- Какой?

- Мистический!

- Мистическо-пидерастический, - подтвердила Маня, и добавила:

- Верно, верно, поезжай, развейся. А твой еще пожалеет, локти свои съест…

Юлия робко провела рукой по белоснежным волнам волос. И проговорила медленно и отчетливо, обращаясь к трогательно-порочной незнакомке, глядящей на нее из зеркала:

- Он. Для меня. Не существует.

Тишина, повисшая в комнате после этих слов, прозвучала еще более зловеще, чем сами слова. Только через полминуты онемевшая от неожиданности Маня первой нарушила затянувшуюся паузу:

- А вот это правильно! Горжусь тобой, девочка моя! - воскликнула она нарочито бодро.

- Ха! С таким Юлькиным настроением… да с такой прической в этой Барселоне ни одного живого мачо не останется… - усмехнулась Ленка.

- Юлек, кукла, оставь в живых хоть одного - ради меня! - попросил Стасик.

- Ладно. Одного оставлю… ради тебя.

Юлия резко повернулась к нему на крутящемся кресле.

- Только за это ты завтра отвезешь меня в аэропорт.

- Завтра? Да, но… завтра я встречаюсь с Жорочкой…

В глубине устремленных на Стасика, изящно встряхивающего свежей укладкой, глазах-хамелеонах вспыхнуло опасно-зеленое пламя.

- Хорошо-хорошо, - поспешно пробормотал Стасик.

И покорно поставил назад только что открытую бутылку пива.

Они еще долго сидели в прокуренном парикмахерском зале, плача, смеясь, допивая коньяк и слушая страстно-томного Адамо.

В темных зеркалах отражались ярко-красные огоньки их сигарет. Юлия еле заметно вздрогнула, увидев боковым зрением выпрямившийся в своем кресле незнакомый силуэт.

Прозрачные сумерки начала сентября теперь уже окончательно превратились в ночь.

А за ночной чернотой стеклянных витрин салона мелкий дождик незаметно превращался в затяжной ливень. И совсем уже осенний ветер сдергивал с тополей успевшие пожелтеть в холодном августе листья, чтобы гневно втоптать их в придорожную московскую слякоть, предварительно потрепав по мокрым тротуарам…

Дрожа от нетерпения, усталости и ночного ветра, Юлия с разбегу кинулась в раскрытые ей темные объятия моря.

И оно обхватило ее, нежно и крепко. Обхватило и понесло, увлекая все дальше в пространство наслаждения. Лаская бесчисленными прохладными ладонями каждый миллиметр измученного нагого тела.

Только оказавшись в воде, Юлия осознала, насколько она пьяна.

Она пила в аэропорту, когда ждала самолет, задерживающийся на два часа. Пила в самолете, безуспешно стараясь притупить острое чувство одиночества и потерянности. Получается, пока летела в самолете, пока проходила всякие контроли в аэропорту, пока тряслась по тошнотворному серпантину в автобусе - она себя вообще не осознавала. Наверное, сработал какой-нибудь защитный механизм психики - а иначе она бы просто развернулась и убежала от турникетов еще в Москве. Или завыла бы, пуская сопли пузырями у турникетов в Барселоне.

В самолете она крепилась. Листала дорогой глянцевый путеводитель по Каталонии, обещавший все радости жизни - от любимой средиземноморской кухни до страстного фламенко с неотразимым испанцем. Прихлебывала тайком от стюардессы «Чивас ригал» из плоской пластиковой бутылки. Смотрела на облака…

А облака - и свет, исходящий из них, или проходящий сквозь них, или струящийся вокруг, слепящий и какой-то очень родной - это было почти счастье. Такой покой она испытывала только в небе. Она бы вышла из самолета, если бы было можно. И зашагала по этим облакам. Она совершенно не боялась летать, и страха высоты у нее не было. Может, просто потому, что она не так уж дорожила жизнью?

Строчки статьи в путеводителе, сопровождающие роскошную фотографию той самой SAGRADA FAMILIA , расплывались перед глазами. И плыли, двигаясь, словно живые, замысловатые барельефы на фото…

«…Любопытно и характерно - голосование по приему Антонио Гауди-и-Корнета в школу архитектуры решилось положительно лишь минимальным преимуществом, а на выпуске 15 марта 1878 года ректор школы заявил с напускной иронией, очень плохо скрывавшей раздражение: «Господа, сегодня я выдаю диплом архитектора либо гению, либо сумасшедшему»… «Похоже, теперь я архитектор», - заключил студент, этот странный, резкий и нелюдимый молодой человек, который не очень-то располагал к себе высокомерием и упрямым равнодушием к общепринятому…»

Да, в самолете она почти успокоилась - ей так казалось. По крайней мере, удалось на время убедить себя в том, что все правильно… И что больше - никакой любви. Вообще. Пусть хоть сам Дон Жуан.

Поэтому в Барселонском «Дьюти-фри» она с ненавистью, смешанной со страхом и вожделением, уставилась на огромный рекламный постер одеколона «Эль Дьябло» с Бандерасом. Она внимательно, как ученый какую-нибудь редкую бактерию под микроскопом, разглядывала нахальную физиономию соблазнительного мачо. И, судя по тому, как твердела линия Юлиных губ и розовела кожа на скулах, в душе ее назревало некое отчаянное решение. Очередное.

Она пила даже в автобусе, пока их везли от Барселонского аэропорта до отеля с претенциозным названием «Дон Жуан». Она не заметила дороги - крутого узкого серпантина. И это было к лучшему, ведь ее даже не затошнило на нем. Просто потому, что тошнило уже перманентно.

И, конечно, она уже почти ничего не соображала, когда заселялась в номер. Почти ничего. Кроме того, что портье, принимающий у Юлии документы, смотрит на нее с немым осуждением. И еще того, что с ее балкона отчетливо и маняще слышен шум прибоя.

Поэтому, бросив сумку в комнатке с номером «314», она не легла спать. А вышла на темную улицу маленького курортного городка с невнятным названием.

Это нельзя назвать штормом - так, легкое волнение.

Под светом неполной, словно рваной луны море растягивалось до горизонта огромным куском черной лаковой кожи с напылением «металлик». Теплый порывистый ветер иногда слишком настойчиво пытался трепать эту блестящую поверхность. И тогда из равномерной ряби то там, то здесь поднималась вдруг, словно темная ладонь. И хлестко лупила Юлию по щеке, лбу или носу.

От этих хлопков Юлии стало весело. Они будоражили. Заставляли просыпаться и трезветь, выходя на время из тяжелого тягучего транса одних и тех же мыслей. Они принуждали вдруг резко и ярко осознать тот факт, что вот это же она, Юлия Малеева, вечная неудачница, потерпевшая только что очередное фиаско, одна в море, в Испании, купается ночью! Так значит, она все-таки смелая и решительная? И что-то в ней, значит, все-таки есть?! Не каждый бы на ее месте сделал именно такой выбор, а она… она смогла. Смогла это сделать.

- Я смогла это сделать! Смогла это сдела-а-ать!! - прокричала Юлия в темное небо с разорванными лоскутами прозрачно-серых облаков.

Она даже засмеялась тихо и счастливо, когда услышала эхо, разнесшее над водой ее победный клич. Она молодец, что сделала это! Она еще и не то совершит, еще и не на такое способна! Пьяный кураж и восторг захлестнули Юлию временным облегчением. Ощущение было такое, будто ноющий в течение трех дней зуб в один миг вдруг совсем перестал болеть.

Ветер с острым запахом морской воды и нежной ночи летел в лицо, и черная лаковая рябь неслась навстречу. И потому казалось, что это она, Юлия плывет так быстро, просто несется навстречу морю, навстречу самой жизни! Словно она мчится, подобно бесстрашной ночной наяде, а не вяло перебирает конечностями.

В голове зазвучала лихая композиция «Короля и Шута», слышанная недавно в Москве. Только теперь она производила совсем другое впечатление, чем тогда, в ее одинокой опостылевшей комнате. Юлия даже стала напевать, то и дело, путая слова и отплевываясь от соленых брызг: «…ты по-па-ла к настоящему колдуну, он загубил таких как ты не одну», - она демонически захохотала, примерив слова на собственную ситуацию: «…словно куклой в час ночной теперь, он может управлять тобой…» Больше я никогда не буду такой жалкой идиоткой! - внезапно осознала она. - Теперь я, одна я буду управлять не только собой, но и… Она не успела закончить мысль.