— Мой товарищ должен был купить часы, — сказал я, подойдя. — Он — в летной форме.
— Купил, — ответила девушка недовольным голосом. — За пятьдесят два рубля. Хотите еще одни?
— Не помешало бы. — Я принял ее шутку, и вышел на улицу, думая о том, что Рогачев остался сам собою даже в этой ситуации. Он ведь переманивал Татьяну и, казалось бы, должен не поскупиться, но решил обойтись подешевле. Я едва не рассмеялся: его «ходики» стоили рублей сто, никак не меньше. Завтра они встретятся с Татьяной, и уже на следующий день она сможет похвастаться ими.
Я неторопливо брел по тротуару, думая о том, что до завтра надо что-то предпринять. «До завтра! — стучало у меня в висках. — До завтра!..» В этих словах было что-то знакомое, и я не сразу припомнил, что есть такая песня. И как только я это вспомнил, сразу понял, что Рогачев собирается обойти меня и в этом. Несомненно, он продумал, что делать, если Татьяна скажет мне о разговоре. Отчего это раньше мне не пришло в голову?
Я взглянул на часы: времени прошло достаточно. Если самолет сразу разгрузили, она должна была сейчас ехать домой. Но ведь она могла попросить Лику остаться и сдать контейнеры? Не теряя больше ни минуты, я перешел на другую сторону проспекта и остановил машину. Мне надо было обогнать и Татьяну, и Рогачева. Но Рогачев-то поехал автобусом, да и Татьяна не добралась бы так скоро.
В такси я зачем-то отцепил погоны от рубашки, кинул их в портфель и спросил водителя, сможет ли он подождать минут двадцать.
— Плати гроши — сутки буду ждать, — весело ответил он и, покосившись на меня, спросил: — От женщин скрываешься?
— От них, окаянных, — кивнул я и положил ему пятерку в протянутую руку. — Загрызли!
— Разумно, — похвалил он меня и тут же увеличил скорость.
Я подсказал, где лучше повернуть, чтобы оказаться перед домом Татьяны, но не близко, а в отдалении. Мы остановились и стали ждать. Я закурил... Минут через пять появился Рогачев, шел он неторопливо, один раз взглянул на часы, а потом остановился у парадного входа. Вскоре появилась и Татьяна. Он двинулся ей навстречу, что-то сказал. Возможно, Татьяна не ожидала его увидеть, как бы там ни было, она оглянулась, будто бы догадалась, что я скрываюсь где-то поблизости. Они постояли и вошли в дом.
— Она? — отчего-то шепотом спросил таксист.
— Он, — ответил я.
— В любом случае — она...
Я не очень-то его понял, потому что думал о другом, вышел из машины, отпустив его на все четыре стороны. Таксист хмыкнул и мгновенно умчался, а я пошел к телефонной будке. Мысль о Глаше явилась только теперь, когда я увидел Рогачева и Татьяну вместе. Набрав номер, я слушал длинные гудки, говоря себе, что Глаши конечно же нет дома... Наконец в трубке щелкнуло, и послышался хрипловатый, будто бы со сна, голос Глаши.
Я назвался и спросил, чем она занимается.
— Зайчишка, — сказала она не сразу. — Наконец-то догадался позвонить. Приятно слышать, а главное...
— Глаша, — прервал я ее, — ты можешь сейчас уйти из дома?
— Смотря куда, — ответила она весело, но внезапно замолчала и тревожно спросила: — Что-нибудь... Вы прилетели?
— Нет, звоню из самолета, — пошутил я, думая о том, а надо ли впутывать Глашу. — И ничего не случилось.
— А зачем позвонил?
Действительно, зачем? Она что-то говорила, но я не слушал, а, решившись, сказал, что ее ожидает сюрприз на площади Мира, назвал адрес и ждал. Она попыталась выяснить, что за сюрприз, но я оборвал ее, спросив, может ли она выехать немедленно.
— Возьму машину, — ответила она бодро. — Но кто там живет, должна же я знать?
— Друг, — сказал я и повесил трубку.
Выйдя из будки, я постоял в нерешительности, перекурил и пошел в дом. На звонок долго никто не отзывался, но вот послышались шаги, щелчок замка, и на пороге возникла Татьяна.
— Ты? — удивленно спросила она, на секунду потерявшись от неожиданности, и быстро заговорила: — Зачем ты приехал! Давай после встретимся. Я не могу объяснить тебе, но все это не так. Не так, понимаешь? Завтра я все скажу...
Она впустила меня в прихожую, закрыла двери и теперь держала меня за руки, умоляя не двигаться дальше; голос ее доходил до шепота, она оглядывалась в темноту знакомого мне коридора, словно бы ждала, что оттуда появится Рогачев, и продолжала уговаривать меня. Странно, ведь она снова меня обманывала, но я ей верил: наверное, и впрямь надо было уйти — пусть они сами разбираются, — но тут я вспомнил о Глаше.
— Подожди! — тихо вскрикнула Татьяна, когда мы почти подошли к ее двери. — Я согласна переехать, но...
Снова начинались какие-то «но» — и тут мне подумалось, что последнее время мою жизнь устраивают без меня, это, пожалуй, и подтолкнуло: я отвел Татьяну рукой и вошел в комнату.
Рогачев сидел в кресле, перелистывая старый «Огонек». Перед ним на столике стояли две чашки, там же лежали его часы. Он поднял голову, увидел меня и как ни в чем ни бывало сказал:
— Проходи!
В его глазах я не заметил удивления. Выдержка, надо признать, железная; он смотрел на меня в упор, как бы говоря: «Что же дальше?!» Да ведь и я, переступив порог, стал совершенно спокоен — кинул портфель на тахту и сел в кресло, где сидел не однажды. Татьяна тоже вошла, закрыла двери и прислонилась к ним спиной, глядя то на меня, то на Рогачева.
Мы молчали, было тягостно, и, честно признаться, я не знал, что же дальше: главное было — войти сюда...
— Требуется еще одна чашка, — нарушил молчание Рогачев и указал глазами на столик.
Татьяна не сдвинулась с места, так и стояла у двери, словно боялась, что мы встанем и уйдем — вероятно, она даже не слышала.
— У тебя ничего не выйдет, — сказал я, как можно спокойнее. — Так что не старайся.
— Что не выйдет? — поинтересовался он, зыркнув на Татьяну. — Растолкуй конкретнее.
— Ничего не выйдет, ни сейчас, ни после...
Явно это было не то.
Рогачев ухмыльнулся, притворно вздохнул и, отделяя каждое слово, стал говорить о том, что я догадался о встрече, но этого крайне мало; он намекнул, что однажды пытался учить меня уму-разуму, но теперь убедился — напрасно.
— Бестолковый ты все же, — закончил он. — Сам не знаешь, чего хочешь. Угости нас чаем, — повернулся он к Татьяне. — Разговор длинный...
Татьяна вышла.
— Она никогда не будет с тобой счастлива, — начал Рогачев, заметив, что я хочу прервать, остановил меня рукой. — Подожди! Я знаю, что говорю. Если бы ты подумал раньше, что она с а м а согласилась на встречу, многие вопросы пропали бы. Скажешь, не так?
— Так!
— Ты можешь спросить, отчего я так уверен. Пожалуйста: мы с тобой давно летаем, и я знаю многое. Понимаешь, многое... И теперь тебе надо попить чаю, встать и тихо уйти. Так это спокойненько, без лишних слов.
— Ты-то сам что предложишь? — спросил я, чувствуя, что его неуловимость и самоуверенность начинают меня бесить. — Оставишь жену и детей и..
— Не знаю, — ответил он устало. — Я думаю, понимаешь, думаю... Вот пришел поговорить, но ты все испортил.
— Нет, — сказал я и встал. — Тебе думать не о чем, потому что ты никогда не оставишь жену и детей, точнее, Рим тебе не даст спать спокойно. Я не представляю, что ты хочешь от Татьяны, но знаю: где ты появишься, там уже не чисто!
Я замолчал, не зная, как выразить то, что он всегда подавлял других людей, этим-то и жил, махнул рукой и добавил:
— Тебе приятно думать, что ты пришел спасать ее, а на самом деле ты спасаешь себя, потому что...
В этот момент вошла Татьяна с чайником в руке, и я не успел ему сказать, что он стал задыхаться в тесноте своего дома, в своей распланированной жизни... Но тут я натолкнулся на тяжелый взгляд, не обещавший ничего хорошего.
— Придет время, и ты пожалеешь о своем приходе, — сказал он спокойно и зло. — А теперь уйди, мы должны поговорить, потому что...
— Нет! — прервала его Татьяна, и я взглянул на нее с надеждой, но она вдруг прямо-таки кинула чайник на стол. — Уходите оба!
