— Хотите знать, что со мной произошло? — спросил он и сам ответил: — Ничего не происходило, но однажды я понял, что не с кем говорить. Да что там говорить — словом не перемолвишься. Пошел к соседу, он мне о головной боли час толковал, пока и самому надоело. Другой — тоже что-то несвязное несет. Вот и дал я зарок, вроде бы как за них, потому что зелье это мне и раньше не грозило. Сложно понять?

— Да нет, — ответил я. — Очень даже ясно, хотя многие о себе не думают, не то что о других.

— Оскудели мы, — сердито сказал Клим Сергеевич. — Ни задуматься всерьез, ни говорить не можем, живем, как в прятки друг с дружкой играем. Не подумайте, от гордыни, — продолжал он помягче, — потому что людей я люблю, но иногда блазнится, собрал бы все их мерзости и бросил в лицо. Может, поумнели бы. Ну да ладно, — остановил он сам себя. — Вопрос это сложный...

Вопрос действительно был не простой, но мне пришло в голову, что у Клима Сергеевича была какая-то необычная жизнь, которая и толкнула его к размышлениям. Не часто встретишь такого человека, который думал бы о других людях, и не только думал, но и что-то делал во имя этих других. Мы и за себя давно перестали отвечать, плывем по воле событий... Так мне подумалось, глядя на Клима Сергеевича. Порасспросить бы его о жизни, но — как подступишься? Деликатные, как ни говори, вопросы, да и человек он, судя по сказанному, прямой и резкий. Впрочем, и резкость откуда-то пришла. В молодости мы берем жизнь такой, какая она есть, не задумываемся особенно, и размышления приходят после. Некоторые люди наделены, правда, счастьем жить в неведенье до самой смерти, не задумываясь над жизнью, не тревожась о других: живут да и живут. Но тем интереснее такие, как этот Клим Сергеевич, блуждающий по лесу и замечающий жарки в прошлогодней траве; кажется иногда, что именно они знают и хранят неведомую другим тайну нашего бытия.

— В жизни, конечно, много всего, — сказал я, очищая луковицу. — И хорошего, и плохого. Сидел я до встречи с вами и думал, останется эта поляна или же загубят...

— Приберут все, — откликнулся Клим Сергеевич, даже не дав мне закончить, и улыбнулся. — А потом — и себя, поскольку делать больше нечего будет.

Я с удивлением взглянул на него, полагая, что он шутит, налил кружку чаю и подал ему в руки.

— Благодарю! — сказал он весело и заговорил о том, что и ему хотелось бы верить в лучшее. — Но огляделся я как-то, подумал, сравнил. Что там говорить, живем-торопимся, а куда? Никто не скажет. Правильно заметили: много плохого, много и хорошего, да и вообще, жизнь интереснейшая штука. Вы меня пригласили, угощаете, делитесь, так сказать, хотя кто мы друг другу... Случайные встречные — сошлись тропинки, и не больше...

— Да ведь всегда так было, — проговорил я, не совсем понимая, куда клонит Клим Сергеевич. — Человек по-другому и... не должен. Что ж в этом удивительного?

— Хотели сказать, не может? Очень даже может! — возразил мой собеседник, отхлебывая из кружки. — И было по-всякому, и есть так же. Вот вчера я решил пойти постоять на тяге, кинул пяток зарядов в карман да и подался на просеку. Только стал, подлетает по дороге машина и — раз! — на обочину. Высыпало из нее четверо, все ребята ничего, здоровые, а двое еще и в маскхалатах. Экипировка, скажем, не на вальдшнепа, а так бы примером на зверя пострашнее, вроде бы тигры. Увидели меня и сразу: «Это место наше!» Посмеялся я и говорю, мол, нашего здесь ничего нет, все общее. Да и места еще на пятерых достанет, потому как просека тянется далеко. «Нет! — отвечают. — Место наше, прекращай разговоры!» И смотрят злобно, будто бы на первейшего врага. Волчатники да и только, с такими лучше не спорить: через стволы на тебя смотрят. Да! Повернулся я, махнул рукой, дескать, желаю удачи да не перестреляйте друг друга. «Иди, говорят, иди!» Тоже ведь люди — глаза, уши, а обидно: чего-то не додано.

Выговорившись, Клим Сергеевич махнул рукой, отхлебнул чаю и задумался. Видно было, крепко запали ему в память «волчатники», бравшие в жизни силой, но и утешить нечем: не будешь говорить, что есть и другие люди. Он ведь знал это и без меня...

— Не судите их строго, — решился я не сразу. — Ошалели на природе, можно сказать, дорвались. В городе еще не то творят, хотя там просек и нет, да и без ружей.

— Вот то-то и оно, — согласился Клим Сергеевич, — А природа ни при чем, они всегда шальные. Волчатники. Встречать таких мне приходилось и раньше...

Я подумал, что он расскажет какую-нибудь историю, связанную с такими людьми, но он заговорил о том, что давно не пил чай в лесу, что чай да такой разговор — это, пожалуй, и все, что есть лучшего в жизни. Я кивнул, поскольку был согласен, и плеснул остатки чая. Клим Сергеевич поблагодарил и сказал, что теперь много говорят о благосостоянии людей и разработке земных недр, поразмышлял над этим и повернул как-то так, что если человек слишком заботится об этом благосостоянии, значит, постарел.

— Занесла меня жизнь в сибирский поселок, — продолжал он, поглядывая на меня и как бы спрашивая, не устал ли я слушать, — небольшой такой поселок, леспромхоз. А надо сказать, что молодыми мы все решаем быстро, так что за несколько дней перекочевал я из Черниговской области в Сибирь. Подался искать лучшую жизнь, как теперь говорят, благосостояние, фыркнул на своих дружков и родителей, да и был таков. Куда поехал, сам не знал, а в поезде мне один и присоветовал, природа, говорит, там замечательная. И вы представьте — поверил, нашел и поселился у Марии Петровны. Вам это имя ничего не скажет, но — добрейшая женщина, одна из тех наших женщин, что живут в таких вот поселках и будто бы ждут, что появится какой непутевый и надо его обогреть и накормить. А надо заметить, что доброту я всегда ценил превыше всего, в молодости — по наитию, а после, поживши, понял, что ничего в человеке выше и быть не может. Да! А из дому на эту сибирскую пилораму я кинулся от любви, мечтал, что она раскается и примчится следом. Как бы не так! На сердитых воду возят...

Рассказывая, Клим Сергеевич посматривал то на меня, то на небо, улыбался и говорил о себе весело, словно бы история эта касалась кого-то другого. Он описал окрестности поселка, вспомнил, как ехал на попутной машине по берегу Байкала: дома на склоне невысокой сопки, шумливая речка, грязь на дороге, выбитые колеи и бесконечные просеки в лесах. Поскольку я никуда надолго из города не уезжал, мне сложно было представить, как это однажды бросить все и отправиться в чужие края, и слушал с интересом. И чем дальше рассказывал Клим Сергеевич, тем отчетливее убеждал меня, что подводит к какой-то истории, которая приключилась с ним в этом поселке. Впрочем, я только догадывался, боялся обмануться, а уверенность пришла, когда он заговорил о женщине: если вмешалась — не жди спокойствия. Признаюсь, вывод этот мой собственный ни к поселку, ни к Климу Сергеевичу отношения не имеет.

— А проживала она по соседству, — продолжал рассказывать Клим Сергеевич, — работала в конторе, там все: «Любовь Дмитриевна!» Так я услышал и запомнил, при встрече скажешь — она кивнет в ответ. Симпатичная была, что говорить, но смеялась как-то печально. Это я сразу приметил, а тут еще и хозяйка моя, Мария Петровна, масла в огонь подлила, дескать, плохи ее дела. Что ж такое? Оказывается, влюбилась она в Гришку Бережного, влюбилась сразу как только появилась в поселке. Да отчего бы и не так: парень он видный, картуз носил лихо, глаза всегда прищурены, и жил так, будто наплевать ему на весь белый свет. Таких женщины любят. Прозвище у него имелось — Залетный. Не знаю, что уж люди так его определили, он вроде бы местный, ничуть как бы и не залетный. Но люди напрасно не скажут, значит, что-то было. Гришка от такого подарка, само собой не отказался, погулял, покрутил и бросил. Скучно ему стало или почувствовал, что не ровня она ему, — бросил. Живи, мол, как хочешь, мучайся или радуйся, мое дело сторона. Другую себе надыбал и водил ее на бережок, места там привлекательные, простор вокруг, зелень и река шумит. Любовь Дмитриевна все это знала, маялась да сохла, но виду не показывала. Гордая была, я понял сразу. Понял и помалкиваю, а люди, известное дело, рады позлословить, гоняют молву по дворам, брошенная, говорят, да и с дитем останется. Вот на тот час и я появился. Да!