Рассказывают, что в этой «войне» Дмитрий Иванович однажды применил следующую хитрость. Пользуясь своими связями в руководстве страны, он организовал посещение Палаты мер и весов Его императорским высочеством, а накануне визита велел сотрудникам вытащить из подвалов все находившиеся там ящики, сундуки и коробки с ненужными приборами, сам же тем временем ненадолго отлучился и вскоре бог весть откуда привез в Палату несчетное множество чемоданов!

Все это разместили прямо в коридорах, чтобы создать впечатление тесноты. По свидетельству одной из сотрудниц Палаты мер и весов, Дмитрий Иванович лично руководил этой «операцией». «Под ноги, под ноги! — кричал он. — Чтобы переступать надо было! Ведь не поймут, что тесно, надо, чтобы спотыкались, тогда только поймут!»

Этим остроумным способом он добился чего хотел. Деньги на реконструкцию ему были выделены в нужном количестве.

Вот такой он был выдумщик! Увлекающийся и азартный, но вместе с тем настойчивый и постоянный в своих увлечениях.

Другой бы на его месте возомнил себя чуть ли не богом, а он никогда не считал себя умнее других и продолжал усердно работать, как скромный труженик, на благо своей отчизны.[108]

1. Вот уже двое суток Дмитрий Васильевич Стяжаев не вставал со своего дивана. Он лежал одетый, навзничь, скрестив руки на груди, и смотрел в потолок.

Вокруг него бурлила жизнь. От многочисленных соседей по комнате с одной стороны его отделяла продырявленная фанерная перегородка, с другой — тонкие стенки Последнего Чемодана. Но Дмитрию Васильевичу не было дела ни до тех, ни до других. Он не ходил на работу, не умывался, не принимал пищи и не отвечал на телефонные звонки. И когда молодая Луна, заглядывая вечером к нему в окно, подбадривала его своим извечным «Ничего!», он тоже ничего не отвечал.

Конечно, он не собирался умирать. Он просто пока еще не знал, чем будет жить дальше.

Однако по прошествии двух суток он неожиданно почувствовал голод и сказал себе: «Ну, ладно. До утра еще полежу, а утром, если опять позвонит Виолетта, надо будет взять трубку. Все-таки нехорошо… И не мешало бы сходить за хлебом».

2. Из-под дивана послышались торопливые дробные шажки, а немного погодя знакомый голос проговорил с укоризной:

— Ну куда это годится? Все крючки расстегнуты!

Дмитрий Васильевич повернулся на бок.

Вскоре показался Чемодаса. Он не переставал ворчать.

— Ну как так можно! Ведь говорится: любишь кататься — люби и саночки возить.

И Дмитрий Васильевич подумал, что Чемодаса — пожалуй, единственный с кем бы он не отказался сейчас поговорить.

— Если не ошибаюсь, последний ездил Упендра, — отозвался он.

— Кому ж еще! Явно его почерк. Представляешь, от самой стенки пешком иду. Привет!

Чемодаса не только шел пешком, но и, преодолевая сопротивление до предела натянутой резинки, тащил на себе тележку бескатушечного автомобиля.

Всего два шага оставалось ему пройти, чтобы застегнуть крючок, как вдруг тележка вырвалась у него из рук и в мгновение ока скрылась под диваном. Чемодаса чертыхнулся и побежал за ней. Через минуту он снова оказался в поле зрения с тележкой на плечах.

3. — Ты, я вижу, тоже разочаровался в Упендре? — спросил Дмитрий Васильевич.

— Что? Разочаровался? — рассеянно переспросил Чемодаса.

Он как раз выполнял самую трудную часть своей задачи. Наконец ему удалось благополучно вернуть автомобиль в рабочее положение. Чемодаса расправил плечи и засмеялся.

— Разочаровался, говоришь? Да нет. Разочаровался — это не совсем даже то слово. Разочаровался-то я в нем давно, да и не я один. У нас даже малые дети еще когда его раскусили! А ты, я слышал, умудрился-таки попасться на его удочку?

— Да, — признался Дмитрий Васильевич. Его не обижал насмешливый тон Чемодасы. Уж очень хотелось поговорить. — Представляешь, все, что он мне рассказывал о Луне, оказалось неправдой, от слова до слова.

— Кому ты это рассказываешь! — засмеялся Чемодаса. — Мне, если хочешь знать, его обман был виден с первой же минуты.

Он взвалил себе на плечи очередную тележку. Вообще-то, он пришел сюда вовсе не затем, чтобы налаживать работу транспорта, но такова уж была его натура: не мог он равнодушно смотреть на безобразие.

— Кто бы мог подумать! — сказал Дмитрий Васильевич. — Нет! У меня в голове все это не укладывается.

— Просто ты его еще не изучил, — откликнулся Чемодаса. — Вот я изучил, так уж ничему не удивляюсь. А первое время тоже не укладывалось.

— И что самое ужасное, — продолжал Стяжаев, — теперь я уже не знаю, какую же на самом деле форму имеют планеты. Теперь я во всем должен сомневатья, даже в законах природы.

— Это почему же? Мне кажется, уж в чем-чем, а в законах можно не сомневаться.

— Но понимаешь, еще совсем недавно я был твердо убежден, что, например, каждая звезда представляет собой огненный чемодан величиной с дом, или даже еще крупнее, а когда встречаются какие-нибудь две звезды, то большая из них открывается и вбирает в себя меньшую. И таким образом возникают планеты. Но если все это — только досужий вымысел чемоданного жителя, то значит и сами законы, в силу которых это происходит, неверны! Чему же тогда верить? Ведь если так, то не исключено, что и все его книги — это сплошная ложь!

— Чьи книги? — переспросил Упендра. Он был занят делом и не успевал следить за мыслью Стяжаева.

— Я говорю о книгах Упендры.

— А, ты все о нем.

Чемодаса пристегнул последнюю тележку.

— Ну, ты, Стас, меня просто удивляешь, честное слово. Вроде неглупый человек, а так доверчиво рассуждаешь. Тоже мне, нашел писателя! Он ведь жизни не знает! Вот, хоть бы взять автомобили. Покатался и бросил. Разве такой может быть писателем? Да если хочешь знать, все его сюжеты заимствованы из телевизора. Начнет смотреть какую-нибудь передачу, еще и до конца не досмотрит, а уже начинает то же самое сочинять. Да и это только так говорится, что сочинять, а на самом-то деле просто пересказывает слово в слово. Что видит, то и рассказывает.

— Неужели?

— Не веришь — пойди послушай. И пересказать-то толком не умеет, все переиначит, с трудом узнаешь.

4. «Как давно я не смотрел телевизор!» — подумал Стяжаев.

— Ну, как вы хоть там живете? Как Марина? — спросил он.

— Соседка? Да ничего хорошего, — резко помрачнев, сказал Чемодаса. — В общем, спелись они с Упендрой. Ты же его знаешь, он кого угодно под свою дудку плясать заставит.

— Что же он ее заставляет делать?

— Да ничего! Ровным счетом ничего. Ни помощи от нее теперь, ни поддержки. По магазинам ходить отказалась, убирать не хочет. Бьюсь один, как рыба об лед. На деньги, что я ей выдал, купила себе платье. Обещала с зарплаты отдать.

— Платье? — заинтересовался Коллекционер.

— Да. Представляешь, все на кнопках сверху донизу, и пояс с желтой пряжкой. Полная безвкусица!

— Ты думаешь, это Упендра ей пососветовал его купить?

— Посоветовал или нет, не знаю, а только, по-твоему, зачем это ей вдруг новое платье понадобилось?

— Зачем же?

— Чтоб перед ним щеголять, разве не понятно? Мне-то ее наряды даром не нужны. Он ее совсем с ума свел. Мелет всякую чушь, а она ему в рот заглядывает. Смотреть противно! Другие для нее уже не существуют.

— Кто бы мог подумать! — Стяжаев сел на диване и опустил ноги на пол.

— Представь себе. Веришь ли, — продолжал Чемодаса, — держусь из последних сил. Инструментарий износился, материалы на исходе. Еще день-два, и работать нечем будет. А им все нипочем. С утра до вечера — болтовня и телевизор, а с вечера до утра — дым коромыслом. Ведь вся его прежняя компания за ним потянулась, да еще и новые пристали.