— Да уж, — сказал Коллекционер.

16. — Мы стали притчей во языцех. Тогда-то, собственно, меня и уволили. Дирекцию, конечно, тоже можно понять, ведь этот скандал бросал тень на компанию. К тому же я был выбит из колеи и уже практически не работал. Да и какая работа? После всей этой грязи мне не то, что работать, стыдно было по улице пройти. Я ото всех прятался, даже сменил имя. Слава богу, отца тогда уже не было в живых, он бы такого позора не пережил. А мама, наоборот, слава богу, еще была жива. Если бы не она, я бы, наверное, свел счеты с жизнью, настолько мне все опротивело. А особенно — судебные дела. Меня от них так отвратило, что я потом много лет само это здание обходил десятой дорогой. Мне даже смотреть на него было тошно. Я даже нарочно позабывал все судебные порядки. Мне, между прочим, это врач посоветовал. Представляешь, насколько была глубокая депрессия, если мне пришлось даже обратиться к врачу! Это был сильнейший специалист, сейчас, я уверен, таких уже нет. Он мне так прямо и сказал: «Да выбросьте все это из головы!» Я так и поступил. Повыбрасывал все бланки, договоры, печати, конспекты своих выступлений, даже пишущую машинку.[95] Это было еще до увольнения… Но главное, чего я никогда не прощу своим сестрицам, так это то, что они пытались настроить против меня племянников. Дети мне сами потом рассказывали. Дети врать не станут. А мама — она всегда была на моей стороне, в душе, конечно. На словах-то она только и делала, что целыми днями меня пилила: «Опять ты с ними связался! Сколько раз я тебя учила: не связывайся с этими негодяйками! Вот не послушался маму, связался — так тебе и надо. Впредь не будешь связываться!»…

Упендра замолчал, погрузившись в воспоминания.

— Да. Я и не знал, что у тебя такая трудная судьба, — сказал Коллекционер. — Ты раньше никогда об этом не рассказывал.

— А зачем? Ведь это все было давно. Просто случайно вспомнилось — вот и рассказал. А начал я не с этого. Начал я с того, что в Чемоданах и сейчас еще немало семей, лично мне обязанных своим благополучием. Хотя конечно, если их об этом спросить, то они, скорее всего, и не вспомнят… Но самое смешное — это то, что я-то в конце концов остался без крова и вынужден был скитаться по чужим углам.

17. Коллекционера вдруг опять ни с того ни с сего накрыло волной беспричинной тоски. У него даже сердце заныло.

— Тебе не выплатили страховку? — рассеянно спросил он, думая в это время о том, что, возможно, и ему пора обратиться к врачу.

— А я и не был застрахован. До себя, как говорится, руки не дошли. Да, собственно, и на что мне страховка? Никакая страховая компания не вернула бы мне мой дом, а другой мне не нужен. Это был дом моей матери, в котором прошло мое детство. Я помню запах этого дома. Запах супа с клецками, который варила моя мать. Он разносился по всей улице. Потому что окна и двери нашего дома всегда были широко открыты. Мы не боялись сквозняков. Да и никто у нас их не боится. У нас принято жить открыто, ничего друг от друга не прятать…

У Стяжаева вспыхнули щеки. «Как я об этом не подумал! Как я мог изо дня в день совершать подобную бестактность! Запирать дверь! Представляю, что они обо мне думали, сидя под замком! А вполне вероятно, что не только думали, но и говорили… Сейчас же объясниться! Сказать, что это делалось из соображений их же безопасности. Нет, это глупо. Лучше ничего не говорить, а просто исправить свою оплошность. Завтра же».

Этой ночью он долго не мог уснуть. Тени былых тревог вновь замаячили перед его глазами. Вдобавок опять мешал все тот же странный шум. Он уже слышал его, и не раз, а впервые — в тот самый злополучный день, когда потерял ключи от чемоданов. Непонятно было, откуда же все-таки доносятся эти звуки, а главное — почему молчит и ничего не предпринимает сосед. Неужели ему не слышно, как где-то в глубине дома, быть может, в подвале, а возможно даже в одной из квартир, дни и ночи напролет пилят и строгают, заколачивают гвозди, бьют молотом но наковальне, строчат на швейных машинках, и даже время от времени что-то взрывают? К тому же сегодня к этим уже привычным звукам добавилось нечто новое, какой-то то ли хруст, то ли скрежет, доносившийся явно из-под пола. «Неужели у нас завелись мыши? Только этого не хватало!» Он хотел встать и посмотреть, но осознал, что уже засыпает. «Должно быть, это мне уже снится. Я стал слишком нервным. Я слышу то, на что нормальные люди просто не обращают внимания», — подумал он и провалился в сон.

1. На следующее утро Коллекционер, допивая свой чай, сказал как бы между прочим:

— Не кажется ли вам, что у нас дышать нечем? Что, если я открою окно?

Упендра вопросительно взглянул на Чемодасу, тот пожал плечами. В комнате и вправду было трудно дышать из-за дыма, строительной пыли и разнообразных резких запахов.

Чемодаса не придавал этому особого значения. Как истинный чемоданный житель, он чувствовал себя увереннее в замкнутом пространстве, но, с другой стороны, не возражал и против того, чтобы открыть окно, так как успел соскучиться по сквознякам. К тому же в это утро он выглядел озабоченным и погруженным в свои мысли.

— Мне все равно, — сказал он рассеянно.

Но Упендру насторожил тон Стяжаева. Он уловил в нем легкое притворство и задумался о том, что бы это значило.

Тем временем Коллекционер распахнул окно, и поток свежего утреннего воздуха вместе с уличным шумом ворвался в комнату.

— Мне пора, — сказал Коллекционер с той же наигранной непринужденностью. — Дверь я не запираю, ведь вы остаетесь дома? А если вдруг решите куда-нибудь выйти — ключи вот здесь, на столе.

— Пока, — сказал Чемодаса. — Список не забудь.

— Он у меня в кармане.

2. Колекционер шагнул к двери, но стоило ему приоткрыть ее, как за спиной у него раздался оглушительный удар и звон разбитого стела. Сквозняк с такой силой захлопнул окно, что стекло треснуло во всю высоту, выпало из рамы и разбилось вдребезги.

К счастью, никто не поранился, и коллекция не пострадала.

3. Не успел Коллекционер принести веник, чтобы убрать осколки, как пол задрожал от неистовых ударов швабры, а через минуту в прихожей раздались пронзительные трели дверного звонка.

Коллекционер застыл на месте, прижав палец к губам. На этот раз он твердо решил не отпирать.

— Ты что, не слышишь? Открывай, сосед пришел, — сказал Упендра.

— Ш-ш-ш! — прошипел Коллекционер. — Лучше сделаем вид, что нас нет дома.

— А не боишься, что осудят? — спросил Упендра.

— Ничего. Я потом сам к нему зайду и объяснюсь. Сейчас нет времени.

На самом деле у него просто язык не повернулся бы попросить Упендру и Чемодасу спрятаться, а он наверняка знал, что сосед, как всегда, будет пытаться проникнуть в комнату, и боялся, что на этот раз у него не хватит сил и смекалки выдержать натиск любопытного старика, который с каждым днем становился все настырнее.

— Так давай я сам ему все объясню, а ты иди себе на работу, — предложил Упендра.

— Ни в коем случае! — испугался Коллекционер. — Даже не думай об этом!

— Не понимаю, чего ты боишься. Будь уверен, я его не обижу. Просто дам понять, что он здесь не один, должен уважать интересы других. Он ведет себя так, словно вывалился из другой планеты.

— Точно, — подтвердил Чемодаса. — Из планеты, где собрались бездельники со всей вселенной. Где это слыхано, чтобы по ночам не работать? Что за запреты такие?

— Я поговорю с ним тактично, как я умею, — продолжал Упендра, — Но думаю, что он меня поймет.

— А не поймет, так я разъясню, — пообещал Чемодаса, — Мне его капризы тоже надоели.

4. Видя столь редкое единодушие, Колекционер решился на крайний шаг.