— Но тогда выходит, что сын должен быть больше похож не мать, чем на отца?

— Как правило, так и бывает. Ум, характер, конфигурацию черепа сын обычно наследует от отца, а такие признаки, как цвет волос, лицо, ужимки, — от матери. Но это — как правило, а бывают и исключения, так что мама все-таки не зря волновалась.

— А содержимое черепа ребенок тоже наследует от отца?

— Конечно. По нашим законам, когда лунный житель умирает, то все его собственные вещи,[102] у кого бы они в данный момент ни находились, возвращаются к нему и переходят к наследникам, а те уж решают, похоронить ли их вместе с покойным или оставить себе. Большинство, конечно, вступает в наследство, но находятся и такие, которые хоронят. Из жадности, чтобы не пускать в оборот, как, например, сделали мои сестры, когда хоронили дядю Колю.

— Понятно, — сказал Коллекционер.

12. — А вот мне далеко не все понятно, хотя я над этим очень много размышлял. Тайну рождения невозможно постичь до конца. Например, как это возможно, что отец и сын меняются местами?

— А разве они меняются местами?

— Конечно. Ведь что такое отец и сын? Отец — это тот, кто рождает, а сын — рождаемое. И вот, представь, ум сделал свое дело, и в чреве матери зародился зародыш. Начнем с того, что у него огромная голова, а тело едва намечается, хотя, казалось бы, должно быть наоборот.

— Почему?

— Потому что мы привыкли думать, что голова растет из тела, а не тело из головы. А почему мы так думаем, ты не задумывался?

— Нет. Может, по аналогии с растениями?

— Может, по аналогии, а может, и нет, этого никто не знает. Говорят, что у самых первых лунных жителей голова росла из тела, а не тело из головы. Конечно, это миф, но если принять его за истину, то выходит, что в результате рождения все перевернулось. Сын стал отцом.

— Как же такое возможно?

— Вот и я думаю: как это возможно? В самом начале, казалось бы, все понятно: отец — это отец, а сын — это сын. Во-первых, отец его родил, во-вторых, отец был и раньше, а сын только что зародился, в-третьих, отец значительно больше по своим размерам, в-четвертых, отец похож на самого себя, а сын пока еще ни на что не похож. Но по мере того, как сын развивается и растет, в нем все больше и больше проявляются отцовские черты, пока наконец о нем не скажут: «Да он вылитый отец!» И получается, что сын как бы из себя порождает отца. Кроме того, если рассматривать Отца и Сына как чистые понятия, то никто не станет спорить, что понятие «Сын» включает в себя понятие «Отец»…

13. Коллекционер ничего не понял из этих отвлеченных рассуждений, но чтобы поддержать разговор, сказал:

— Ведь ты только что сказал, что сыновья лицом чаще похожи на мать.

— Совершенно верно. Я и сам в колпачке — вылитая мать, а без колпачка — вылитый отец.

— Ты знаешь, я один раз тоже надел мамину шляпу и посмотрел в зеркало. Сходство было поразительным! Я даже испугался…

Упендра не ответил, погруженный в воспоминания.

— Помню, как-то раз я насчитал на ее платье семнадцать застежек, и это помимо кнопок и крючков! — продолжал Коллекционер. — К этому платью был еще пояс с черепаховой пряжкой. И ботинки на длинных-предлинных шнурках. И сумка с замочками…

Он тоже погрузился в воспоминания. А потом вдруг, без всякого перехода, сказал:

— А моя бывшая жена носила платья совсем без застежек, не говоря уж о белье. Она все натягивает через голову, как мешок. Но дело даже не в этом. Главное — это то, что когда я начал заниматься чемоданами, вдруг оказалась, что она совершенно не способна меня понять. Я не встречал никакой поддежки. Ежегодно она ездила на курорт.

— Не вижу в этом ничего плохого, — заметил Упендра. — Женщина должна периодически отдыхать. Ведь на ней все держится.

— Согласен. Если бы только она не норовила взять с собой коллекционный чемодан. Причем каждый раз новый. И потом, эти ежедневные обеды и ужины. Она постоянно приносила в дом продукты.

— Но ведь это замечательно!

— Было бы замечательно, если бы от этого не заводились тараканы.

14. — Тараканы? — заинтересовался Упендра, — Что ты можешь о них сказать?

— А что о них говорить? Я их терпеть не могу!

— За что?

— Да хотя бы за то, что они гадят в чемоданах.

— Вот так новости! Спасибо, что сообщил. Думаю, Чемодаса будет удивлен.

На обратном пути Упендра спросил:

— Скажи, а ты действительно не думал о том, чтобы помириться со своей женой?

— Пока существует моя коллекция, — спокойно, но твердо сказал Коллекционер, — об этом не может быть и речи.

1. Чемодаса с головой ушел в обустройство и переустройство новой комнаты. К соседям он теперь заезжал только затем, чтобы напиться чаю, оставить список и забрать заказы. Обычно это бывало по утрам и вечерам, а все стальное время только несмолкаемый грохот напоминал о том, что он находится в двух шагах, за фанерной перегородкой.

Как-то раз он заказал особенно много гвоздей, и ему, чтобы переправить их к себе, пришлось провозиться дольше обычного. Прошло не меньше часа с того момента, как Коллекционер ушел на работу, когда он нагрузил последнюю тележку.

По своей конструкции бескатушечный автомобиль не предназначался для перевозки тяжелых грузов. Поэтому, отправив очередную партию, Чемодаса вынужден был идти за ней пешком до ближайшей станции. Там он перекладывал груз в новую тележку, а освободившуюся возвращал в исходное положение. После этого груз следовал дальше.

Таким образом, каждый перегон приходилось проходить трижды. Чемодаса устал от ходьбы и монотонной работы, и его радовался мысль, что скоро можно будет заняться чем-нибудь поинтереснее. Сегодня ему предстояли взрывные работы. Вдруг он почувствовал, что за ним кто-то наблюдает. Он обернулся и увидел стоящего поодаль Упендру.

2. В первый момент Чемодасу взяло зло: «Нет чтобы помочь!» Но вид у Упендры был до того усталый и измученный, что он невольно его пожалел.

— Ты что-то хотел? У тебя проблемы? — спросил он, вынимая из ушей беруши.

— Да нет. Ты, я вижу, занят, — ответил Упендра, — Я сейчас уйду, занимайся своим делом. Не стоит из-за меня терять время.

Чемодасе стало еще больше его жаль.

— Почему же не стоит? — сказал он. — Все-таки мы с тобой какие ни какие, а друзья.

— Лучше сказать, были друзьями. У тебя теперь своя жизнь.

— Да и ты, я слышал, не скучаешь, — заметил Чемодаса, — И в друзьях у тебя недостатка не стало.

С недавних пор до него стали доходить слухи о шумных ночных пирушках, в которых Упендра играл далеко не последнюю роль. Сперва он смеялся над этими слухами, но потом подумал: «А ведь Упендра не всегда был таким, каким я его знаю. В молодости, поговаривали, он был отчаянным гулякой. Так что все может быть». И теперь осунувшееся лицо, мешки под глазами, да и весь вид Упендры, взъерошенный и помятый, красноречиво говорили о том, что он решил-таки вспомнить свою бурную молодость.

— Уж не ревнуешь ли ты меня к клопам? — засмеялся Упендра. — Не беспокойся. Они — не друзья. Случайные попутчики, и не более того.

— Я и не беспокоюсь, вот еще! Дружи на здоровье с кем считаешь нужным.

— Представь себе, я далеко не считаю нужным с ними дружить! Да и здоровья от этой дружбы пока не прибавилось. Просто не знаю, как отвязаться. Подлее существ я в жизни своей не встречал. Только представь: каждую ночь угощаются за мой счет, а стоит мне только отвернуться или закрыть глаза — меня же и кусают. Да еще смеются прямо в лицо, уверяют, что пошутили. Вот и приходится постоянно быть начеку.

— Вот как? А я слышал, ты им и книгу свою рассказывал.

— Да, рассказывал. А почему бы и не рассказать? Я всем рассказываю, даже тебе, помнишь, когда-то? Вещь благодаря этому шлифуется, становится лучше… А может, поднимемся? Чаю нальем, посидим.