Странные сооружения невероятных размеров возвышались вдали. Самое высокое из них представляло собой плоский навес на четырех исполинских столбах, два других по своим очертаниям издали напоминали два стула. Остальные строения были скрыты во мраке.

Еще один звук, похожий на замедленное тиканье гигантских часов, доносился сквозь шум прибоя. Удары были редкими-редкими, но каждый из них падал точно вовремя, ни на миг не опередив и не упустив своего срока. И Чемодаса поверил этому мерному тиканью и пошел в том направлении, откуда оно доносилось, еще ничего не различая впереди, но уже твердо зная, что и в этом небытии найдется для него какая-то опора.

Все дальше и дальше уходил он от Чемоданов, но пока ничего не встречал на своем пути. Надежды одна за другой стали покидать его, как вдруг он наткнулся на какой-то предмет разумных размеров. Обследовав его со всех сторон, он пришел к выводу, что перед ним ни что иное, как низкий длинный чемодан из твердого материала, похожего на пластик, с гладкой поверхностью. Он приложил ухо к стене. Внутри было тихо. Он постучал, но на стук никто не ответил. Тогда Чемодаса, поднатужившись, приподнял крышку чемодана и, подтянувшись на руках, перевалился через край.

Чемодан был совершенно пуст, зато пол его был устлан мягким ковровым покрытием. Это было все, в чем нуждался сейчас Чемодаса. Ни минуты не раздумывая, он растянулся на полу и провалился в сон.

12. Спал он долго, и видел разные сны, а в самом конце ему приснилось, будто все, что произошло с ним вчера — на самом деле только сон. А в действительности он лежит в своем доме, на своей кровати, а под боком у него храпит и ерзает во сне Упендра. Чемодаса проснулся и открыл в темноте глаза, но храп не прекращался. «Выходит, и вправду приснилось, — подумал он, не чувствуя при этом ни радости, ни печали. В то же мгновение он получил толчок коленом в бок. «Ну, погоди же!» — сказал он про себя и начал потихоньку подталкивать своего соседа, намереваясь столкнуть его спящего с кровати. Но в чем дело? Чемодаса двигал и двигал Упендру, а тот все не падал. Кровать не кончалась! «Где мы?» — с ужасом подумал Чемодаса. В это же самое время, прижатый к стенке, проснулся и Упендра.

— Кто здесь? — прокричал он, отвешивая Чемодасе удар кулаком.

Чемодаса вскочил на ноги — и окончательно понял, что было сном, а что — явью, ударившись со всего маху головой в крышку чемодана. От удара крышка приподнялась.

— А, и ты здесь? — сказал Упендра, жмурясь от яркого света. — Так я и знал. Давно тебя выдворили?

— Никто меня не выдворял. Я сам, — гордо ответил Чемодаса. Но Упендра взглянул на него с такой снисходительно-уничтожающей улыбкой, что ему стало неловко, словно он и в самом деле солгал. Чтобы скрыть смущение, он спросил:

— А тебя за что?

— Ни за что, — спокойно ответил Упендра. — Я ведь говорил, что они все меня ненавидят. Помнишь? Ты еще мне не верил. Я и сам не предполагал, что до такой степени! Состряпали дело. Якобы уклоняюсь от востребования. Кстати, не у тебя ли мои ножницы? Я их искал повсюду, хотел поскорее отдать, чтоб отвязались.

— Здесь они, — с неохотой ответил Чемодаса.

— Это хорошо, — обрадовался Упендра. — Не исключено, что они скоро мне понадобятся. — Я, кстати, и на суде показал, что вещь у тебя. В этом была моя ошибка. Эти крючкотворы обвинили меня в незаконной передаче по сговору. А это уже знаешь, какая статья?

— Знаю,[82] — Чемодаса сразу посерьезнел.

— Оказывается, этот псих, мой сосед, возомнил себя Последним Владельцем. По-видимому, у него мания величия. Я, конечно, прошляпил, надо было сразу потребовать судебной медэкспертизы. Но я промолчал из деликатности, думал, для всех и так очевидно, что истец неправоспособен. Когда он выступал, я все время подмигивал присяжным и ясно видел, что они меня понимают: они с трудом удерживались от смеха. Поэтому я был на сто процентов уверен в исходе дела. Но по правде говоря, я сильно рассчитывал на тебя. Достаточно было тебе подтвердить, что ты взял их у меня раньше,[83] — и суд решил бы дело в нашу пользу. Но тебя нигде не нашли. Так что на твоем месте я бы как можно скорее попросил политического убежища. Потому что ты до сих пор числишься в розыске.

— Я?! — испугался Чемодаса.

— А как же ты думал? Твои портреты красуются на всех перекрестках.

— Откуда же они взялись? — удивился Чемодаса, — я уже сто лет не фотографировался.[84] Последний раз еще, кажется, в школе.

— Ты меня удивляешь! Как откуда взялись? Из твоего же собственного дома. Ты ведь сам их наштамповал в несоразмерном количестве. Хотя я тебя с самого начала предупреждал, что не следует этим увлекаться, мало ли что. Когда меня спросили, не остался ли случайно какой-нибудь твой портрет, я, конечно, отдал все до единого. А что мне оставалось делать? Извини, но своя рубашка ближе к телу.

13. — Что же теперь? — Чемодаса был перепуган не на шутку.

— Да ничего. В крайнем случае, предстанешь перед судом. С тобой быстрее разберутся, поскольку уже приняты недостающие статьи. Это со мной не знали что делать.

— Почему?

— Видишь ли, на определенном этапе процесса — а он был шумным, и, я думаю, войдет в историю — примешалась политика.

— Политика? — удивился Упендра, — С каких это пор в чемоданах заговорили о политике?

— Представь себе, у нас теперь даже есть политические партии.

— Ну и ну!

— Пока победили радикалы. Так сумели обработать общественное мнение, что на референдуме все единогласно проголосовали за поправки. Теперь в Конституции новая глава — «Чемоданы и личность». Между прочим, составлена наверняка бездарно. Но, разумеется, ко мне за советом обратиться не догадались, нашлись другие умники.

У Чемодасы ревниво заныло в груди. Ведь он еще в школе как-то получил звание лучшего правоведа. Да и по сочинению у него всегда были одни пятерки. Если бы ему не пришлось покинуть Чемоданы, его наверняка включили бы в состав комиссии по выработке проекта поправок к Конституции и прочему законодательству. И возможно, одну из поправок даже назвали бы его именем.

14. — А началось с невинного, казалось бы, вопроса: как я отношусь к Последнему Чемодану? — продолжал Упендра.

— И что ты ответил? — машинально спросил Чемодаса.

— Разумеется, согласился, чтобы не разводить неуместных дискуссий. Сказал, что вполне допускаю его существование. Тогда меня спросили, действительно ли я так думаю. Я сказал: «А почему бы и нет, хотя какое это имеет значение, верю я в него или не верю? Главное, чтобы другие верили. Особенно молодежь».[85]

— Ну, это уж ты слишком, — с осуждением и даже со страхом произнес Чемодаса, — Теперь-то ты, надеюсь, убедился?

— Теперь убедился, и даже очень рад, что этот чемодан действительно есть. С ним как-то спокойнее. Я считаю, если бы даже его и не было, то следовало бы его придумать, на всякий случай.

Чемодаса хотел возразить, но вдруг осознал, что теперь, после всего происшедшего, ему и самому при мысли о Последнем Чемодане становится «как-то спокойнее».

— Что же было дальше на суде? — спросил он.

— Да ничего. Слушание отложили, потому что начались беспорядки: митинги, собрания, дебаты. Кончилось всеобщим референдумом. Меня об этом никто не информировал, все происходило за моей спиной, да это и к лучшему, по крайней мере я не несу никакой ответственности за то, что они там напринимали. Потом снова был суд. В общем, мне предложили — на выбор: или высшая мера, или пожизненное изгнание.

— Пожизненное изгнание? Раньше такого не было, — удивился Чемодаса, — И что же ты выбрал?

— Странный вопрос. Конечно, высшую меру. Головы-то все равно нет.