Увидев, что даже самые испытанные друзья от него отошли, Чемодаса впал в беспросветную тоску. Ему грозила бы верная смерть, если бы не чудо. Чудом не потерялись среди обломков ножницы, и чудом были они сами, маленькая, умная вещица, такая живая и разная — горячая в ладони и быстро отывающая на сквозняке, такая желанная — и не своя.

3. — Ты можешь пользоваться моими ножницами без стеснения. В твоей аккуратности я не сомневаюсь. — говорил Упендра. — Я даже рад, что они пока у тебя. Должен же я хоть чем-то платить за твое гостеприимство.

После катастрофы он стал бездомным и временно поселился у Чемодасы.

Не сомневась, что он скрывает свои истинные планы, Чемодаса, уходя, никогда не оставлял ножницы дома. На улице, завидев прохожего, он торопливо — а вдруг востребует! — прятал их под рубашкой, когда же они, согревшись на груди, переставали источать привычный сладкий холодок, сам холодел от мысли: «Потерял!».

Как истинный чемоданный житель, он и прежде не сидел без дела, но теперь, в своем новом положении, и вовсе не мог сидеть. От сидения на твердом у него невыносимо ныла переносица, а сидя на подушке, он задыхался.[80] Не мог же он, как Упендра, позволить себе целыми днями валяться на кровати и играть на губной гармошке. Поэтому ему оставалось только с утра до вечера бродить по улицам, навлекая на себя насмешки и подозрения.

Впрочем, с течением времени чемоданные жители привыкли к его виду и перестали его третировать. К тому же они убедились, что от него не только нет никакого вреда, но даже в каком-то отношении он полезен для общества, как городской санитар, поскольку помогает очищать улицы от строительного мусора.

Строго говоря, Чемодасу интересовал не всякий мусор, а только обрезки кожи, клеенки или картона, причем определенных размеров, не слишком большие и не слишком маленькие. Из этих обрезков вечерами он создавал портреты чемоданных жителей. Моделью ему служило лицо Упендры.

4. Как-то раз Чемодаса приплелся домой неимоверно усталый, сгибаясь под тяжестью тяжелого, скользкого и пыльного рулона старой клеенки, который он протащил на своих плечах через все Чемоданы. Он раздобыл его на какой-то свалке, в самом дальнем районе, куда до сих пор еще не забредал. Жители этого района, впервые его видя и еще не зная, что он является городским санитаром, встретили его недружелюбно. Поэтому он пребывал в самом скверном настроении.

Еще издали услышал он резкие звуки губной гармошки.

«Бездельник! — пробормотал Чемодаса. — Лодырь и бездельник! Если бы не он, ничего бы этого не случилось. Заварил кашу, а я расхлебывай. Ему-то что! Лежит себе. А я тружусь за двоих. И никто спасибо не скажет!»

Обида на Упендру копилась в нем давно. У него даже была мечта: «Вот закочу этот портрет, верну ему ножницы — и тогда уж выскажу прямо в глаза все, что о нем думаю».

Ножницы да эта мечта — вот и все, что оставалось у него еще в Чемоданах.

Обычно с приходом Чемодасы Упендра откладывал гармошку и беспрекословно ему позировал. Не исключено, что он догадывался о мечте, которую лелеял гостепримный хозяин. Но на этот раз, войдя в дом, Чемодаса застал необычную картину. Во-первых, Упендра почему-то музицировал не лежа, как всегда, а стоя. Во-вторых, в самом лице его что-то решительно, хотя и неуловимо, переменилось. Взгляд уж точно стал другим. По-крайней мере, Чемодасе показалось, что смотрит он как-то свысока.

В-третьих, при появлении Чемодасы Упендра даже не подумал прервать свое занятие.

Но по-настоящему Чемодаса возмутился лишь тогда, когда заметил, что и стоит-то он не как положено, а совсем наоборот.

Упендра стоял на руках, одной ногой опираясь о стену, а другой покачивая в воздухе в такт мелодии. Гармошка была закреплена у его рта при помощи какого-то шнурка, концы которого неопрятно свисали с ушей.

Чемодаса застыл в дверном проеме. Он даже забыл о тяжелой ноше на своих плечах. В эту минуту он должен был произнести какие-то главные слова, от которых наконец проняло бы Упендру. Казалось, все Чемоданы стоят у него за спиной и ждут от него этих слов. Но он не находил их. И вышло так, что он, как бы добровольно, дослушал всю мелодию до конца.

5. — Ты как будто забыл, что ты здесь хозяин, — приветливо сказал Упендра. При этом воздух попадал в отверстия гармошки, и она вторила ему тихими, но грубыми и неприличными звуками. — Входи, не стесняйся. Я рад, что ты мало-помалу начал приобщаться к искусству.

— К искусству?! — Чемодаса задрожал от негодования. Пыльный рулон с грохотом упал и покатился по полу. — К искусству, говоришь? Мало-помалу? — сжав кулаки, он, пятясь, стал надвигаться на Упендру. — А это? — он жестом обвел стены, обильно украшенные портретами чемоданных жителей. — Вот это вот все, по-твоему, — не искусство?!!

Упендра отступил к стене и уперся в нее коленками.

— Видишь ли, — произнес он мягко, но, как показалось Чемодасе, дьявольски язвительно, — не хотелось тебя огорчать, но раз уж ты сам завел речь… В общем, должен тебе сообщить, что все твои портреты — неправильные!

Чемодаса опешил.

— Как неправильные? Что значит — неправильные?

— Очень просто, — ответил Упендра. — На всех этих портретах я изображен вверх ногами.

— Какими еще ногами? Что ты болтаешь? — возмутился Чемодаса. — Где ты здесь видишь ноги? На всех портретах — только твое лицо!

— Совершенно верно, — сказал Упендра. — На всех твоих портретах мое лицо изображено вверх ногами.

— Глупости! — Чемодаса даже немного успокоился, видя, что Упендра, как всегда, несет явный вздор. — Где это ты видел, чтобы на лице были ноги? Ноги бывают только на теле. И, если уж на то пошло, так ты сам сейчас стоишь вверх ногами.

— Ну и что? — невозмутимо ответил Упендра. — Для человека главное — это лицо, а отнюдь не ноги. Что мне за дело до ног? Пускай себе стоят как хотят, лишь бы лицо располагалось правильно, не вверх ногами. Но ты, я вижу, сегодня настроен возражать. Поэтому, если не возражаешь, давай прекратим этот бесполезный спор.

С этими словами Упендра оттолкнулся ногой от стены и медленно, враскачку, как и стоял, на руках, двинулся к выходу.

Чемодаса преградил ему дорогу.

— Погоди. Куда это ты собрался? А работать?

Упендра брезгливо покосился на принесенный рулон.

— Ты имеешь в виду это? Слушай, у меня к тебе предложение: отложим это до следующего раза. Признаюсь, сегодняшний день был для меня нелегким. Я многое передумал, принял важные решения, к тому же устал физически. Мне просто необходимо развеяться. Хочу немного пройтись, навестить старых знакомых. Да и ты, между нами говоря, выглядишь не лучшим образом. Извини за совет, но по-моему, все, что тебе сейчас нужно — это как следует выспаться. Только поэтому и не приглашаю тебя с собой.

Вся кровь кинулась в лицо Чемодасе. Он сжал кулаки и, не помня себя от гнева, прокричал Упендре прямо в лицо:

— Это мне решать, как я выгляжу!.. Попрошу мне советов не давать!.. Не хочешь трудиться — так и скажи!.. И нечего тут!..

Упендра удивленно поднял брови. Потом холодно усмехнулся и произнес:

— Ну, что ж, ты меня не удивил. Прощай. И огромное спасибо за готеприимство, — после чего неуклюже повернулся и, раскачиваясь всем телом, зашагал на руках к выходу.

На пороге он задержался и проговорил не оборачиваясь:

— Каждый волен называть искусством все что ему вздумается. Но никто не вправе требовать, чтобы ради того, что ему вздумалось называть искусством, другие жертвовали здоровьем и красотой.

— Ты о чем? — не понял Чемодаса.

— О том, что не мешало бы тебе мыть руки с мылом, прежде чем совать мне в лицо всякую дрянь, которую приносишь с помойки, — сказал Упендра и вышел вон.

6. Дверь осталась открытой и тихо поскрипывала, качаясь на сквозняке.