— Генерал повесил трубку. Прекратил разговор. Основная посадочная полоса у них на ремонте, а запасную размыло дождем. Вода стоит по колено. Только что пытался взлететь ЯК, но не смог…

— Кому подчиняется генерал?

— Начальнику штаба ПВО страны.

Забродин позвонил в штаб ПВО. Ему ответил дежурный:

— Я позвоню в Орел.

Полковник ходил по комнате и лихорадочно думал: «Как быть?» Он давно не испытывал такой злости. «Перестраховщик, — ругал он генерала. — Что же делать? Уже шесть часов… Срывается операция!.. Звонить дежурному по КГБ. Или в Министерство обороны? И даст ли это какой-либо результат, если командир части принять не может?»

Спутники Забродина давно уже стояли у двери и прислушивались к переговорам.

Снова затрещал телефон.

— Вас, товарищ полковник. Из Орла.

Забродин схватил трубку.

— Говорит генерал Жарков, — услышал он раздраженный голос, — что вы поднимаете шум?!

— У меня очень важное дело, товарищ генерал!

— Если вы разобьетесь, так от этого дело не выиграет!

— Я понимаю. Нужно искать выход…

— Я только что возвратился с летного поля. Ноги вязнут! Сейчас, кажется, дождь стихает… Через час, вероятно, смогу вас принять. Передайте трубку командиру корабля.

— Слушаю вас, товарищ генерал! — лихо отрапортовал Светлов. — Да, да… Знаю хорошо. Ваш аэродром знаю, как свою ладонь. Много раз там бывал… На бугорок? Смогу… Есть!

Светлов положил трубку и, повернувшись к Забродину, обрадованно проговорил:

— Товарищ полковник, генерал разрешил! Я этот бугорок хорошо знаю. Вы не беспокойтесь… Я посажу самолет на одну точку!

Забродин сейчас не думал ни о какой точке. «Хоть на одно колесо, хоть на брюхо… Как угодно. Лишь бы в Орел».

Снова прогрели моторы. Самолет мелко дрожал, как норовистый конь, готовый сорваться с места.

В салоне не было привычных кресел. По обе стороны привинченного в центре прямоугольного стола стояли мягкие диваны, на столе лежали газеты и журналы.

Присев к столу, Ромашко перелистывал какой-то журнал. «Крепкие же нервы у этого парня», — позавидовал Забродин.

День занимался пасмурный, навстречу быстро неслись тяжелые темно-серые тучи. Вскоре полил сильный дождь. Летчик сбавил высоту, повел самолет ниже туч, над самыми верхушками деревьев. Дождь все усиливался. Забродину по временам казалось, что они сидят в трюме корабля. Корабль плывет по бурному морю, и высокие волны заливают иллюминаторы. Вода и воздух смешались в одну пенистую струю, которая хлещет по бортам…

Вскоре в тучах появились просветы, а вслед за тем Забродин вдруг почувствовал, что самолет остановился. Прекратилась равномерная дрожь, сотрясавшая до этого самолет. Из кабины вышел Светлов, улыбнулся и спросил:

— Ну, как?

— Что? — удивился Забродин.

— Долетели!

Теперь тот же вопрос повторил Забродин:

— Как долетели?

— Я обещал посадить вас на одну точку, и мы уже на бугорке.

— Ну, знаете!

Забродин поднялся, полагая, что его разыгрывают, и выглянул в окно. Где-то вдалеке сквозь туман он увидел маленьких человечков, которые спешили к самолету. Они как-то неестественно вытаскивали из земли ноги, и казалось, что танцуют на одном месте.

«Чудесный парень!» — подумал Забродин о Светлове, который в это время открывал дверь. В салон ворвался насыщенный влагой прохладный воздух. Они спустились на землю. Пожилой майор, пожимая Забродину руку, объяснял:

— Мы ожидаем здесь уже три часа. Беспокоились, что вас не смогут принять. Пойдемте к машине.

— Вот как бывает. Проклятая погода чуть не сорвала все планы!

На размокшей глине ноги разъезжались в разные стороны, и их нужно было с силой вытаскивать. Идти было трудно.

— Какие будут указания! — спросил майор, когда наконец все собрались у машины.

— Сколько времени нужно ехать к площадке? — спросил Забродин.

— Около получаса…

— Времени в обрез. Побыстрей!

Поляна, покрытая кое-где мелкой травой и опавшими листьями, была окружена елями.

Стал накрапывать дождь. Радиоаппаратуру разложили на сиденьях машины. Все делали наспех: Ромашко готовил передатчик, Лунцов и майор растягивали антенну. До сеанса оставались считанные минуты.

У Ромашко что-то не ладилось. Он никак не мог вставить нужные кварцы. Наконец с трудом вогнал и вздохнул. Подключил аккумулятор, взял в свою большую ладонь телеграфный ключ. Забродин кивнул: пора!

Ромашко утопил кнопку. Сигнальная лампочка не загорелась: что-то не в порядке. Потрогал провода — никакого эффекта. А время идет… Подвигал кварцы — без перемен. Прошла минута…

— Давайте позывные, — сказал Забродин.

Ромашко посмотрел на лежащий перед ним листок с позывными, стал выстукивать ключом. «Как дрова рубит! Быть бы ему дровосеком, а не радистом!» Забродин вспомнил слова Краскова, что в разведывательной школе Ромашко считался плохим радистом, не было у него тонкости и изящества, необходимых в любом деле, связанном с техникой.

Ромашко переключился на прием и тут же покачал головой: его не слышат.

А времени для передачи всего пять — семь минут. Больше нельзя. Вызовет подозрение. Да и принимать не будут. Минуты летят, вот уже пошла третья.

Руки Ромашко дрожат, он нервничает. Забродин его успокаивает.

— Не торопитесь… Ничего страшного. Что-нибудь перепутали…

Ромашко потрогал подключение антенны, аккумуляторов — все в порядке. Опять застучал на ключе: точки — тире, точки — тире, секунды, секунды… И снова прием.

Пусто! Ничего нет! Это сразу видно по его напряженному лицу. Он вытирает рукавом пот и вопросительно смотрит на полковника, словно спрашивает, нужно ли делать еще попытки! Но Забродин не специалист по радиотехнике. В жизни нельзя освоить все специальности. А решать надо сейчас, немедленно, мгновенно, пока еще не прошло время, он обязан. Продолжать ли бесполезные попытки установить связь или прекратить?

— Передайте всю радиограмму! — решительно скомандовал он.

Ромашко неумело-топорно отстучал морзянкой цифры, написанные на бумаге. Закончил и со злостью сбросил на сиденье наушники.

Забродин отошел в сторону. Он не чувствовал дождя, который мелкими струйками лился за воротник плаща. «Столько сборов, столько шума, и все впустую. Виновата неумелость Ромашко. Он не мог делать так нарочно». Забродина тревожит и другое: не окажет ли эта попытка отрицательное влияние на все дело… На Краскова? Затрачено столько времени и сил. Неужели все напрасно?!

Ромашко отключил аккумуляторы и с поникшей головой вышел из машины. Полковник подошел к нему.

— Всякое бывает, Пантелеймон Васильевич! Не падайте духом, — пытался успокоить его Забродин, хотя у самого на душе повис тяжелый груз неудачи и сомнений. — Будем надеяться, что следующий сеанс окажется более успешным.

Оставив Ромашко на попечение Орловского управления, Забродин выехал в Москву.

— Вам не кажется, что это маневр? — спросил Забродина генерал Шестов, выслушав доклад полковника.

— Я думаю, что это произошло чисто случайно. Нет, умышленно поступить он так не мог! Не за чем ему, да и сыграть бы так не сумел…

— Когда следующий сеанс?

— Через неделю.

Спустя неделю Забродин снова приехал в Орел. Ромашко хоть и «рубил дрова», но на этот раз получил подтверждение, что телеграмму приняли. Когда закончилась радиопередача, Ромашко не проявил радости, но по его глазам Забродин видел, что он доволен.

«Что же помешало первый раз? Что-нибудь соединил не так? А сигналы… Были они в эфире или нет?» — это так и осталось загадкой. После сеанса Забродин впервые уловил на лице Ромашко какое-то подобие улыбки. Серо-зеленые глаза его сияли откровенно, по-детски. Он даже в какой-то мере утратил свою медлительность.

Расставаясь, Забродин приободрил его:

— Молодчина! Скоро, вероятно, мы поселим вас на квартире… А пока придется потерпеть. Я буду навещать вас.

В центре Мюнхена, недалеко от того здания, где в полдень на мраморном пьедестале больших курантов вслед за последним ударом колокола разыгрывается рыцарское сражение и посмотреть на него собирается толпа зевак, стоит трехэтажный особняк с колоннами.