Наступила ранняя весна 1941 года, вторая весна сначала моей работы в контрразведке. В середине дня меня неожиданно вызвал к себе начальник — майор государственной безопасности Крылов. Пригласив сесть, Крылов взглянул на лежавшую перед ним на столе четвертушку бумаги с машинописным текстом и почему-то пристально посмотрел на меня. Он явно был озабочен.

Больше года работал я у Крылова, друзьям говорил, что Крылов — мужик свойский, а к его насмешливому взгляду и хитрым глазам привыкнуть не мог. Рядом с ним я чувствовал себя мальчишкой. И по утрам дважды и трижды, отнюдь не по рассеянности, прохаживался бритвой по гладким румяным щекам. «Нет, медленно, мучительно медленно получается из тебя взрослый мужчина», — думал я, глядя в зеркальце. «Мужественных складок в уголках рта нет. А подбородок? Круглый, мягкий — верный признак нерешительного характера».

А как мне хотелось быть похожим на своего спокойного и уравновешенного начальника! Во всем: в манере держаться, разговаривать с людьми, даже носить гимнастерку. Но, увы! «Молодо-зелено», — говорили иногда старшие товарищи, кто в шутку, а кто и всерьез. И добавляли: «Обрастай, Володя, поскорее перышками!»

Крылову было за пятьдесят. Коротко остриженные волосы с сединой на висках топорщились «ежиком». Любил он шутку, и по моему адресу их выпадало, пожалуй, больше всего. Виной тому были моя молодость и неопытность. Но шутки его не обижали, скорее, помогали в работе, вносили в служебные отношения непринужденность и дух товарищества.

На этот раз, к счастью, испытание продолжалось недолго. Я молча сидел перед Крыловым и чувствовал себя прескверно. «В чем же я мог оплошать?» Заметив, что я краснею, майор ткнул папиросу в пепельницу и деловито сказал:

— Завтра выезжаем в Прибалтику. Местные товарищи сообщают, что банда, о которой мы с вами уже слышали, затевает что-то серьезное… План операции составим на месте. Надеюсь, вы не против?

Последняя фраза меня смутила, но Крылов произнес ее без тени иронии. И смотрел на меня выжидающе… «Он еще спрашивает!» По-видимому, на моем лице столь красноречиво был виден ответ, что, не дожидаясь слов, Крылов произнес:

— Что ж, отлично! Укладывайте вещи.

Приказ есть приказ. Сборы недолги. И вот я с чемоданчиком в руках стою в людном зале Белорусского вокзала. Все куда-то торопятся. Пожилая женщина тащит за руку плачущего мальчугана.

Торопливо шагает группа озабоченных военных летчиков. Прямо передо мной крепыш носильщик пытается осилить груз, вдвое превосходящий размерами его самого. «Эх, русская удаль! Надорвется!» Я хотел было кинуться на помощь, но услышал знакомый голос:

— А-а, наш Пинкертон уже здесь! И чем-то увлечен? — Крылов стоял рядом и улыбался. В пыжиковой шапке-ушанке и темно-сером пальто, раскрасневшийся от мороза, он, казалось, сбросил десяток лет. — Пошли! — заторопил Крылов и направился к выходу на платформу.

В купе я разделся, положил чемоданчик на верхнюю полку и вышел в коридор. Крылов расположился у окна с книгой в руках. «Словно у себя дома, — подумал я. — Окружающее его не интересует: ни спутники, ни живописная природа Подмосковья за окном!» Я знал, что Крылов любит читать, но сейчас, когда впереди ответственное дело, вникать в суть написанного, следить за действиями героев и мыслью автора и ни о чем другом не думать — просто невероятно! Опять, наверное, взялся за Достоевского!

Я вспомнил, как Крылов однажды совершенно неожиданно — он всегда делал нечто неожиданное — спросил:

— Ты читал «Подростка»? — А у самого в глазах уже готовая усмешка. Крылов часто называл меня на «ты» в неслужебной обстановке или когда хотел подчеркнуть свое расположение. И получалось это у него по-отечески. Так и теперь. Ведь знает, что не читал, а спрашивает. Попал в самую точку… А, впрочем, почему я должен прочесть в первую очередь «Подростка»? Не может человек в моем возрасте успеть все! Я уже прочел многие произведения Достоевского. А это — не успел. Уши мои стали наливаться жаром, как это случалось, когда я чего-нибудь не знал. Он не стал иронизировать, а просто сказал:

— Прочти, обязательно! Это интересно. Чекист должен хорошо разбираться в человеческой психологии…

Между тем поезд набирал скорость. Последние деревянные домишки московских пригородов сменились перелесками, черно-серыми полями. Потом замелькал лес, дачные постройки. Чувство радостного ожидания, возникшее на вокзале, стало затихать, и на смену ему пришло томящее предчувствие какой-то неопределенности и опасности. И сам по себе отчетливо прорезался вопрос: «А справлюсь ли? Что будет поручено мне?»

Теперь меня уже не волновали красоты Подмосковья: пушистые ели и прозрачные дали лесных просек, хотя я все еще продолжал стоять у окна. Мыслями я был уже там, в Прибалтике…

«Может быть, Крылов только делает вид, что читает книгу, а на самом деле тоже думает? Он-то обязательно что-нибудь придумает!» Я закурил. «Не так давно я вот так же отправлялся в неизвестность. Тогда был диверсант… Все прошло удачно. Крылов даже похвалил. Но сейчас дело посерьезней: целая организация!»

Утром, наскоро попив чаю, Крылов снова взялся за книгу. Приехали днем. Поезд рывками стал притормаживать, тогда только Крылов захлопнул книгу, приподнял голову, посмотрел на меня, словно он возвратился из неведомых краев:

— Прибыли?

И с трудом расставшись с каким-то другим миром, рассмеялся:

— А здорово все же сочиняли, дьяволы! Нет, я не точно выразился: волшебник Куприн! Кто сейчас так пишет?

«А ведь и в самом деле читал! Про все дела забыл! Ну и ну», — удивился я, глядя на майора.

Крылов вышел в коридор, раздвинул белые занавески, наполовину прикрывавшие окно, и стал рассматривать многочисленных встречающих. Кого-то заметив, приветливо кивнул и повернулся ко мне:

— Готов, Володя?

Распрощавшись с соседями по купе, мы вышли из вагона. Солнце слепило глаза, пригревало. На закраинах крыш снег подтаивал, звенела капель. Воздух был по-весеннему свеж и опьяняющ. Крылов глубоко вздохнул, восторженно оглянулся по сторонам и вместо приветствия сказал подошедшему к нам полному краснолицему человеку:

— Ну и живут же люди: у них уже весна! Есть чему позавидовать, товарищ Дуйтис.

Дуйтис, начальник местного управления государственной безопасности, улыбнулся и в тон Крылову ответил:

— За чем же остановка, Николай Федорович? Поселяйтесь у нас навсегда. Работа найдется…

Он повел нас к автомобилю и по дороге стал что-то горячо объяснять Крылову. Я немного поотстал, шел вслед за ними, всматриваясь в лица прохожих. Мне не терпелось уловить признаки ожесточенной борьбы, о которой слышал в Москве.

Вопреки ожиданиям, люди были спокойны, улицы полны народу, работали магазины. В глазах прохожих я не уловил ни тревоги, ни страха, ни затаенности — ничего такого, что свидетельствовало бы об их опасениях или недовольстве. Только на лице одного мужчины промелькнуло выражение озабоченности. В общем, обычная деловая жизнь, размеренная и обыденная, такая же, как в любом другом городе. Дворник сгребает с тротуара остатки снега на проезжую часть дороги, укатанную санями. Возле потемневшей кирпичной стены, на просохшем асфальте, мальчишки играют в стеночку… И все же, где-то здесь, под сводами высоких черепичных крыш, за стенами церковных башен орудует банда. Вербует новых участников, подготавливает убийства.

Мы поселились в гостинице в центре города. Это была одна из лучших гостиниц. Хозяин ее сбежал вместе с бывшими правителями, но персонал остался. Постояльцы не испытывали никаких неудобств: белоснежное белье, чистые ковры, блестящие поручни лестниц, натертый паркет…