Они сидели на террасе «Причала» и завтракали. Прошло всего два с половиной месяца со дня знакомства, а как много изменилось. Они не виделись несколько дней. Каха уезжал в Моздок. Алла только теперь догадалась, что на годовщину смерти родителей. Разговор не клеился. Алла, вся сосредоточенная на себе, не могла переключиться на Каху. Ее так распирало новое видение жизни, что она без подготовки шарахнула:

– Послушай, помнишь, я просила тебя о подлянке для отца?

– Да, – сухо ответил Каха.

– Я передумала! – Алла была уверена, что это понравится Кахе, что она будет выглядеть благородной и милосердной. Но случилось неожиданное.

– Поздно! – холодно пожал плечами Каха. Его самого удивил собственный грубый ответ. Он ничего еще не предпринял против Аллиного отца и даже еще не решил, будет ли. Просто на душе стало очень горько. Ни одинокие посиделки на могиле родителей, ни теплые поминки, устроенные соседями, ни резко сократившийся список кандидатов в покойники не облегчали душу. Перед глазами стояли голые остовы деревьев у госпиталя, с которых взрывной волной начисто сорвало листву. Поначалу он их не помнил, но потом, через полгода после взрыва, они вдруг всплыли на поверхность памяти и с тех пор терзали своими голыми ветками. У него оставалось смутное чувство, что родители им недовольны. Что они тоже ждали от него прощения. Он бы и хотел простить, но не мог. А Алла, пустая девчонка, вдруг смогла.

– Как – поздно? – растерялась она. – Ты уже что-то сделал?

– Такими словами не бросаются, детка.

– Но я передумала! Я его простила! Я поняла…

– Это уже никого не колышет.

– Но я не хочу!..

– Придется потерпеть! Тебе тоже не мешает преподать урок. Неуважительное отношение к отцу карается. Власть старшего равна власти Бога!

– Мне? Преподать урок?! – Бешенство ударило ей в голову. Нет, она не умрет, в запасе еще много ненависти. – Пошел ты!..

Боже, неужели она это сказала? Алла отшатнулась, скорее от страха перед выскочившими у нее изо рта бранными словами, чем от возмущения Кахиными, опрокинула на деревянный помост стул и рванулась вон, словно ужаленная обоюдной грубостью.

Куда?! Она же на Кахиной машине!

Каха продолжал как ни в чем не бывало сидеть, небрежно закинув ногу на ногу. Официант услужливо подхватил упавший тиковый стул. Каха кивком показал, что прибор беглянки можно убрать. Он тоже был в бешенстве, но по другому поводу. Какая-то девчонка смогла, а он? Он по дороге сюда злился, что его опередили и одного косвенного виновника взрыва убрали раньше. Смешно: убийства наперегонки. Это и есть кавказская честь? Или та дикость, которой мягко попрекали его близкие? Хорошо еще, что на фирме не знают о его «хобби». Или делают вид, что не знают.

Почему же нет облегчения? Потому что он стал таким же кровожадным абреком, как все? Стал тем, от чего его так долго уберегали родители? Что же делать? Возвращаться в Америку и полностью оторваться от родных корней, навсегда став гражданином мира? Вернуться в Моздок, принять ислам и посвятить свою жизнь очистке любимого города от нечести всех мастей? Но родители не хотели, чтобы он стал мусульманином. Они хотели, чтобы он был человеком. Они считали, что любая религия делает человека несчастным.

Но на что может опереться человек без корней, как он? Можно посвятить жизнь поискам своих родичей-изгнанников. Можно остаться высокооплачиваемым хай-менеджером в Москве, уважаемым человеком в кавказской диаспоре, обдуманно жениться, родить новых детей. Или отнять прежних. Или вернуть прежнюю жену. Он может всё, но ничего не может утешить его. А тут еще эта взбалмошная девчонка со своими выкрутасами. Все было так ясно, пока она была просто ночной дежурной, недостойной человеческого отношения из-за ненависти к родному отцу… Каха смотрел тяжелым взглядом ей вслед. «Все плохо. Отец, научи меня! Как трудно одному!»

Алла мчалась вверх по ступенькам с причала, в ужасе чувствуя, что вселенная Кахи сворачивается у нее за спиной, точно как в рекламе мобильного телефона. Сворачиваются ее дерзкие мечты выйти за него замуж и дом-уродец в «Горках-2», сворачивается за ее спиной и сам «Причал», и она едва успевает выскочить на стоянку.

– Можно вызвать такси?

– Сию минуту.

«Что делать? Предупредить отца? Оставить все как есть? Что делать? Перестать вырабатывать ненависть? Как бы поступила Стёпа? Стёпа, подскажи! Как трудно одной!»

Пока дожидалась такси, она еще надеялась, что Каха поднимется к ней. Или не надеялась? Она сама не знала!

Алла попросила водителя высадить ее на Кутузовском у дома покойной мачехи, проскочила через двор, не поздоровавшись с каштанами, и те возмущенно зашуршали вслед.

– Понимаешь, до меня дошло наконец. Стёпа простила и умерла. Она сдала экзамен, и я хочу! – бросилась она с порога объяснять Лине Ивановне.

– Что? Умереть? – ужаснулась прамачеха. Алла отвлекла ее от романтического сериала, но Лина Ивановна, как солдат на посту, сразу включилась в ситуацию. Она повела возбужденную внученьку в гостиную, усадила на диван и начала ласково поглаживать. Хватит с них смертей.

– Нет, сдать экзамен, – сказала Алла, нервно вертясь на диване, подпираемая с одной стороны сочувствующей прамачехой, поглаживающей ее по спине, а с другой – радостным Тарзаном. Он поддевал мокрым черным носом ее руку, чтобы она его тоже ласкала и гладила. Алла в этом любовном кольце наконец обмякла и перестала дрожать.

– У меня для тебя котлетки парные с пюре, – начала заговаривать ее прамачеха, – я варенье сварила из абрикосов с миндалем.

– Послушай, – сжала ее руки Алла. – Перечитав дневники, я решила его отпустить. Там Стёпа мне подсказку оставила, чтобы я поняла. Свободным от прошлого человека делает не месть, а… не знаю, что… прощение или отпускание этой мести на свободу, как птицы из клетки. Понимаешь?

– Да, – не очень уверенно кивнула прамачеха.

– Ненависть сладка и самоценна, но она… она… Ею невозможно насытиться… Понимаешь?

– Да, – уже тверже ответила Лина Ивановна. Теперь она понимала: что-то случилось и внученьке Лалочке нужны ее помощь и совет. Об этом можно было только мечтать.

– А он не хочет отступать. Что делать?

– Кто?

– Каха! Я дала отбой, а он сказал, что все равно его уроет. И меня вместе с ним. Преподаст мне урок. Надо предупредить отца. Но как?

– Девочка моя! Ты больше не хочешь ему мстить?

Ситуация стала проясняться.

– Да. Мне Стёпа сто раз повторяла, что мы сами выбираем родителей, полезных для нашей души! Для ее учебы и развития. Раз я выбрала таких, они мне нужны. Я только сейчас поняла зачем: чтобы научиться переплавлять ненависть в любовь и принять их такими, какие они есть. Не общаться с ними, не жить вместе, но принять, пусть и в отдалении, на расстоянии. Пусть они этого даже не узнают. Перестать выбрасывать в атмосферу ненависть.

– Она тебе так говорила?

– Да, что душа ребенка еще до рождения сама выбирает себе родителей.

Лина Ивановна примерила эту мысль на себя. Она оправдывала ее, как мать, но тянула за пуповину непрощенных обид, как дочь. Лина Ивановна не знала, что выбрать. Лучше, конечно, полностью реабилитироваться самой, но оставить претензии к собственной матери. Но индульгенция выдается только обоим. Значит, любовь сильнее ненависти? Например, ее любовь к этой девочке сильнее чего? Сильнее обиды на ее собственных, давно покойных родителей? Готова ли она простить своих родителей, чтобы сохранить Лалу? Неожиданность этой мысли поразила Лину Ивановну. Но вывод напрашивался сам собой.

– Девочка моя, я поняла. Я возьму огонь на себя. Сама позвоню твоему отцу! Прямо сейчас!

– Но что ты скажешь? – всполошилась Алла.

– Скажу, что подговорила людей, чтобы его подставить. Атеперь передумала. Чтобы он перепроверил все контракты, которые ему предлагали в течение последних двух месяцев. Особенно прибыльные. Скажу, что это ловушка. Что я из вредности не говорю, какой именно договор будет подставной, но даю ему шанс. Ради тебя. – Лине Ивановне льстило, что она сможет в глазах бывшего зятя выглядеть способной замутить такое черное дело. Одно это уже было достаточной местью. – Захочет – прислушается. А остальное оставим на волю Господа.