«Эх, надо было схохмить и послать ей снимок без себя. Только хорошая мысля приходит опосля, – улыбалась довольная Алла. – Или, как говорил старый еврей, когда у него спрашивали, какую черту русского он хотел бы иметь: «Яхотел бы быть таким же умным, как русский потом». Дорогая мачеха, ты бы мною гордилась. Я не только запомнила все твои еврейские анекдоты, я нашла, как за тебя отомстить, и скоро твоя смерть будет возмещена отцовским разорением, – утешала себя Алла и не чувствовала прежней радости в предвкушении отчей крови. – Разорение. Какое неприятное слово. Разорение гнезда. Хорошо, скажем не «разорением», а «унижением». Унижение, впрочем, тоже плохое слово, в нем есть что-то змеиное. Нет, слово тут ни при чем. Оно не виновато. Плохо само унижение».

Отдышавшись с дороги, Алла вдруг поняла, что соскучилась по красноречивым вздохам прамачехи, скорбному лицу и драматическому голосу. «Ну и родню ты мне оставила, любимая мачеха». Но больше пошуршать о жизни было не с кем.

Во дворе Алла по привычке скользнула глазами по каштанам и обнаружила, что членообразные соцветия сменились не менее эротическими зелеными колючими яичками. «Что-то мне, как сексуальному маньяку, везде одно и то же видится, – усмехнулась Алла. – Это от недотраха! Когда же я, наконец, с ним кончу? Бежать без оглядки или трахаться до победного?»

Все ее тело сладко ныло и содрогалось, даже само по себе, от одного взгляда на зеленые шарики каштанов. Она ухмыльнулась своей гиперсексуальности и набрала код домофона.

В лифте на нее из зеркала глядела наглая, довольная, улыбающаяся физиономия нимфоманки. Алле стало смешно: «Хорошо, что я придумала эту месть, а то бы долго еще не узнала, что такое бешеный секс вхолостую. Ну хоть какой-нибудь ка-а-арликовый оргазмик! Чего только не бывает на свете. Может, в «Спид-инфо» написать? Дорогая редакция, помогите!»

Немного от этой избыточной чувственности перепало и прамачехе. Алла крепко обняла ее в дверях и громко чмокнула в обе щеки. Тарзан пришел в неописуемый восторг и бросился по такому случаю за мячиком. Здравствуй, дом!

– Как дача?

– Как плавание?

– Обалденно! – искренне воскликнула Алла.

– У меня тоже! – искренне повелась прамачеха.

Мгновение они продолжали стоять в обнимку и радоваться друг другу.

– У Софьи Владимировны прекрасный дом по Минке. Мы с ней на кладбище познакомились. Она сама и ее муж – адвокаты. Эх, знать бы их раньше, может, успели бы что-нибудь отсудить у Шишака. А я тебе пирог клубничный испекла! Со сметаной!

– Хитрюга, ты меня прикармливаешь? – засмеялась Алла. Ей нравилось, что прамачеха встречает ее нарядная и довольная, как дорогую гостью. Девушка привычно угнездилась на диване и рассеянно ждала подношений.

– Расскажи про путешествие. Он сделал тебе предложение?

– Рационализаторское? Нет, но это отдельная история. Мы чуть не утонули. Может, это знак? Что с ним я потону?

– Не говори так!

– Я потом тебе все подробно расскажу. Когда в голове уляжется. Но что-то мне в нем не нравится.

– Он агрессивный? – насторожилась прамачеха.

Алле не хотелось сразу признаваться, что так ловко придуманный ею план дает крен, поэтому она только беспечно махнула рукой:

– Знаешь, странно: у него двое маленьких детей, а он ни разу о них не заговорил.

– Ой! Я же не сказала тебе главную новость! Твой папа женился!

– По-настоящему?!

– Да, мне Лена Степанова звонила и рассказала.

– Это еще кто?

– Не помнишь? Его бывший ученый секретарь.

– Значит, наша пассия легализовалась? Но он же старше ее чуть ли не на тридцать лет. Что она в нем нашла?

– Наверное, Николину гору, – грустно съязвила Лина Ивановна.

– А может, хотела утереть нос Кахе. Как думаешь, это изменит его настроение? В смысле мести?

– Не знаю. Теперь деньги твоего отца становятся деньгами для его дочек.

– Надо подумать, – протянула Алла. Вдруг блеснула трусливо-спасительная мысль, что это отличный повод отступить от мести и свернуть весь проект, включая Каху… Нет, она не может подвести покойную мачеху. Или может?..

Лина Ивановна с беспокойством наблюдала за Аллой. Ей очень хотелось нагадить бывшему зятю, но не большой ценой. Во всяком случае, не ценой неприятностей у внученьки. Алла почувствовала ее искреннее участие и тут же откликнулась ответным тостом:

– А я в Москве такое местечко отыскала. Сад «Огород».

– Это филиал университетского ботанического сада? – неожиданно включилась мачеха.

– Да. Ты знаешь?

– Еще бы. Я там все время с маленькой Стёпой гуляла!

– Не может быть!

– Что значит – «не может быть»? Я на Мещанской жила со Стёпиным папой. Это через дорогу.

«Вот, оказывается, какой дивный знак подала мне мачеха! – У Аллы сладко ёкнуло сердце. – Мы на связи! Или мне просто хочется в это верить? Но ведь именно каштаны во дворе мачехи привели меня окольным путем в «Огород».

– А какая она была маленькой?

– Очень самостоятельная, – вздохнула Лина Ивановна. – Соберешься ее укачивать или колыбельную петь, а она бунтует: «Не надо, я сама усну». «Я сама» – ее любимые слова.

– А она говорила, ты ее к бабушке отфутболила!

– Что?! – возмутилась прамачеха. – Просто Стёпушка была очень слабенькая, и врач сказал, что в городе она умрет. У нее было золотое детство! Меня вообще родители мотали с места на место по казенным углам – и ничего. И ваша распрекрасная Антонина была плохой матерью! – Лина Ивановна надулась и замолчала.

– Наша? – подначила ее Алла. – Ладно. Пожалуйся на трудное детство.

Прамачеха продолжала молчать, поджав губы, со скорбным, трагическим лицом и, кажется, собиралась плакать.

– Хорошо, я пошутила, – сдалась Алла. – И где тебя родители таскали?

– Не помню, – буркнула Лина Ивановна. Потом с усилием сглотнула обиду и сухо пояснила: – Они все время переезжали. После Гражданской отец инспектировал то один военный округ, то другой. Потом мы жили в Москве в Лоскутной гостинице. Отец работал в информационном отделе ЦК.

– Круто. А где эта Лоскутная гостиница?

– Ее снесли. Это около Манежа. Там был Лоскутный и Обжорный переулки, прямо у Кремля. Помню, к нам Берия в гости приходил, – похвасталась Лина Ивановна. – Противный. Я играла под столом с любимой немецкой фарфоровой куклой. А он норовил наступить на нее или поддеть носком ботинка. Отстал, только когда я сняла с шеи ключ от квартиры и чиркнула острой бороздочкой ему по лодыжке. Он взбрыкнул и отстал.

– А откуда ты знала, что это Берия?

– Папа сказал. Они с мамой потом тихо-тихо обсуждали, какой он мерзавец. Папиного друга в Тбилиси, замначальника ОГПУ Абуляна, убил. Тот вместе с начальником транспортной милиции собирал документы на Берию – на его самоуправство жаловались низшие чины. Но сейф, где хранились документы, ночью был кем-то вскрыт. – Лина Ивановна втянулась в разговор и теперь тараторила, спеша все рассказать. Она приободрилась и чувствовала, что тоже является героиней семейной саги. – Начальника милиции застрелили дома прямо у умывальника, а Абуляну устроили автокатастрофу. Его якобы срочно вызвали в какое-то горное село и на Военно-Грузинской дороге столкнули грузовиком в пропасть. А папа с этим Абуляном то ли в ссылке был вместе, то ли в буденновских войсках и очень его любил, считал верным ленинцем. Папа потом ходил жаловаться на Берию во все инстанции, но закончилось тем, что его самого посадили. Уже в середине войны.

– А что у Антонины про это написано? – довольно бесцеремонно прервала ее Алла. Ей не хотелось представлять Лину Ивановну маленькой беззащитной девочкой. Пусть она навсегда останется нынешней шестидесятисемилетней гранд-дамой, примой на пенсии. Так меньше прикипаешь к человеку. И вообще – это история Антонины, а не ее.

– Там еще хвостик, – без особого энтузиазма откликнулась прамачеха.

– Что ж ты не несешь его вместе с пирогом?

– Я как раз хотела предложить тебе дочитать! – потупившись, пробормотала Лина Ивановна.