Начальники теперь воспринимали ее всерьез. Было приятно, что в тебе видят ровню и еще – что в деловых отношениях возникает какой-то едва уловимый сексуальный оттенок. И все же главное для Кэрлис заключалось не в том, что теперь на нее иначе смотрели; главное – Кирк. Мужчина, которого она полюбила давно, сразу, хотя не осмеливалась признаться в этом даже самой себе.

Если в романе, который у них начался после скандала в компании «Суперрайт» и развода Кирка, была некая рассудительность и даже сдержанность, то, поженившись, они вполне дали волю чувствам.

– В конце концов, я решила, что лучше остановить такси на Семьдесят первой. Мы буквально ползли, а я так по тебе соскучилась, – сказала Кэрлис, бросаясь мужу в объятия. Пробежав несколько кварталов, она немного запыхалась, щеки горели и волосы растрепались.

– Сердце у тебя так и бьется, – сказал он, прикасаясь к ее груди. – Ты мало бегаешь, вот в чем все дело.

– Мне мало любви, вот в чем все дело, – ответила она, увлекая его в спальню.

– Ты сделала из меня безумца, – сказал он ей после двух месяцев брачной жизни. – Сексуального маньяка. Я стал всеобщим посмешищем.

– Мы стали посмешищем, – сказала Кэрлис. Они и впрямь упивались друг другом и бесстыдно демонстрировали свою любовь. Они постоянно держались за руки. Друзья поддразнивали их, и к тому же возникали некоторые неудобства. Они переплетали пальцы за обедом так, что приборами приходилось орудовать одной рукой. Как-то на вечеринке, когда в гостиной подали кофе, Кирк, прерывая разглагольствования хозяина о политике Картера на Среднем Востоке, встал и быстро пересек комнату. Он наклонился к Кэрлис, обнял ее и принялся страстно целовать. Все ошеломленно замолчали.

В другой раз, на светском коктейле, когда Кэрлис, извинившись, вышла в ванную, Кирк последовал за ней, и они, поспешно раздевшись, соединились прямо здесь, в красиво отделанной мрамором, с красноватыми прожилками комнате.

– Скоро нас перестанут приглашать, – сказала ему Кэрлис, когда на очередном приеме они, устроив себе ложе из меховых пальто, принялись яростно целоваться и в конце концов, даже не попрощавшись с хозяевами, выскользнули через вход для прислуги и помчались домой, где их ждала уютная спальня.

– Мы превратимся в отверженных, – сказал он и посмотрел на нее с комическим сладострастием. – Ну ничего, тем больше будет времени любить тебя, дорогая.

Кэрлис где-то читала, что после женитьбы секс утрачивает привлекательность.

– Знаешь, – сказала она Кирку, когда они отмечали полгода совместной жизни, – говорят, что после свадьбы секс становится скучным.

– Кто это сказал такую глупость?

– Это в журналах пишут, – ответила Кэрлис. – Потому они и печатают все время статьи про то, как оживить брачную жизнь.

– Если моя брачная жизнь станет еще оживленнее, – сказал он, протягивая ей руку, – меня хватит инфаркт.

Оба захихикали, испытывая привычное возбуждение и готовые поделиться друг с другом своими божественными тайнами.

Кирк так часто приносил Кэрлис цветы, что она в шутку называла его лучшим другом цветочниц. Надо сказать, что и для Тиффани он не был худшим врагом. Там были куплены золотые сережки в форме горошин от Эльзы Перетти, коралловые бусы на алом шелке и заказаны изящные фирменные бланки с монограммой новых инициалов Кэрлис.

Как-то осенью, вечером, когда еще и года не прошло со дня их свадьбы, Кэрлис, вернувшись домой, обнаружила, что Кирк набил весь огромный номер воздушными шарами с гелием. Они плавали под самым потолком, к каждому была привязана золотая ленточка, где также золотом было начертано: «Я люблю тебя».

– С ума сойти! – воскликнула Кэрлис.

– Я хотел было купить белых голубей, – сказал он, – но беда в том, что они не обучены летать дома, так что пришлось отказаться от этой затеи.

Они захихикали и бросились друг другу в объятия. Наутро после Рождества Кэрлис проснулась оттого, что на нее падали бледно-желтые лепестки роз, а под елкой лежало темное норковое пальто.

– Нет слов, – сказала она вне себя от переполняющих ее чувств. – Не знаю, как и благодарить тебя.

– Я знаю, – сказал он, и они опустились на мягкий мех.

В Кирке брак раскрыл неуемного любовника, в Кэрлис – красивую и чувственную женщину. Раньше мужчины не замечали ее присутствия, сразу же забывали имя, выбрасывали клочки бумаги, где она записывала номер телефона, теперь – постоянно обращали на нее внимание на улице, в помещении, на вечеринке. «Эй, красотка!» – окликал ее рабочий-строитель. Других женщин это, пожалуй, покоробило бы, но Кэрлис отвечала улыбкой и приветственно махала рукой.

Том Штайнберг в своем обычном грубоватом стиле так прокомментировал происшедшие в ней перемены.

– Знаешь, Кэрлис, раньше я никогда не замечал, что ты потрясающе выглядишь.

Один сотрудник Лэнсинга Кунза упорно приглашал ее пообедать вместе. Она отказывалась, но так, чтобы не оттолкнуть его. Мужчины слишком долго не замечали ее, и теперь она особенно ценила их внимание.

Питер, который был женат и постоянно хвастался своими любовными победами, убеждал, что, поскольку и она теперь замужем, неплохо бы им завести роман.

– Я предпочитаю замужних, – говорил он, мигая глазами, почти невидимыми за большими темными очками, в которых он выглядел как близорукий жук-распутник. – В этом случае обоим есть что терять. Риск добавляет острые ощущения, верно?

– Пожалуй, – ответила Кэрлис с некоторым смущением. – По правде говоря, я никогда об этом не задумывалась.

– Так задумайтесь, – наставительно сказал он. – Вы да я, – упорствовал Питер, договаривая все до конца. – Мы могли бы составить хороший дуэт. Прямо-таки отличный.

Питер то и дело возвращался к этому сюжету, всячески пытаясь вручить Кэрлис идею приятного, без последствий и взаимных обязательств, любовного приключения.

– Вашему мужу совсем не обязательно об этом знать. И моей жене тоже. Право, подумайте хорошенько, Кэрлис, – настаивал он. – Я-то уж знаю по опыту, что такие приключения добавляют пряности браку. Особенно когда женат уже несколько лет и секс дома начинает наскучивать.

И хотя Кэрлис находила поведение Питера неприличным – а иногда почти смешным, – было в его нетерпеливом призыве «Сейчас» нечто магнетически-притягательное. Разумеется, она совершенно не собиралась уступать его домогательствам, но настойчивость Питера льстила ее самолюбию.

Не только посторонние мужчины по-иному относились теперь к Кэрлис. Отец тоже перестал видеть в ней сочетание секретаря, кухарки и служанки.

– Ты повзрослела, – сказал он как-то воскресным вечером, когда они с Кирком пригласили его поужинать. Джейкоб Уэббер, который всегда отказывался ходить с Кэрлис в рестораны, когда она была одинокой, теперь с нетерпением ожидал воскресных обедов дважды в месяц с дочерью и зятем. Со своей стороны, Кэрлис уже не тряслась от ужаса, предвидя встречу с отцом; она научилась ценить в нем цельность, хорошее понимание людей; к тому же ведь он хотел ей только добра.

– Я люблю тебя, папа, – говорила она ему, желая спокойной ночи, и это были не просто слова. И поскольку отец, при всем своем консерватизме, умел проворачивать делишки, Кэрлис теперь давала ему свои с Кирком деньги, чтобы он ими распоряжался. Джейкоб получив пищу для своего острого ума, словно помолодел, стал не таким раздражительным и уже не жаловался каждую минуту на жизнь. Теперь, когда Кэрлис была замужем, отец открыто восхищался ею, и она благодарно откликалась. Понемногу она избавлялась от комплекса дурнушки и самозванки.

Отношения, которые сложились с детьми Кирка, тоже позволили Кэрлис увидеть себя в ином свете. Она столько всякого поначиталась о конфликтах между приемными родителями и приемными детьми, что боялась даже встречаться с Джеффом и Люси. Она заранее решила, что не будет пытаться играть роль мамочки и отвоевывать их у Бонни. Поэтому они и увидели в ней не ненавистного врага, а союзника.