– Надеетесь, что я поверю, будто это дитя просто должно было спеть вам песенку? – Наверное, гималайские снега и те были теплее ее тона. – Разве она перепугалась бы так сильно, если бы речь шла просто о пении?

– А разве кто-нибудь ее предупредил, что ей предстоит только петь? Она вполне могла нафантазировать невесть что, но я ожидал от нее только пения. Увидев вас вдвоем, я испугался, что вы не дадите мне уснуть своими завываниями. Потому и встретил вас так нерадушно.

На этот раз он попал в точку. Выражение лица Эммы подсказало, что его слова произвели на нее ожидаемое впечатление. Ведь он действительно встретил женщин негостеприимно. Пока она переваривала услышанное, Сакарам поговорил с девочкой, и та просияла. Выражение страха на ее лице исчезло бесследно.

– Да что с ней? – спросил Алекс у кхансамы на урду. – Неужели она действительно так сильно меня боится?

– Кто разберет, что на уме у женщины, саиб? Не знаю, боится ли она вас, но она очень расстроилась, когда ее вызвали к вам, а не к моему господину. Она всего лишь служанка одной из господских жен, а мечтала, видно, стать наложницей. Если бы первым у нее стали вы, она бы не смогла потом перейти к хозяину. Прощай, мечты!

«Если бы первым у нее стал я, это было бы для нее как зараза; мне пришлось бы забрать ее с собой. Сайяджи – хитрый старый лис, хотя и печется о моем благе. Или делает вид, что печется».

– Это правда? – напрямик спросил Алекс у девочки. Она уже достаточно пришла в себя, чтобы робко посмотреть на него из-под длинных черных ресниц. – Ты так любишь своего господина?

– Если бы я была его женой или просто наложницей, я бы совершила сатти после его смерти.

Ответ произвел сильное впечатление. Так называлось самоубийство индуистских вдов, которые, невзирая на изданный несколько лет назад британцами запрет, кидались в погребальные костры своих мужей, не в силах перенести разлуку с ними. С пафосом, свойственным юности, девушка добавила:

– Но я мало чего стою, саиб. Теперь я это поняла. Я – всего лишь служанка. Я не имею для него никакой цены, иначе он не пожелал бы отдать меня вам.

– О чем у вас разговор? – вмешалась Эмма. – Я просто обязана выучить несколько диалектов этой страны, иначе так никогда и не пойму, что происходит у меня под самым носом.

Алекс улыбнулся с невинным видом:

– Мы говорим о моих предпочтениях в музыке. Жаль, девочка не знает ни одной песни из тех, которые я бы хотел послушать, так что я могу смело отправить ее обратно без риска обидеть.

– А как же ваша головная боль? Можем мы как-нибудь ее облегчить, раз уж мы здесь?

Негодование сменилось у Эммы заботливостью. Алекс решил воспользоваться этим.

– Если вы действительно хотите мне помочь, мисс Уайтфилд, то я вам подскажу, как это сделать. Только, боюсь, вам это не понравится.

– Нет уж, подскажите. Я сделаю все, что смогу. Главное, чтобы это не заняло слишком много времени. Уже поздно, и бедняжке давно пора спать. Ведь это еще совсем ребенок.

«Верно, только этот ребенок обучен доставлять мужчине удовольствие так, как вам и не снилось, уважаемая мисс Уайтфилд. Ребенок, готовый броситься в огонь, следуя своим романтическим представлениям о любви. Ах, мисс Уайтфилд, вы единственное здесь невинное и наивное создание!»

– Сакарам! Мисс Уайтфилд права. Девочке давно пора спать. Ты и кхансама отведете бедняжку обратно в зедану. Мисс Уайтфилд скоро последует за вами.

– Подождите! – Эмма так резко дернула головой, что тонкая вуаль, накинутая ей на голову, оказалась на мраморном полу. – Может быть, им не надо торопиться? Мне нельзя оставаться с вами наедине в такой поздний час.

– Вернешься через час, Сакарам, – приказал Алекс. – К тому времени у меня пройдет головная боль.

– Но… – Мисс Уайтфилд сделала недоуменный жест. – Лучше сначала скажите, что вы хотите у меня попросить.

Мисс Уайтфилд поразилась бы, если бы он честно признался, о чем хотел ее попросить. Но вместо этого он с самым невинным лицом произнес:

– Я лягу на диван, а вы сядете на трехногий табурет, который я вам специально принесу. Вы будете растирать мне виски. Это единственный способ побороть мою головную боль.

Эта ложь заставила Сакарама приподнять брови: у Алекса очень редко болела голова, когда же это случалось, он просто ложился спать. О растирании висков никогда не было речи.

– Разве этого не смог бы сделать Сакарам? Ах, забыла: кастовые предрассудки! Хорошо, я останусь и разотру вам виски. Но это продлится не больше часа. Договорились?

– Это куда лучше, чем пение, мисс Уайтфилд. Как я вам благодарен! Растирая мне виски, вы заодно расскажете, каким образом на вас оказалось это сари. Куда подевалась ваша собственная одежда?

– Мне тоже хотелось бы это знать, мистер Кингстон. Пока женщины меня купали, одежда каким-то образом испарилась. Все, что мне удалось сохранить, – это пакет с документом.

«Я должен был догадаться, что вы с ним не расстанетесь…»

– Расскажите поподробнее! – Алекс взял Эмму за руку и подвел к дивану, сделав у нее за спиной знак Сакараму, чтобы все побыстрее покинули павильон.

– Два часа, Сакарам, – тихо сказал он на урду вдогонку индусам. – Ты вернешься за мисс Уайтфилд не раньше чем через два часа.

Когда Кингстон избавил Эмму от подозрений относительно девочки из зенаны, она испытала такое облегчение, что отмахнулась от мысли о непозволительности пребывания наедине с ним в павильоне сна в столь позднее время. Кингстон лег на диван, а она села рядом на табурет и спросила, что он сказал Сакараму, когда слуги покидали павильон.

– Просто напомнил, чтобы он вернулся не позже чем через час: Не хочу, чтобы женщины в зенане забеспокоились, куда вы подевались.

– Девочка – не знаю ее имени – скажет им, где я. – Она уже разминала пальцы, готовясь к массажу.

– Не надо опасаться, что у них появятся неправильные мысли… Уверен, Сакарам им объяснит, зачем вы остались. Положите руки вот сюда. – Он прижал кончики ее пальцев к своим вискам. Когда она наклонилась к нему, он со вздохом зажмурился. – Ммм… Как чудесно от вас пахнет, мисс Уайтфилд! Как от целого поля диких цветов! Трудно выделить один конкретный аромат.

– Не сомневаюсь. На меня вылили не меньше сотни разных благовоний. – Эмма медленно массировала ему виски круговыми движениями, стараясь действовать по правилам.

– Да, купание оказалось совершенно потрясающим, – продолжила она немного погодя. – Никогда не вдыхала столько ароматов. У меня даже голова пошла кругом во время этой процедуры.

– Как хорошо! Расскажите мне о купании. Очень хочется услышать мельчайшие подробности.

Эта просьба показалась Эмме странной, чересчур интимной. Впрочем, Кингстон всегда ее удивлял. Никогда нельзя было знать заранее, что он скажет или сделает. Радуясь возможности отвлечься от такого несколько смущавшего ее занятия, как массаж его висков, она углубилась в подробности.

– Сначала мне намылили волосы какой-то противной зеленой массой. Понятия не имею, как она называется и из чего делается.

– Тали. Я знаю, что это: растертые свежие листья.

– Ах вот оно что! Потом они сполоснули мне волосы, втерли в них какое-то масло и высушили тонким пористым полотном.

– Кокосовое масло. А ткань, которой вас вытирали, зовется торту.

– Понятно. Потом они вымыли мне… в общем, всю меня, и посыпали странным порошком…

– Это грам. Его делают из нута. Потом они собрали его круглой губкой?

Эмма кивнула. Кингстон лежал с закрытыми глазами, но ее не покидало чувство, что он видел происходящее мысленным взором, видел, как она лежала голая, когда с ней проделывали все эти процедуры.

– Меня обтерли какой-то мохнатой штуковиной…

– Называется инча. Потом они снова вас вымыли теплой кроваво-красной водой – налпамаравеллам. Ее изготовляют из коры сорока пород деревьев.

Эмма прервала массаж.