Шропшир, Англия, 1884 год

– «А моей упрямой и непокорной дочери Эмме я завещаю сумму в один шиллинг. Пусть, распорядившись ею с умом, она совершит первый разумный поступок в своей беспутной и загубленной жизни».

Ошеломленная Эмма молча слушала, как мистер Кросс – поверенный ее отца, сэра Генри Уайтфилда, зачитывал завещание. Ее младший брат Оливер унаследовал, как и ожидалось, все состояние, включая усадьбу Уайтфилд-Холл и лондонский особняк. Отец души не чаял в единственном сыне, Эмму же недолюбливал, даже когда та была еще вполне послушным ребенком; и все же отказ в небольшой годовой ренте и в праве владения любимой лошадью стал для нее потрясением. До этой минуты Эмма не представляла всей степени отцовской неприязни к себе.

Она еле сдерживала подступившие к глазам слезы. Оливер, сидевший по другую сторону полированного стола красного дерева – украшения библиотеки Уайтфилд-Холла, смотрел с торжеством. Копия почившего папаши, этот рано полысевший господин обладал тяжелой нижней челюстью и, несмотря на элегантный покрой костюма, походил на мрачного бирюка.

При виде его презрительно искривившихся губ Эмму передернуло. Точно такая же гримаса появлялась на лице отца, стоило Эмме совершить хоть какую-нибудь провинность.

– Что ж, Эмма, каждому воздано по заслугам. Ты не оказалась бы в таком плачевном положении, если бы согласилась на одного на тех женихов, которых тебе предлагал отец.

Эмма молча ждала, пока мистер Кросс соберет свои бумаги и удалится, – она не хотела отвечать в его присутствии. При воспоминании о своих несостоявшихся мужьях, которых ей подбирал отец, она не могла не содрогнуться. Все они обладали связями в свете и коммерческих кругах, но один был безнадежным пьяницей, другой возрастом годился ей в дедушки, а третий не только был ниже ее ростом на добрых четырнадцать дюймов, но и отпугивал своей угрюмостью. Ни один из них не проявлял к ней никакого интереса, не говоря уже о симпатии.

Высокая, тоненькая как тростинка, своей живостью и непосредственностью она раздражала окружающих. Ее считали простушкой и верной кандидаткой в старые девы. Но приглядевшись повнимательнее, в ней можно было обнаружить сходство с красавицей матерью, ушедшей из жизни, когда Эмме было семнадцать лет. Теперь ей уже исполнилось двадцать семь, и она была тем, что называется перезрелой девой. Правда, ее это не очень-то огорчало – Эмма никогда не рвалась замуж. Будучи частой свидетельницей бурных сцен между вечно недовольным отцом и маленькой энергичной леди Джейн Энн, Эмма еще в раннем отрочестве приняла решение воздержаться от сомнительных удовольствий супружеской жизни. У нее было и без того много занятий: она была умелой наездницей, любила рисовать карандашом – обычно это были сцены охоты и изображения лошадей. Но главным ее развлечением, вызывавшим у сэра Генри крайнее возмущение, была благотворительность. Эмма являлась страстной противницей детского труда и всегда вставала на защиту малолетних тружеников, принуждаемых выполнять работу взрослых.

Сэр Генри постоянно обвинял ее в том, что она всем наступает на мозоли, заставляет о себе злословить и позорит доброе имя семьи. Теперь он ей отомстил, доставив несказанную радость сыну и наследнику.

– Я дам тебе год на заключение приличного брака. Если ты не уложишься в этот срок, то будешь изгнана с одним шиллингом в кармане. Ты давно уже заслуживаешь такого наказания.

Эмма без колебаний воспользовалась своим единственным оружием – острым язычком, который отец когда-то назвал «отравленным клинком».

– Что о тебе подумают в свете, дорогой братец? Даже отец не осмеливался меня выгнать, опасаясь скандала, а ведь ты ему и в подметки не годишься!

– Мегера! Ты дорого заплатишь за такие выпады, сестрица! Только что ты сократила свой испытательный срок с года до трех месяцев. И не воображай, что сможешь по-прежнему разъезжать на Моргане! Отныне она моя, а ты держись от нее подальше.

Речь шла о норовистой черной кобыле, которая с наслаждением сбрасывала любого седока, стоило ему зазеваться. У Эммы сжалось сердце при мысли о разлуке с этой строптивой красавицей.

– Ты с ней не справишься, – предупредила она брата.

– Справлюсь, как справляюсь с тобой. Главное – не знать пощады и не давать послаблений. Если не образумится, окажется на живодерне.

«О Моргана! – мысленно взмолилась Эмма. – Что с нами будет?»

– Почему ты так меня ненавидишь, Оливер? Когда мы были детьми, ты даже поддерживал меня в моих бунтах. У нас было… нечто общее. Но потом что-то настроило тебя против меня.

– Я вырос, вошел в права наследования и в отличие от тебя осознал вытекающие из этого последствия. Ты никогда не понимала, что значит быть Уайтфилдом. Как и отец, я нахожу утомительным постоянно защищать от тебя репутацию семьи.

– Не понимаю, чем я ей навредила… – начала Эмма.

– В этом все дело! Ты никогда не понимала, насколько твое поведение возмутительно и нетерпимо. Женщине твоего круга не подобает произносить речи на углах и раздавать прохожим листовки с подстрекательским содержанием. Ты почти всегда выступала против позиции отца: настаивала, чтобы ответственность за несчастные случаи с работниками лежала на их хозяевах, чтобы все дети ходили в школу, даже выходцы из низших классов, чтобы жены имели право на собственность мужей… Последнее твое заблуждение – требование права голоса для батраков. Теперь тебе осталось начать борьбу за право женщин участвовать в управлении страной!

– Третья парламентская реформа давно назрела. Пора установить справедливость. Что касается женщин, управляющих страной, то они могли бы делать это ничуть не хуже, скажем, тебя, Оливер, а может, и лучше.

– Может быть, ты поддерживаешь также ирландское самоуправление?! – Говоря это, Оливер презрительно поморщился.

– Правильное предположение. Никогда не понимала, почему британская аристократия стремится ставить себя выше, чем…

– Довольно! – Оливер резко отодвинул кресло и встал. – Хватит с меня твоих радикальных бредней! Лучше найди себе мужа, Эмма. Я тоже скоро подыщу себе жену, молоденькую и послушную, и мне меньше всего хочется, чтобы ты отравляла ее сознание своими опасными теориями.

– А если не найду? Ты и впрямь меня выгонишь? Ты действительно готов так поступить с родной сестрой?

Бледно-голубые глаза Оливера были холодны и беспощадны.

– Я скажу всем, что ты уехала к родственникам в Шотландию.

– У нас нет родни в Шотландии.

– Кроме тебя, дражайшая Эмма, об этом никому не известно. И мне не придется опасаться, как бы ты не рассказала нашим общим друзьям о моем поступке. У нас с тобой их больше нет: ты настроила всех до одного против себя.

– Ты слишком много на себя берешь, Оливер. У меня есть друзья.

– Неужели? Очень рад за тебя. Предоставляю тебе возможность погостить у них всю оставшуюся жизнь. Тогда мне не придется испытывать угрызений совести. Ведь все-таки я собираюсь изгнать тебя.

Эмма понимала, что угрызения совести ему не грозят. Сын полностью пошел в отца и даже, несмотря на молодость, успел превзойти его безжалостностью.

– Три месяца, Эмма. Ни дня больше.

Он оставил Эмму в библиотеке, предоставив ей в одиночестве размышлять о предстоящей участи. У нее действительно были друзья, но мало кто из них принадлежал к ее кругу. Она помогала этим людям, не жалея на них ни времени, ни денег. Но богатых среди них не было, поэтому ей было неоткуда ждать помощи. В свете был один-единственный человек, к которому она могла обратиться, – ее ближайшая подруга Розамунда, Рози, как звала ее Эмма. К несчастью, три года назад Рози вышла замуж и уехала в Индию с мужем, чиновником на государственной службе.