Тут как раз я обернулась и взглянула на дверь, и там стояла женщина, которая смотрела на меня! Сердце мое подкатилось к горлу...

Но это была всего лишь Рут — горничная миссис Бринк. В отличие от Бетти, она вошла неслышно, будто привидение, как и подобает служанке истинной леди.

— Ой, прошу прощенья, мисс! — сказала Рут, заметив, как я подскочила. — Миссис Бринк сказала, что вы отдыхаете.

Она принесла воды, чтобы я умылась, и, приготовив фарфоровую чашу матушки миссис Бринк, спросила:

— В какое платье вы переоденетесь к обеду? Если угодно, я отнесу его в глажку.

В разговоре горничная не отрывала глаз от пола, но, полагаю, заметила, что я босая; интересно, догадалась ли она, что я танцевала? Рут ждала моего платья, а у меня имелось лишь еще одно, чуть лучше того, в каком я была.

— Думаете, миссис Бринк и впрямь захочет, чтобы я переоделась? — спросила я.

— Полагаю, да, мисс, — ответила служанка.

Я отдала ей свое бархатное платье, и позже она принесла его отглаженным и еще горячим.

В нем я сидела до 8 часов, пока не прозвучал гонг, призывавший на обед, который здесь проходит в столь удивительное время. За мной пришла Рут; она перевязала мне бант на поясе и сказала:

— Ну вот, это ли не красота?

Когда мы вошли в столовую и миссис Бринк воскликнула: «Ах, какая же вы красавица!» — Рут улыбнулась. Меня посадили за громадный отполированный стол, а миссис Бринк, сидевшая напротив, смотрела, как я ем, и беспрестанно говорила:

— Рут, предложи мисс Дауэс еще немного картофеля... Мисс Дауэс, позвольте, Рут отрежет вам чуточку сыра...

Она спрашивала, нравится ли мне еда и какие блюда я предпочитаю. Подавали яйцо, свиную отбивную, почки, сыр, а на десерт — фиги. Я вспомнила кролика миссис Винси и рассмеялась. Миссис Бринк спросила, почему я смеюсь, и я сказала — от счастья.

После обеда она предложила:

— Давайте-ка взглянем, как сей дом влияет на ваши способности.

С час я пребывала в трансе, и, по-моему, миссис Бринк осталась очень довольна. Завтра она собирается везти меня по магазинам и купить мне платьев, а днями — устроить круг для своих друзей, которые горят желанием, чтобы я для них потрудилась. Потом миссис Бринк привела меня в эту комнату и опять поцеловала, а Рут принесла горячей воды и вынесла мой горшок, отчего я покраснела, хотя она это сделала деликатнее Бетти. Сейчас 11 часов, сна ни в одном глазу, что всегда бывает после транса, только я не хотела никому о том говорить. В огромном доме не слышно ни звука. Во всем особняке лишь миссис Бринк, Рут, кухарка, еще одна служанка и я. Мы точно монашки в монастыре.

Миссис Бринк просила меня надеть белый кружевной халат ее матушки, который сейчас разложен на большой высокой кровати. Однако не удивлюсь, если всю ночь я вовсе не сомкну глаз. Я стояла у окна, смотрела на огни города и думала о грандиозных и удивительных переменах, вдруг произошедших со мной благодаря сну миссис Бринк!

Должна признать, что в огнях Хрустальный дворец производит впечатление.

В эту неделю похолодало. Зима пришла рано, как в год смерти папы, и с городом происходят те же перемены, какие я наблюдала в злосчастные дни, когда отца свалила болезнь. На улице лоточники, обутые в рванье, притоптывают ногами и проклинают холод; на стоянке извозчиков кучки беспризорников жмутся к потным бокам битюгов, чтобы согреться. Эллис рассказала, что позапрошлой ночью на улице по ту сторону реки нашли истощенных голодом мать и троих ее сыновей, которые замерзли насмерть. Артур говорит, что, в предрассветные часы проезжая по Стрэнду, видит у подъездов нищих, скрючившихся под дерюгами, подернутыми инеем.

Еще наступают туманы — желтые, бурые и черные, будто жидкая сажа; кажется, они лезут из мостовых, точно варево дьявольских котлов, спрятанных в подземных стоках. Туманы пятнают одежду, забивают грудь и вызывают кашель; они липнут к окнам, и, если вглядеться, порой видно, как они просачиваются в дом сквозь плохо пригнанные рамы. Смеркается уже часа в три-четыре; Вайгерс зажигает лампы, но огонь задыхается и горит еле-еле.

Вот и моя лампа чуть теплится. Свет тусклый, как от ночников, что оставляли в спальне, когда мы были детьми. Живо помню, как считала яркие точки на абажуре светильника и, зная, что во всем доме не сплю только я, прислушивалась, как в своей кровати пыхтит нянька, а в своих постельках сопят и порой всхлипывают Стивен и Прис.

Комната все та же. На потолке видны следы, где некогда крепились качели, на полках остались кое-какие детские книжки. Вон одна — любимая книжка Стивена, я узнаю корешок. В ней ярко раскрашенные картинки чертей и привидений, на которые нужно пристально смотреть, а потом быстро перевести взгляд на голую стену или потолок, где возникнет плавающий призрак увиденного, только совсем иного цвета.

Что-то последнее время мысли мои все о призраках!

Дома скучно. Утром я опять ездила в Британский музей, но из-за туманов там еще сумрачнее обычного, и в два часа прошел слух, что читальня закрывается. Начались всегдашние недовольства и требования принести лампы, но я их не поддержала, поскольку выписками из истории тюрем занималась лишь от нечего делать. Так было странно выйти в серую гущу дня, где все казалось нереальным. Грейт-Рассел-стрит еще никогда не выглядела столь плоской и бесцветной. Я даже замешкалась на ступенях музея, боясь, что сама стану такой же блеклой и иллюзорной, как мостовые и крыши.

Конечно, издали туман всегда кажется плотнее. Я не растаяла и сохранила свою определенность, но будто очутилась под марлевой накидкой, которая была отчетливо видна и, двигаясь вместе со мной, походила на ту, какой служанки закрывают от ос тарелки с пирожными.

Интересно, все ли прохожие видели сопровождавшие их марлевые накидки так же отчетливо?

Потом мысль о марле стала меня угнетать; я решила найти стоянку извозчиков, взять экипаж и до самого дома ехать с опущенными шторками. Направляясь к Тоттнем-Корт-роуд, я глазела на дверные таблички и витрины, получая некое грустное утешение от того, что сей парад магазинов и заведений так мало изменился с тех пор, как я проходила здесь под руку с папой...

Но даже в своей задумчивости я обратила внимание на медный квадратик у двери, который, казалось, сиял чуть ярче своих соседей; подойдя ближе, я увидела на табличке темную надпись: «Британская национальная ассоциация медиумов — Зал собраний, читальня и библиотека».

Два года назад этой таблички здесь определенно не было, либо я просто не замечала ее, ибо тогда спиритизм меня совершенно не интересовал. Теперь же я остановилась и подошла к ней. Естественно, я не могла не вспомнить о Селине — мне все еще непривычно писать ее имя. Возможно, на воле она здесь бывала, подумала я, и мы обе проходили по этой самой улице. Я вспомнила, как в первые дни нашего знакомства с Хелен ждала ее тут на углу. И может быть, мимо прошла Селина.

Мысль показалась любопытной. Я снова взглянула на медную табличку, потом на ручку двери, а затем повернула ее и вошла внутрь.

В прихожей не было ничего, кроме узкой лестницы, по которой предстояло подняться в комнаты, расположенные над магазином на втором и третьем этажах. Лестница приводит в небольшую контору. Стены в ней весьма красиво отделаны деревянными панелями, на окнах деревянные жалюзи, которые из-за тумана нынче были опущены; в простенке между окнами висит огромная и, на мой взгляд, дурно исполненная картина «Саул у Аэндорской волшебницы». Пол укрыт малиновым ковром. За конторкой я увидела даму с газетой и господина. Грудь дамы украшала серебряная брошь в виде соединенных рук — подобную эмблему встречаешь на могильных камнях. Господин был в шелковых туфлях. Увидев меня, оба улыбнулись, но затем погрустнели. Выразив сожаление по поводу весьма крутой лестницы, господин сказал: