Такого я от себя не ожидал никогда и ни при каких обстоятельствах! После сурового выговора от Тьерри («Врач, который не бережет себя ради пациентов — хреновый врач!») и нагоняя от Вертинской («Еще не хватало, чтобы медики бросались в перестрелку!» я поплелся отсыпаться в свою каюту на «зачумленной территории» и по дороге заглянул проведать малыша Луиса.

Явно утомленный компанией нудноватого «синта», младенец обрадовался мне, однако глаза его искали кого-то еще и, не находя, становились тоскливыми и беспомощными.

— Прости, — садясь на пол у кровати, сказал я ему, — но у нас не получилось отстоять ее. Поверь, я многое отдал бы, чтобы вернуть ее тебе, но так не бывает. Прости…

Покуда няня планомерно перечисляла мне всё, чем они занимались с Луисом в отсутствие Джоконды, я, сам того не замечая, положил голову на край постели и отключился под монотонное бормотание.

Мне приснился Желтый Всадник. Он был то рядом — рукой подать, — то очень далеко, становясь при этом громадным и вытесняя весь мир. И тогда у меня ныло в груди, словно своим мечом он ковырял свежую рану.

Разбудил меня захныкавший Луис. В каюте было темно. Подскочившая к ребенку нянька объяснила, что госпожа Бароччи заглядывала, видела меня, приказала не будить и исчезла, выйдя буквально на цыпочках. Вот она, няня, и не будила, а вот младенцу не прикажешь вести себя тихо.

— Всё в порядке, Нинель. Я уже ухожу. Передай госпоже Бароччи, что я прошу у нее прощения за то, что вторгся.

Руки и ноги затекли от неудобной позы так, что едва разогнулись, да и шея не желала поворачиваться, при каждом шаге упрекая тянущей болью.

У меня ведь было запланировано что-то важное… Сонный мозг не желал вспоминать, намекая — а не продолжить ли прерванное занятие? Но стоило мне нащупать в кармане диск Савского, как сон улетучился сам собой.

Почему этот странный, но бесспорно интересный человек выделил меня? И еще, кажется, у него есть что-то общее с моим наставником, отцом Агриппой. А что может значить фраза об истинных попутчиках в ответ на сомнения Джоконды? Если бы я не старался реалистично смотреть на вещи, то мне показалось бы, что свое послание в равной мере с Джокондой он адресовал и мне. Конечно, если позволить себе помечтать, я был бы рад оказаться для нее, как он выразился, «предназначенным и незаменимым». Но надо знать свое место. Где я — и где госпожа Бароччи. Я уже нарушал субординацию, и дважды наступать на грабли мне что-то не хочется. То, что я знаю тайну Джоконды, не дает мне права рассчитывать на ее благосклонность… б-р-р-р! Что-то я уже совсем запутался. Короче говоря, проверять свои опасения не стану, и долой весь этот бред. Мы на Фаусте научаемся подчинять себе свое тело и разум в тринадцать лет, так не самое ли время научиться справляться с чувствами в двадцать пять?

Я остановился перед заблокированными дверями медицинского сектора. Не исключено, что Савский ошибся, даже скорее всего он именно ошибся, этот гениальный Шаман. Вдруг скрытым псиоником является тот же Хаммон — зря, что ли, с ним все так носятся? Вдруг я попросту недосмотрел? Да нет, не может такого быть. Шила в мешке не утаишь. А если таинственный псионик — Эфий, Нашептанный? А что, уже то, что он не по зубам чуме и способен входить в «третье состояние», покидая тело, делает его далеко не таким простеньким дикарем, как считает большинство обитателей нашего крейсера. И все же приходится признать, что ни то, ни другое не делает его псиоником, как эмпатические задатки и умение передвигаться вне тела не делают псиоником и меня. Получается, что это или Фанни, или кто-то из ребят Джоконды, или… она сама? И если последнее, то Савский прав?

Я не выдержал и застонал, настолько перетрудился мой мозг, разбираясь во всех этих перипетиях.

— Всё. Не сегодня! — сказал я двери и приложил ладонь к сенсорам.

В стерильном боксе мне, как всегда, пришлось натянуть защитный костюм. Затем я отправился дальше, гоня прочь все намеки на какие-либо мысли. Тем не менее диск Савского сам жег карман, и мое состояние никого не интересовало. Даже когда я повалился — в чем был, разве что шлем снял — в постель, раздумья о диске прогнали из головы остатки сна.

— Добро! — сказал я, резко садясь и уже ничуть не смущаясь задушевной беседой с собственным альтер-эго: после таких событий, как сегодня, шизофрения — самый гуманный финал из всех возможных для меня. — Я посмотрю этот диск, но потом, если ты не утихомиришься, угощу тебя снотворным!

Интересно, что сказала бы Лиза или кто-нибудь из дежурного медперсонала, услышь они доносящиеся из моей каюты откровения?

Я нашел свою линзу, впихнул ее в глаз — а в глазах и без того было ощущение насыпанного под веки песка — и включил компьютер. А потом стал читать, очень быстро позабыв о былой сонливости.

«Александр-Кристиан Харрис (урожд. Александр Гроссман) родился в России в 1996 году прошлой эры. О настоящих его родителях сведения не сохранились. Он был усыновлен проживающими в Мюнхене русскими эмигрантами — Ольгой и Андреем Серапионовыми (Helga & Andrew Serapionoff, фамилия которых, как подмечает сам Харрис, восходит к значению «посвященные Серапису», древнеегипетскому богобыку, олицетворявшему одну из ипостасей Осириса). Получил блестящее европейское образование, но пошел по военной стезе.

В связи с усилившимися в обществе начала XXI века антисемитскими и антиславянскими веяниями, во избежание карьерных преград Александр Гроссман был вынужден сменить фамилию, причем не на «Серапионов», как можно было бы ожидать, а на Харрис. Семья Харрисов, выходцем из которой был его хороший друг, однокашник Грегори, поспособствовала тому, чтобы Александр смог беспрепятственно продолжать учебу и службу в их стране и под их фамилией, отводящей глаза слишком подозрительных бюрократов-чинуш. Тогда же он получил и второе имя — Кристиан, вскоре вытеснившее первое.

До поры до времени никто не догадывался об истинных целях этого молодого и упорного военного. Он проделал гигантский путь от рядового до звания полковника, участвовал во всех возможных походах, побывал во множестве стран. Но, как выясняется из его разрозненных заметок, в самое главное место, намеченное им, попасть не удавалось. С Китаем уже вовсю выясняла отношения Россия, и тогдашний Тибет был чем-то вроде нейтральной зоны. Да и особого интереса к территории, столь важной для Кристиана Харриса, Штаты не проявляли. Ему оставалось ждать пенсии и отправляться туда туристом, что, конечно же, лишило бы его многих преимуществ. Так, например, во время увольнительной он смог приехать на Тибет и, как пишет он сам, даже встретиться с далай-ламой, но ему недвусмысленно намекнули, что снаряжать исследовательскую экспедицию в горы близ Лхасы, долины Города Богов, и пускать туда археологов никто не позволит: это будет осквернение священного места паломничества. И даже несмотря на то, что далай-лама показался Харрису человеком с энциклопедическими познаниями и трезвомыслящим, убедить его окружение было бы невозможно. И уклончивые намеки далай-ламы на некую древнюю культуру, легенда о которой переходит в их народе от посвященного к посвященному с самых древних времен, только растравил интерес молодого военного.

В одной из спецопераций в пустыне Египта при отходе в холмистый район страны близ Луксора окруженный отряд пехотинцев, возглавляемый сержантом Харрисом, был перебит. Сам Харрис, тяжело раненый, сумел спастись, скрывшись в древних развалинах. К своему удивлению, то, что он предполагал обнаружить на Тибете, сержант нашел в разрушенной пирамиде!

Спасенный отрядом будущего генерала Чейфера, он поделился своим открытием с командиром. С этих пор Луис Чейфер и Кристиан Харрис стали соратниками.

Во время Третьей мировой (ныне известной как Завершающая) войны ему и семье Чейфера удалось бежать в Лхасу. Война почти не коснулась этих мест, а от радиоактивных осадков население Города Богов и беженцы укрывались в горах, некогда оберегаемых буддистами как непререкаемая святыня.