— Одна беда,— снова заговорил Фома Тихонович,— людей мало, а то бы... Эх, не ко времю Оглоблиных схватили. Они двое десятерых стоили. Жаль, прямо-таки за сердце берет, что не выручили их.

— Кто знал,— бросил Прокофий,— что Лыков повезет их через степь. Дороги мы сразу обложили, как только Никита Урезков прискакал. Уж как-нибудь отбили бы. Вон Кузьма Ощепков...

— Дурак он. Зря ухлестал девку... За это бы, может, штрафом отделался, а теперь... Очень бы он нам помог в селе...

— Он и в отряде пригодится. Неплохой мужик. Решительный, и злости больше чем нужно.

Они замолчали. Со стороны поляны снова послышались фырканье лошади и звяк удил. Фома Тихонович и Прокофий разом оглянулись туда. Прокофий усмехнулся:

— Это ты, тять, хорошо придумал копешки тут поставить: всякое подозрение отводят от твоих приездов. Да и нам благодать — на свежем сене поваляться.

Фома Тихонович покривил губы:

— Кулак загребущий, говорят, мало ему лугов — бор обкашивает... Ну, все, Проша, поехал я. Гляди, сполни все, как уговорились, иначе дорого заплатить придется. К рассвету чтобы на месте были. Одни идут от кладбища, другие отсюда, со степи. Без шума только, чтоб не разбежалась коммуния да не попряталась. Как загорится сельсовет, так и начинайте...

И он быстро пошагал к поляне. Вскоре телега заскрипела, застучали на выбоинах колеса. Прокофий стоял до тех пор, пока не затих шум. Потом ожесточенно заплевал окурок и пошел назад, мелькая среди деревьев. Ленька напряженно следил: куда пойдет? Он поднялся над кустом, чтобы лучше видеть. «Вот так Фома Тихонович, вот тебе и «добренький»! И Прокофий — волчище...»

— Ну что, нагляделся? — раздался вдруг голос позади.

Ленька вздрогнул так, будто над самым ухом грохнул гром, обернулся стремительно и почувствовал, как обмякает тело: над ним стоял, кривя в улыбке губы, Тимоха.

— Выслеживаешь, паскуда? Вынюхиваешь? Мало Оглоблиных? Теперь сюда приполз, гад?

Ленька молчал. Если бы он и хотел что-то сказать, то не смог бы: язык одеревенел и все мысли исчезли кроме одной: пропал!

Тимоха наслаждался, прямо-таки упивался Ленькиным страхом и беспомощностью.

— Счас ты мне за все заплатишь, дерьмо приблудное,— сжимая кулаки, медленно цедил он сквозь зубы.— Счас ты у меня попляшешь...— И, почти не размахиваясь, ударил Леньку по скуле.

Ленькина голова мотнулась, словно шляпка подсолнуха на ветру. И удивительно, этот удар будто отрезвил его: страх пропал и голова заработала.

— А вот тебе, косая харя! — выкрикнул отчаянно Ленька и стукнул Тимоху лукошком по лицу.

Удар хоть и не был сильным, но для Тимохи оказался совсем неожиданным. Он отпрянул на шаг от Леньки, быстро провел ладонью по лицу — на ладони густо алела кровь. Лукошко глубоко ободрало наискось всю его щеку.

— Ах ты,  тварь  поганая!—взвыл  Тимоха.— Ах  ты!..

Пока он приходил в себя да разглядывал на ладони кровь, Ленька рванул к оврагу, к зарослям. Он и на этот раз, пожалуй, убежал бы от Тимохи, но запнулся за корневище и упал. Тимоха подбежал и, не давая Леньке встать, ударил его в бок носком сапога. Ленька скорчился, безуспешно пытаясь хватить воздуха широко открытым ртом. А Тимоха, зверея с каждым ударом, бил его и бил ногами — по спине, по голове, по лицу...

Первое, что почувствовал и увидел Ленька, когда пришел в память, это — он связан и лежит под сосной неподалеку от входа в низкую землянку, покрытую ярко-зеленым дерном. Задней стеной она плотно приткнулась к отвесному краю гривы, заросшей буйным кустарником. Если бы не эта нора-вход, то землянку можно было бы принять за обыкновенный холмик, «отросток» гривы.

У входа на сучковатой чурке сидел осунувшийся, обросший дремучей бородой Кузьма Ощепков, рядом с ним примостился на траве Тимоха, прижимая к щеке широкий лист не то подорожника, не то другой какой-то травы. Ощепков протирал тряпкой винтовку. Чуть подальше от них, слева сосредоточенно подшивал сапог тощий длинноусый мужик с обмотанной вышитым полотенцем головой. За ним поодаль, привязанный уздой к дереву, стоял, нетерпеливо перебирая ногами, оседланный серый в яблоках конь. Ленька узнал его — барыбинский рысак. На нем Ленька даже раз проскакал по степи до озер, где они с Гришаней любили купаться...

Справа, окаймляя полянку, столпились кучками и крепко обнялись кронами кусты боярышника и черемухи. Где-то за ними слышны были говор и негромкий звяк железа. Вскоре оттуда, из-за кустов, вывалилось шесть вооруженных мужиков. У двух из них на поясах болталось по гранате. Вслед за ними вышли рыжебородый Прокофий и... Гришаня. Кого угодно готов был теперь увидеть здесь Ленька, но только не Гришаню. Уж очень он не похож был на бандита. Однако вот он, тут, вместе с ними, разве что лишь без оружия... «Зяблик... Хорошим прикидывался. В приятели влез, а сам... Эх, гад ползучий, контра ядовитая...»

Гришаня бросил быстрый взгляд на Леньку, и глаза их встретились. Но и этого взгляда было довольно, чтобы увидеть сколько в Ленькиных глазах, заплывших черными кровоподтеками, презрения и ненависти, перемешанных с удивлением. Гришаня отвернулся. Отвернулся так же быстро, как и глянул на Леньку.

Прокофий, подойдя к землянке, резко и коротко бросил Ощепкову и тому, с обвязанной головой:

— Кончайте. Пора. — Ткнул пальцем в мужиков с гранатами и в Ощепкова. — Ты, ты и ты, Кузьма, идете со мной. На стоянку к Решетникову. Остальные с Иваном, — глянул на верзилу с винтовкой за спиной, — в отряд Ермила.

«Остальных» было всего трое, тоже не густо. В это время Тимоха оглянулся на Леньку, произнес:

— Оклемался, сволочь. Глядит.

Обернулись и все мужики. Прокофий пошагал к нему. Ленька сжался. У него все тело так болело и ломило, что, казалось, он больше не выдержит даже легкого удара. Однако Прокофий не стал бить, посадил Леньку спиной к стволу, спросил, уставясь небольшими острыми глазами в его глаза:

— Кто тебя послал сюда?

Ленька едва разжал вспухшие, словно вареники, губы:

— Никто... Я за ягодами... За черникой... Отпустите, будьте отцом родным...

— Кто еще с тобой был?

— Никого... Я один... А тут Тимоха... Побил...

— Кто еще был с тобой? Отвечай.

— Один я, один...— с мольбой в голосе выкрикнул Ленька.

— Так...— протянул Прокофий.— Один, говоришь? И долго сидел за кустом? Слышал, о чем разговор шел? С кем я разговаривал?

— С дядей Фомой Тихоновичем...

— Так, так, верно: с Фомой Тихоновичем. Знаешь, что он мой тятька?

— Знаю,— произнес Ленька и осекся.

Прокофий распрямился.

— Он все слышал. Все знает. Теперь вот и стоянку нашу увидел.— И снова к Леньке: — Я еще раз спрашиваю, и в последний: кто был с тобой? Соврешь — пеняй на себя. Ну?

Ленька произнес как можно убедительней, умоляюще глядя на Прокофия:

— Один я был, один... Вот крест — один.

Если бы руки у него не были связаны, он бы перекрестился, впервой, пожалуй, за последний год. Прокофий усмехнулся нехорошо:

— Ишь, когда припекло, сразу про крест вспомнил. Надо раньше было о нем думать. Хотя бы когда Оглоблиных выдал, щенок большевистский. Ладно, пускай пока полежит. Тимофей, — позвал он Косого. Тот подошел торопливо.— Иди в село и понаблюдай: все ли тихо-спокойно там. Может, врет этот гаденыш. А ну как был кто-нибудь с ним да удрал в село! За Лыковым следи, глаз не спускай. Чуть что — сюда. Здесь будет Гришка. Ежели что — предупредит нас. Он знает, где искать. Все понял?

Тимоха кивнул.

Но прежде чем уйти, Тимоха шагнул к Леньке, впился в него своим косым глазом.

— У, стерво вонючее, — ненавистно прошипел он.— Жаль, ухожу, а то бы...— Не досказал, ударил Леньку ногой в грудь так, что тот всхлипнул и голова его беспомощно свесилась набок...

Второй раз Ленька очнулся, когда на поляне, возле землянки, наполовину поуменьшилось мужиков, видимо, верзила с винтовкой за спиной уже ушел со своими. Не было и Тимохи. На ощепковском чурбаке сейчас сидел Гришаня, бледный, с ввалившимися глазами, будто не спал целую неделю, и задумчиво сбивал прутиком головки каких-то мелких синеньких цветочков. Ощепков же с двумя другими мужиками, теми, что были с гранатами, стояли вокруг Прокофия, который что-то им торопливо досказывал. Но Ленька не слушал. Ему и без того было уже давно все понятно: завтра на рассвете вот это бандитье ворвется с двух сторон в спящее село и начнет бить и убивать людей, жечь их избы и дворы. Но что толку от того, что он знает про эту страшную затею? Что он может сделать? Как предупредит Лыкова?