– Согласна, – покачала головой Серена. – Я согласна.
Когда наступило утро последнего дня их пребывания в Муктинатхе, Джейн показалось, что прошла не неделя, а месяц, и выходя рано утром в последний раз на забег, ей верилось с трудом, что уже через семь часов они улетят назад, в тепло, в прежнюю жизнь, которая уже никогда не будет прежней. Накапливать по тридцать фрагментов в день – как новых практик, так и прежних, оказалось намного легче, чем это представлялось вначале. Особенно интересным оказалось совмещение "слона" с рядом дополнительных практик второго уровня. В один из дней она набрала пятьдесят фрагментов – еще неделю назад такая цифра показалась бы ей абсурдной, нереальной, и при этом как минимум половина дня была занята интенсивным изучением наук – сейчас Джейн сосредоточилась на топологии и генетике. Подъем на перевал теперь стал даваться ей сравнительно легко, и вчера она впервые "разменяла" три часа – поднялась от чайных домиков до перевала за два пятьдесят пять. Результат Фоссы – два часа одиннадцать минут, по прежнему казался нереально быстрым.
Некоторые опасения насчет фрагментарности ее занятий наукой разбились о твердую позицию Фоссы.
– Интересы развиваются согласно своим законам, и ты увидишь это на своем собственном примере. Наша стратегия развития интересов не пытается их переломить, а наоборот – выявить и содействовать. Сначала интересно узнать один фрагмент из науки, потом – второй. Этот предварительный этап может длиться сколь угодно долго – хоть месяц, хоть всю жизнь, но другого пути нет. Если – как это делается во внешнем мире, начать насиловать себя, создавая систему стимулов в виде страхов, экзаменов, честолюбия и прочего дерьма, результат в самом деле будет быстрым, но это будет отвращение, ненависть к наукам.
– А что делать, если этот предварительный этап так никогда и не пройдет?
– Ничего не делать. Продолжать жить так, чтобы испытывать максимум удовольствия от жизни, максимум интереса. Но лично я с таким не сталкивалась, и не знаю того, кто бы с таким сталкивался – у всех предварительный период заканчивался тем, что в какой-то науке, или даже в нескольких, интересы усиливаются настолько, что тебе уже недостаточно выписать пару фрагментов в день, ты уже запоминаешь десять-двадцать, а потом ты начинаешь получать более систематические знания, а потом тебя затягивает, интерес становится массивным, ярким, и тогда ты упираешься рогом и начинаешь рыть землю, дотошно и последовательно изучая один курс за другим, читая одну книгу за другой по этой теме. Насколько я понимаю, твой интерес к генетике как раз находится где-то между вторым и третьим уровнем, правильно?
– Да, похоже что так, – согласилась Джейн. – Сегодня я целый день изучаю "молчащие мутации", и мне все мало, и я буду читать пока не лягу спать, и завтра – во время последнего забега на перевал, точно буду испытывать предвкушение того момента, когда я сяду в самолет и снова продолжу изучение материала.
– Молчащие мутации, это и мне интересно, – поддержала ее Фосса. – Малоизученная область, поскольку ее проявления почти незаметны, но для нас она важна тем, что у ежей молчащие мутации происходят на порядок реже, чем у обычных людей.
– Я скорее ожидала большей их скорости, а не меньшей, – удивилась Джейн, – ведь у них вообще все идет очень быстро, вся их эволюция.
– Ну вот в данном случае имеет место именно замедление, а не ускорение, из чего мы делаем вывод, что, как минимум, большинство молчащих мутаций скорее вредны, чем полезны, если под пользой или вредом понимать роль процесса в содействии или препятствии эволюции. Раньше придерживались той точки зрения, что поскольку многие молчащие мутации сохраняются в ходе эволюции, значит они зачем-то нужны, но были ли это именно результат эволюции? Сейчас мы знаем, что образ жизни и те изменения в организме, которые с ним связаны, то есть "фенотип", накладывает заметный отпечаток на генотип, и если, например, в последние тысячи лет усиливались разного рода паранойи типа неприятия секса, догматическая и религиозная тупость всех сортов, то разве это эволюция? Не всякое накопительное изменение является эволюцией. Я путешествовала по России три года назад, так там при пересечении границы выдают памятку, в которой написано, что публичные проявления симпатии запрещены. Это ведь охуеть можно. Про публичные проявления ненависти ничего не написано, пожалуйста – проявляй сколько хочешь, а вот публичные проявления симпатии – нельзя. И если люди, которые выбирают ненавидеть вместо того, чтобы трахаться, получают в генотипе молчащие мутации, разве это эволюция? И количество болезней, которые имеют прямой своей причиной именно эти мутации, тоже все увеличивается, та же фенилкетонурия, например, гидроцефалия, гранулематоз и еще сотня.
– Молчащие мутации, это такие, при которых кодирующий триплет заменяется синонимичным. – Скорее пояснила остальным, чем уточнила Берта. – Например все триплеты, у которых первым и вторым нуклеотидом является гуанин, кодируют аминокислоту "глицин", независимо от того – какой нуклеотид будет третьим.
– Да. При этом с одной стороны вроде ничего и не нарушается, так как трансляция идет верно, и белки собираются такие, какие требуется. Вся генетическая информация представляет собой "запись", то есть последовательность соединенных между собой в молекуле ДНК четырех азотистых оснований – аденин, тимин, гуанин и цитозин, так что существует шестьдесят четыре разных возможных комбинации их трех, то есть шестьдесят четыре триплета, из которых три комбинации являются "стоп-сигналом", прерывающим трансляцию, а шестьдесят одна используется для синтеза белков, а аминокислот – лишь двадцать, поэтому если произойдет такая точечная мутация, при которой один триплет заменится на синонимичный, всё вроде будет в порядке, но только "вроде", поскольку есть существенная разница в концентрации разных кислот в цитоплазме, поэтому синтез белка может оказаться сильно замедлен. Мы говорим именно о "триплетах", поскольку транспортные РНК, которые подтаскивают аминокислоты к матричной РНК для того, чтобы составлять из них нужный белок, ищут место, куда сунуть свою аминокислоту, распознают в мРНК какую-нибудь одну конкретную трехнуклеотидную последовательность, которую мы называем "кодон", и когда находит подходящий, то рибосома, являющаяся "главным конструктором", прицепляет эту аминокислоту к растущей полипептидной цепи… ну это всё ясно. Так вот я не удивлюсь, если в ближайшее время тебе захочется глотать одну статью за другой, один учебник за другим, и в конце концов ты сама не заметишь, как твои знания начнут превращаться в серьезные, фундаментальные. И особенно интересной твою жизнь сделает то, что ты не будешь ограничена одной наукой, поскольку собираешь фрагменты и по другим биологическим и даже не только биологическим наукам, так что у тебя постоянно будут появляться новые идеи, новые интересы. Так что страх этот чисто наносной. У ежей, к примеру, его нет вообще.
– Везет! – Восхитилась Джейн.
– Везет. – Согласилась Фосса. – Только и тебе везет тоже. "Везёт" каждому, кто начал двигаться в сторону нового человека, человека озаренного, а двигаться в этом направлении можешь и ты, и я, и ежи, так что бессмысленно сравнивать – кому и в чем "везет" больше. Главное мерило всего – полнота жизни, наслаждение от жизни, и если ты будешь его испытывать и вовсе не занимаясь науками, то значит ты будешь жить именно так и будешь при этом не менее счастлива и полна восторгом существования, чем тот, кто находит дополнительное наслаждение в науках.
– А есть такие? – Поинтересовалась Джейн.
– Такие, которые вообще не занимались бы науками? Ну чтобы прямо-таки "вообще", таких нет, всё-таки это очень интересно, но есть такие, которые уделяют им очень мало времени и, живя исключительно интересной жизнью, вполне удовлетворяют свой интерес к наукам эпизодическим подбором фрагментов, не влезая очень глубоко. Это не значит, что у них не проявлено желание исследовать, открывать – просто это проявляется в других областях.
