– А скоро начнется освоение Луны…

– Начнется, конечно, мы и начнем, но Земля – уникальна, и никакая Луна никогда, наверное, не сможет стать такой же красивой и удобной для жизни, даже когда мы начнем извлекать лед из кратеров и создадим искусственную атмосферу, если это вообще возможно на Луне с ее такой маленькой силой притяжения. Так что закупка земли для будущих столетий – дело чрезвычайно важности, вот тут как раз и есть сложности – как распределить капиталы. Если все вложить в покупку земли, то мы не сможем наращивать капиталы и не сможем покупать новую землю – требуется баланс.

Сидя здесь, в этой маленькой комнате, в которой собралось столько людей, каждый из которых представлялся Джейн целым миром – намного более глубоким и интенсивным и радостным, чем ее собственный, она отдала себе отчет в том, что ее жизнь изменилась еще кое в чем. Она задумалась, нащупывая ясность и резонирующие слова, и разговор продолжился без ее участия. Изменение, которое она почувствовала в себе, было настолько плавным и естественным, что она только сейчас смогла вдруг увидеть его. Жизнь изменилась в мелких деталях. Джейн посмотрела в большое окно во всю стену – за ним был парк вокруг домика, а над ним вдалеке – заснеженные горы, и на что бы ни падал ее взгляд, всё отзывалось в ней. Именно всё, ну или почти всё, но так или иначе – это было несравнимо больше, чем в прежней жизни. Как будто стоит арфа, у которой все струны заблокированы, и хоть ты к ним прикасайся, хоть хуячь подушкой – она не звучит, не реагирует. А потом струна за струной понемногу отделяется от блоков, высвобождается, и это происходит постепенно, так что невозможно заметить разницу между тем, что было неделю назад и тем, что есть сейчас. А сейчас Джейн вдруг отчетливо вспомнила себя прежнюю, какой она была несколько лет назад – арфа с заблокированными струнами. Мир был плоским, и только какие-то очень сильные влияния приводили к резким и неприятным, плоским звукам. И это так сильно отличается от того, как все воспринимается сейчас. Джейн переводила взгляд с гор на зеленую морду араукарии, с нее – на паркет под ногами, на лица людей, на стройные ножки Саат, на ее грудки и животик под прозрачной футболкой, на край ее футболки, изогнувшийся мягкой линией, затем переставала рассматривать что-либо и просто сидела без мыслей – и что бы они ни делала, в ней постоянно всё отзывалось мягкими "звуками арфы" – мелкими всплесками переживаний, тихими ощущениями по всему телу. Она жила – всем своим существом. Именно эти мелкие, переливающиеся, перекатывающиеся, тусующиеся как опоссумы ощущения и переживания производили все вместе обостренное чувство особой полноты жизни – той, что не сводится ни к обладанию, ни к действию, ни к желанию. Даже еще полгода назад интенсивность жизни непременно снизилась бы, если бы просто так вот сидела как сейчас, и захотелось бы немедленно заняться чем-то, а сейчас желаний меньше не стало, как минимум, и тем не менее такое "бездеятельное времяпрепровождение" было очень глубоким, она словно просыпалась где-то глубоко внутри себя, словно ее внутренний мир отходил от многолетней анестезии и возникали оттенки переживаний, мыслей, ощущений.

Это было захватывающе. Это порождало острое, пронзительное чувство свободы. Свобода от желаний? Звучало смешно. Скорее – свобода от обязательной потребности в каждую минуту реализовывать желания, чтобы чувствовать себя живой. Даже больше того – это была свобода от обязательной потребности в каждую минуту испытывать эти желания. Прямо сейчас Джейн знала, что в любой момент – стоит только произвести легкое усилие, и даже не усилие, а словно вспомнить, что есть такой способ жить, как испытывать желания, и они тотчас выскочат, как проворные выдры, но она этого усилия не делала. Прямо сейчас желаний какой-либо активности не было вообще, и тем не менее жизнь была насыщена. Это очень, очень охуительно. Бегать по лесу – это клево, это здорово, но, оказывается, можно и не бегать, а просто сесть под дерево или лечь на траву и лежать, и в тебе переливается целый внутренний мир – как шкурка на питоне под ярким солнцем. Внутренний мир, точно – заезженное слово. Какой к дьяволу может быть внутренний мир у обычного человека?? Какой внутренний мир может быть у помойки?

Вдруг выскочило желание – а что, если сделать практику выжигания ОзВ? Минута нерешительности, но желание не отступало, и она начала устранять все то, что испытывала – представляя, как яркая белая вспышка взрывается изнутри и разметает прочь всё, что она испытывает – все наслаждение, всю полноту жизни, все всплески глубоких и щекочущих своей странностью переживаний – вспышка за вспышкой – к черту, всё смести, чтобы не осталось ничего. Первые двадцать секунд ничего не менялось, а затем – резко, властно стало нарастать блаженство. Джейн продолжала устранять и его, представляя, как яркая вспышка изгоняет блаженство к чертям, и каждое усилие действовало парадоксально – как насос, накачивая блаженство и отрешенность. Такой силы блаженства она еще не испытывала никогда, и замерла в полной неподвижности, продолжая упорно и даже с каким-то отчаянием выжигать блаженство – вспышка за вспышкой. Ощущения тела стали теряться, средняя сфера пустоты появилась резко, как вынырнула из-под воды, и словно магнит перетянула на себя всю ту совокупность восприятий, что мы называем "ощущения" – их больше не было ни снаружи, ни внутри сферы, а только на ее поверхности – тонкая, звенящая от внутренней силы оболочка.

– Нет, это никуда не годится. Со второй попытки вы не смогли придумать ничего толкового. Наш контракт не будет подписан, мы поищем другого дизайнера.

– Но… мэм, я хочу обратить Ваше внимание на то, что наше рекламное агентство получило в прошлом году главный приз на Сингапурской международной рекламной выставке за креативность! Поэтому наши услуги и стоят дорого, и самые крупные компании борются за то, чтобы мы работали на них! Мы согласились работать с Вашей компанией не потому, что это принесет нам финансовую выгоду, мы просто хотим внести свой вклад в то благородное дело, которым…

– За ваше желание помочь нам – спасибо, мы очень ценим это. Но ваши услуги нам не нужны ни по какой цене.

– Это очень странно, мэм…

Молодой человек в лакированных туфлях, безукоризненном костюме и галстуке сидел в кресле и имел довольно растерянный вид. Перед ним на столе лежала открытая папка с красочными картинками, в которую его взгляд утыкался, как в спасительную гавань.

– Наши лучшие специалисты сделали столько прекрасных эскизов! Я уверен, что некоторые из них вполне можно будет представить на выставке в…

– Друг мой! – Перебила его девушка, одетая в низко сидящие джинсы и настолько прозрачную футболку, что ее грудки можно было рассмотреть безо всякого труда. – Я несколько раз пыталась донести до сознания ваших, с позволения сказать, специалистов, чего именно мы хотим. Но каждый раз…

– Да, да, мэм! Но наши специалисты хотят сделать как лучше, поэтому…

– Ваши специалисты, друг мой, бездарны как рекламщики.

У парня приоткрылся рот.

– Они думают не о том, как бы выполнить мои требования, я подчеркиваю – требования, а об очередной выставке, на которой они снова будут бороться за очередные призы. Но когда очередная комиссия, состоящая из расфуфыренных кретинов или домохозяек, дает вам очередной приз, скажи, спрашивают ли вас о том – насколько увеличились продажи в результате использования вашей рекламы?

– Нет, но…

– Никаких "но" тут быть не может.

Голос девушки зазвучал жестко, почти грубо.

– Я плачу вам деньги не за то, чтобы вы создавали рекламные шедевры. Я плачу за то, чтобы получить рекламу, от которой увеличатся наши продажи. Все остальное меня не интересует. Я с удовольствием приду на выставку и полюбуюсь вашими работами и получу удовольствие от ваших неожиданных и оригинальных решений, но не заплачу ни цента за эту халтуру! Что вы мне предлагаете, вы только посмотрите!