— Нихонский киборг, — звучало неприятно, пусть даже киборг был бывшим, и в самом скором времени ему предстояло умереть. — Ладно, закиньте его куда-нибудь на нары, чтоб не валялся под ногами.

Одной из его задач, раз уж стал старшим по трюму, было обеспечение безопасности заключенных. Безопасности относительной: нельзя убивать, все остальное можно в полном объеме, но, все же, требующей усилий. Медицинской помощи им тут не полагалось — кто пролетел вниз по трубе, тот выкручивается сам, как может — так что приходилось следить за тем, чтоб овцы в стаде не калечились, во время отключения гравитации, не калечили друг друга сами, не лишали пайка, не создавали разных других несовместимых с жизнью ситуаций. Понятно, что Яман не сам присматривал за ними. Он постепенно подбирал себе команду, неверных, но исполнительных псов, хундов, во главе которых стояли ненавидящие друг друга Шеннон и Кунц. Он руководил раздачей пайков. Он просеял людей, выбрал врачей и создал для них условия получше, чем для остальных. За счет остальных, разумеется. Все это не только и не столько для того, чтобы сохранить живой каждую овцу в стаде, хотя, наказание за смерть любой из них пугало даже его, вроде бы, привыкшего к жестокости. Нет. Яман боялся наказания, однако следил за стадом для того, чтобы там, куда они прилетят, они сошли с корабля сплоченной и боеспособной группой. Чем бы ни был ожидающий их эхес ур, тамошние обитатели могут быть только врагами. И вопрос был лишь в том, удастся ли сразу свести военные действия к вооруженному нейтралитету.

Он не присматривал за людьми. И все же спал некрепко. В хундов верил — эти не подведут, понимают, что случись что с Яманом и следующими жертвами станут они, — но засыпал после отбоя, как голодный кот: вполуха всегда прислушиваясь к происходящему в трюме.

Так что услышал. Возле тех нар, куда утащили новичка.

Шевеление и шепот, тихие переговоры. Чисто технические указания. Слышал уже, и не раз, за полтора месяца в трюме. Все новички проходили через это. Кому-то, кстати, везло обзавестись покровителем, так что традиция была оправдана. Да и, вообще, хунды снимали напряжение за счет овец, но ведь и овцам нужно когда-то получать жертву.

Этот киборг, слепой калека, покровителя, конечно, не найдет. Но, вполне возможно, займет овец до конца полета. Знать бы еще, сколько и куда им лететь…

Яман постарался не слушать. Лха его знает, почему происходящее там, в дальнем углу трюма, так бесило. Обычное же дело.

Тихо выругавшись, он встал и отправился на приглушенные звуки.

В темноте, рассеянной лишь редкими лампами дежурного освещения, видны были только силуэты. Чусры в Эхес Ур, наверное, выглядели так же. Неясный напряженный шепот раздражал больше, чем, если бы говорили в полный голос.

— А ну пошли отсюда, — приказал Яман.

Овцы замерли. Сейчас они должны были расступиться… да вот что-то не спешили. Неужели думали, что хунды, если придется, не подоспеют вовремя?

Яман шагнул вперед:

— По местам! Живо!

И даже сам не понял, что такое стало с его голосом. Приказ прозвучал, как гром небесный. С такой властностью, будто кара Божья должна была постигнуть любого, кто замешкается с выполнением. Овец сдуло. Они забились на свои нары и, кажется, дрожа от ужаса, попрятались под одеяла. Ничего себе, акустический эффект ночного трюма! Если вдуматься-то, не овцы ведь, в самом деле. Люди. Вменяемые и достаточно здравомыслящие, чтобы не переть против силы, но и не переоценивать ее.

Яман присел на корточки рядом с новичком. Того скинули с нар на палубу, уже почти стянули комбинезон. Да уж… такого набора шрамов не удостоился бы киборг, произведенный в Баронствах. И все равно, что-то в нем было… Что-то же заставило проснуться и прийти сюда, и разогнать овец. Парень еле двигался, но упрямо пытался сесть. Непослушными пальцами искал застежку комбинезона.

Яман еще сам не знал, чего хочет. Перехватил одну руку киборга, взялся за застежку сам. И услышал тихое, отчетливое, абсолютно спокойное:

— Тронь меня и умрешь.

Вызов. Вызов даже не со стороны кого-то из овец, а от существа, еще и ранга овцы не получившего. Яман застегнул его комбинезон. Выждал секунду и убрал руку с покрытого шрамами предплечья.

— Я спас тебя, — сказал он, смутно удивляясь тому, какого убыра он, вообще, разговаривает с этим… недочеловеком, ко всему, еще и нихонцем? — Мне кажется, я заслужил хоть какую-то благодарность.

— Я не благодарю за спасение, — все тот же ровный, безжизненный голос, — и спас ты не меня.

— А кого же?

— Их. — Незрячее лицо с уродской тряпкой на глазах повернулось в сторону сектора, куда сбежали овцы. Безошибочно. Как будто киборгу и не нужны были глаза. — Пусть они тебя и благодарят.

Это было смешно. Эти слова в устах беспомощного калеки. Однако Яман не смог даже улыбнуться.

Он поверил…

С того боя, в котором он выбил право на власть, прошло сорок пять суток. И впервые за это время одни пустующие нары в его секции оказались заняты.

Событие в жизни трюма. Можно сказать, официальное заявление: у Ямана появился фаворит. Это безумие. Если пытаться мерить прежними мерками, если пытаться думать, как раньше, каких-то полтора месяца назад, то действительно можно рехнуться. Многие, кстати, не выдержали. Сошли с ума, так или иначе. Теперь кое-кто из них создает проблемы, но большинство стали тихими психами с набором самых простых инстинктов. Им бы поесть, потрахаться, и чтобы никто не бил.

Не бойцы. Балласт. В эхес уре они умрут первыми, но никто не должен умереть в трюме, а значит, пока за ними нужно присматривать.

И за Шрамом — тоже. Гораздо внимательнее, чем за психами.

Он сказал не называть его киборгом. И Яман перестал. И запретил остальным. Но совсем без имени нельзя. У них тут, у всех, были номера, четырехзначные наборы цифр, призванные уничтожить остатки личностей, лишить последней индивидуальности, доломать то, что еще осталось не сломанным. Яман позаботился о том, чтобы ни овцы, ни хунды не забыли своих имен. Сам он, впрочем, предпочел прозвище.

А Шрам попросту отказался назвать свое имя:

— Называй, как хочешь.

— Только не киборгом? — уточнил Яман.

— Я не киборг.

Верилось с трудом. Голос без интонаций, равнодушие ко всему вокруг, почти полная неподвижность. Глаз не видно под черной повязкой, от этого еще сильнее ощущение, будто говоришь с машиной. А он не снимал эту мерзкую тряпку даже в душевой.

— Если не киборг, зачем тогда тебя так порезали?

— Неверная формулировка. Не «зачем». «Почему».

— Почему?

— Не имеет значения.

Если он не киборг, то какие тогда киборги?

Яман долго не знал, как его назвать. «Как хочешь» — дело такое, только усложняет задачу. А однажды, как раз в душевой, помогая ему одеться, все-таки взял и снял повязку, просто сдернул ее:

— Как меня достала эта тряпка!

Он даже удар не сразу почувствовал. То есть, сначала был удар о противоположную стену спиной и затылком, и только потом болью отозвалась грудная клетка. Дыхание остановилось, сердце, кажется, тоже. Яман сполз по стене, скорчился на полу, пытаясь вдохнуть. В глазах от боли стояла красная муть. А мыслей было ровно две: хорошо, что никто, даже хунды, не рискуют сунуться в душевую, когда они здесь вдвоем; и — понятно, почему он не снимает повязку.

Хундам уж точно не стоило знать, что Ямана, их командира и хозяина, может так отделать беспомощный калека.

А всем остальным, включая самого Ямана, лучше было никогда не видеть этой жути под повязкой. На месте глаз были две глубоких дыры с уродливо зарубцевавшимися шрамами, казалось, глазницы вскипели, провалились, а потом так и застыли, отвратительными потеками плоти. На красивом лице рубцы выглядели противоестественно, и от этого было еще страшнее.

Яман сипел, задыхался, и смотрел, как исчерченные шрамами руки неуверенно шарят вокруг — по скамье, потом — по полу под скамьей. Ищут повязку, которую он сжимал в кулаке. Думал о том, сколько же силы было в этом… существе раньше, до того, как его искромсал какой-то обезумевший садист. Киборги после удаления имплантантов становились не сильнее — а чаще слабее — обычных людей. А этот, он по-прежнему был ненормально сильным.