Нибулус отвернулся и встряхнул головой, отгоняя тяжёлые мысли прочь.
«...Как жаль...»
Никто не хотел говорить. Паулуса, лежащего на земле, сотрясала дрожь, он стонал. В пылу битвы наховианец забыл о своей болезни и теперь расплачивался сильнейшим приступом. Рядом с ним на корточках присел измотанный Лесовик, перепачканный сильнее обычного. Колдун был потрясён потерей «мальца». Оба жреца распластались на земле, со свистом дыша, кашляя и отхаркивая сгустки чёрно-жёлтой слизи. Только Болдх ещё стоял на ногах.
Вся их кладь была раскидана вокруг. Она явно лежала здесь давно, потому что насквозь промокла. Наверное, Ним вышвырнула вещи из своего мира, едва заполучив путников. Нибулус с гордостью отметил, что тенгриитовые доспехи отброшены дальше всех.
— Болдх! — выдохнул пеладан. Он и сам удивился, насколько рад снова увидеть странника. — Что мне сказать? Не знаю как и главное, почему ты вернулся к нам, но спасибо тебе... Спасибо.
Мы все в долгу перед тобой и, возможно, никогда не сможем расплатиться в полной мере. Но я постараюсь. Так или иначе.
Нибулус крепко пожал страннику руку, глядя прямо в глаза. Болдх неуверенно ответил на рукопожатие.
— Я просто решил не тратить зря время и вернуться к работе, на которую подвизался. Если действительно хочешь отплатить, то позаботься, чтобы мне по возвращению достался самый лакомый кусок добычи.
Заслышав просьбу странника, Нибулус радостно улыбнулся. Однако дальнейшие разговоры могли и подождать. До Мист-Хэкеля ещё далеко, а еды как не было две ночи назад, так и нет.
Нибулус отвернулся, пытаясь сохранить улыбку на липе. Он цеплялся за эту улыбку, как утопающий за соломинку.
«О Гэп. — молча сокрушался воин, — что я скажу твоей матери?»
* * *
Через час они двинулись в путь. Теперь в их распоряжении осталось только одно вьючное животное. Квинтесса и кобыла Паулуса бесследно исчезли во время заточения. Болдх предположил, что их испугала нереальность происходящего. Повернувшись ко всем задом, стояла Женг, обильно удобряя землю навозом. Она упрямо отказывалась смотреть на тех, кто изгнал её с хозяином два дня назад.
После того, как Лесовик обработал раны, приложив паутину и стянув полосками из соболиных шкурок, а оставшаяся кладь была водружена на обиженную Женг, команда направилась дальше. Им предстояло пройти много миль по болоту, но сейчас они впервые ощущали себя именно командой, чудом преодолев суровые испытания. Их путь освещали живительные золотые лучи восходящего солнца.
* * *
Всего один дневной переход — и самые страшные топи остались позади. Поначалу было холодно, и всё вокруг покрывал туман. Однако вскоре потеплело, а стоило выбраться из низины с её бесчисленными впадинами и трясинами, как перед путниками открылась земля необыкновенной красоты, поражавшая странной безмятежностью. И ни малейшего признака жилья — ни человечьего, ни какого бы то ни было ещё. Только поросшие ракитником и одинокими кустами боярышника холмики, да ямы и ложбинки, заполненные густым стелющимся туманом.
Временами приходилось спускаться вниз, словно в кипящий котёл какого-то великана, но большую часть времени они шли по верху. Голубое небо над головой было подёрнуто лёгкой дымкой, а под ногами, доходя до колен, струилась молочно-белая пелена, и высокая торчащая из нее трава напоминала камыши.
Чуть позже, когда солнце засияло в полную силу, путешественники стали свидетелями необыкновенного действа, которое прежде никому из них не доводилось видеть: бледный туман неожиданно загорался от солнечных лучей и своим чистым белым светом стирал всё вокруг. Сияние было столь ярким, что мужчинам приходилось тотчас останавливаться и плотно закрывать глаза, чтобы не ослепнуть. Подобное диво случалось несколько раз, длясь обычно меньше минуты, но раза два сияние держалось с четверть часа. Поначалу явление сбивало с толку, но вскоре путники привыкли и к этому.
В тягостной тишине шестеро мужчин пересекали открывшиеся просторы, пребывая в странном оцепенении. К счастью, все немного расслабились, стоило избавиться от ужаса последних дней. Однако окружающая их земля по-прежнему казалась странной, и тревога не оставляла команду. За всё время пути они не увидели ни одной птицы, хотя их сопровождал несмолкаемый хор незнакомых даже для Лесовика голосов: пронзительный, постепенно сходящий на нет свист, непрерывное щебетание, жалобное попискивание, громкие вибрирующие трели, протяжный гогот, тихое чириканье...
Временами впереди неожиданно открывались провалы, частично скрытые за густой бахромой травы. Корни деревьев и вьющиеся растения тянулись в их глубины, из которых доносилось эхо бегущей воды и иногда писк и метание громадных летучих мышей.
Студёные тёмные озерца позволяли освежиться по дороге; их поверхность покрывали расходящиеся кольца от бьющих подземных ключей. Лесовик предположил, что эти озерца и провалы связаны между собой глубокими подземными потоками протяжённостью в сотни миль.
К полудню путники наконец вышли на дамбу Энта-Клодд, которая, согласно Гвилчу, вела «прямиком в город Мист-Хэкель». Сейчас мало что осталось от широкой утоптанной дороги, ведь торговцы сюда не забредали уже давным-давно, но даже обветшалые следы цивилизации, которые не попадались так долго, придавали сил.
Идя по заброшенному тракту, спутники начали замечать и другие свидетельства того, что дикие земли остались позади. Поначалу им встречались одиноко стоящие камни или могильные курганы со странными вырезанными изображениями, оставшимися после древних рас; и более свежие, но столь же неразборчивые надписи, прорубленные прямо на поросшей мхом поверхности. Позже, когда мошки и комары стали вовсю жалить взмокших от жары и усилий путешественников, вышли к речке, вдоль которой, извиваясь в зарослях камыша, шла тропинка; местами начали попадаться квадратные проплешины — видимо, здесь добывали торф. Зимородки взлетали прямо из-под ног, покидая свои земляные норы. Мужчины прошли мимо нескольких небольших причалов, попадались и плоскодонки.
Вскоре дамба осталась позади, и они опять спустились в пропитанную влагой низину. Здешние птицы были знакомы: белая цапля с пушистым хохолком, танцующие журавли, крякающие карастели, камышовка-барсучок, болотный лунь, кречет, веретенник, чирок; когда жара немного спала, все вышли покормиться. В небе величаво пролетела серая цапля.
Через некоторое время путники набрели на деревянный указатель. Семи футов высотой, он отчётливо выделялся среди однообразного равнинного ландшафта. На вершине столба примостился огромный чёрный аист, и не подумавший улететь при их приближении. Указатель был очень старым и частично сгнил, но кое-что ещё можно было прочитать.
— Бек... Бермак... похоже на диалект луговых полгов, — сказал Финвольд. — Мне он попадался во время обучения. Не уверен...
— Что здесь написано? — спросил Нибулус.
— Могу разобрать лишь слово «серебро», да ещё вон то похоже на «дыра», — ответил жрец. — Хотя вряд ли в этих местах могут быть какие-то шахты.
Столб указывал на узкую тропу в стороне от ручья. Путники решили не идти к шахте и её невезучим обитателям, а следовать прежней дорогой.
Двигаясь вдоль изгибающегося потока, они заметили множество впадающих в него ручейков. Речка стала расширяться, вода из торфянисто-коричневой, но всё же прозрачной, стала мутной и грязно-серой. Вскоре притоков и новых ручейков собралось так много, что было непонятно, который из них основной. Поток иссяк, разбившись на спутанную сеть узеньких каналов. Вода в них, казалось, никуда не двигалась, распространяя гнилостный запах. Кусачей мошкары заметно прибавилось.
Близились сумерки. Усталые путники с трудом тащились вперёд, стремясь выйти к городу до наступления ночи.
— Ты много путешествовал, Нибулус, — неожиданно заговорил Финвольд. — Что ты знаешь о Мист-Хэкеле?
За весь день пути мужчины едва перекинулись парой слов, и дружелюбный вопрос жреца сулил желанную беседу, которая помогла бы отвлечься от постоянного хлюпанья. Нибулус пребывал в скверном настроении; весь день он молча шёл впереди и непрестанно размышлял о гибели своего друга Мафусаила и оруженосца Гэпа. Тем не менее утомительный переход притупил горечь, и воин охотно отогнал прочь мрачные мысли.
