На сей раз Лесовик заслужил должное уважение своих спутников, проявив себя бесценным добытчиком. Он с лёгкостью выкуривал ос из гнёзд, чтобы собрать ароматных личинок, разыскивал съедобные корни, растения и грибы, выманивал из укрытий различную живность. Его знания дикой природы казались неиссякаемыми. Колдун находил способ удовлетворить любой вкус.

Ночами лагерь осаждали полчища бархатистых муравьев, которые раздражали путешественников до невозможности, оставляя болезненные укусы по всей коже. Только Лесовика муравьи не трогали: тот что-то пропел насекомым, упрашивая их не касаться его и не тревожить сон, и — к удивлению остальных путников — те послушались.

— Секрет прост, — объяснял потом колдун, — нужно их заранее умилостивить остатками еды, тогда муравьи уйдут.

Паулус ужасно злился, считая это капитуляцией перед «коварными тварями». Всякий раз, когда муравьи уползали с подношениями Лесовика, наховианец украдкой наступал на вереницу насекомых, втаптывая их в грязь.

На следующий день Болдх оставил отряд. Он просто вскочил на лошадь и ускакал на запад, навсегда покидая спутников.

Они беспомощно смотрели вслед удаляющемуся всаднику, пока тот не пропал из виду. Только Эппа попытался вернуть странника, по жалкий аллюр пони не мог сравниться с быстротой Женг, ад’тманки с Молельных равнин.

Когда вскоре путники увидели одинокого жреца, медленно возвращающегося с запада, чувство тщеты прогнало последние крохи хорошего настроения.

День не задался с самого начала. Всю ночь было холодно, студёный ветер свободно гулял по равнине, продувая до мозга костей, а под утро начался дождь. Сперва слегка моросило, однако вскоре дождь усилился, промочив насквозь не только одеяла, но и одежду. Первые попытки разжечь костёр оказались безуспешными. Когда же, умениями Лесовика, огонь занялся, на свет слетелась туча мошкары и маленьких чёрных мушек, жалящих путников все последние предрассветные часы. К шуму дождя и звону насекомых добавились постоянно изрыгаемые проклятия путешественников, но отогнать крылатых мучителей не удавалось.

Все поднялись уставшие и невыспавшиеся. Сонными глазами путешественники смотрели на тусклое и безрадостное утро. Серый туман окутал их плотной завесой, и было непонятно, где они сейчас и куда идти дальше.

Даже умело расставленные Лесовиком ловушки не принесли ничего, кроме старой и явно ядовитой жабы, которая злобно посмотрела на людей и неуклюже упрыгала в высокую траву.

Похоже, день предстоял тяжёлый.

Еды нет, дороги не видно. Вскоре всеобщее раздражение стало выливаться в ссоры, беспочвенные обвинения и нападки, стоило кому-нибудь сказать хоть слово.

— Когда наступают такие времена, — вдруг заговорил Паулус, — мы, наховианцы, стараемся брать пример с ястребов-ягнятников. Они не отворачиваются от пищи, каким бы грязным и старым ни было мясо, и сколько бы его уже ни ели другие охотники до падали. А когда они едят, то засовывают голову внутрь добычи, по самые плечи! — задумчиво продолжал наёмник. — Как бы я сейчас хотел быть ягнятником!

Состояние Нибулуса тоже нельзя было назвать радужным. Он полностью провалил первое испытание на звание сигна: ему не удалось создать из путешественников сплочённый отряд. Но ещё сильнее его раздражало то, что, помимо всеобщего недовольства, некоторые спутники оставались «себе на уме».

Беспокойные мысли на долгие часы лишили Болдха сна. Что он делает в Северных Землях, в тысячах миль от родного дома, среди таких разношёрстных и едва знакомых людей? И никто не мог бы дать ему ответа на столь важный вопрос, даже старый священник, убедивший присоединиться к походу.

Всю ночь он спорил сам с собой. Измученный разум снова и снова обдумывал причины; пока крохотные семена сомнений, заронившихся в самом начале, не дали всходы, и от вопроса «почему ты здесь» спрятаться не удавалось.

Очнувшись от короткого сна и узнав, что есть нечего, Болдх почувствовал себя ещё более уставшим и разозлённым. Он готов был всё бросить.

— Чёртовы походы! — раздраженно бормотал странник. — Кому они вообще нужны?

Эти слова, обращенные скорее к себе, никто не должен был услышать среди всеобщего шума и ругани. Но Финвольд, который до этого спокойно чесал подмышки и позёвывал, вмиг подскочил к Болдху и зло проговорил в ответ:

— Тебе не нужны походы? Отлично! Тогда и ты нам не нужен. Забирай свои пожитки и проваливай!

Жрец никогда и ни с кем так не говорил. Воздух накалился от нависшего напряжения. Скопившаяся злость искала выход, и, похоже, взрыва было не избежать.

В повисшей тишине все уставились на странника, ожидая, что тот предпримет в ответ. Болдх смотрел прямо в чёрные глаза жреца. Открытый гнев Финвольда нашёл отклик в бурлящей внутри странника ярости. Рука его невольно легла на боевой топор.

Тут вперёд вышел Нибулус. Пеладан и прежде не испытывал особой привязанности к страннику, не видя в его присутствии смысла.

— Финвольд прав, — сказал воин, — ты здесь больше не нужен, Болдх. Никому. Тебе лучше уехать.

Болдх молча уставился на пеладана. Его удивление от такого поворота событий разделяли и остальные пятеро спутников. Мгновения показались часами. В этот миг странник вспомнил один случай в Трондаране, свидетелем которого он стал в прошлом году: орущая толпа местных жителей забросала странствующего актёра тухлыми баклажанами. Болдх вновь ощутил ту жалость, что испытывал тогда по отношению к неудачливому комедианту, одиноко стоящему на сцене со слезами растерянности и гнева в глазах.

Не говоря ни слова, странник запихнул свои вещи в седельные сумки, забросил за плечо топор, вскочил на Женг и помчался прочь бешеным галопом.

Когда Эппа вернулся один, не догнав Болдха, голос старого жреца уже охрип от криков.

В унынии путники взирали, как измученная лошадка возвращается в лагерь. Эппе явно было плохо: он судорожно кашлял и обтирал бледное запотевшее лицо грязным рукавом. Путешественники услышали, как старик проклинал странника-гордеца, а потом объявил, что они упустили шанс убить рогра. Ускакавший Болдх лишил их такой возможности, поэтому нет смысла идти дальше. «Дроглир, да провалится его сущность в преисподнюю, теперь сможет беспрепятственно воскреснуть. Остаётся только вернуться домой и подготовиться к надвигающейся тьме, отчаянию и смерти».

— О Куна! — слёзно взмолился старый жрец. — Неужели мы действительно разбиты?

Остальные смотрели на него со смесью жалости и удивления. Эппа упал на колени, сотрясаемый дрожью, словно в предсмертной агонии. Его руки всё крепче сжимали что-то, пока между пальцев не заструилась кровь.

Неожиданно старик наклонился вперёд, едва ли не зарываясь лицом в грязь. Финвольд быстро подскочил к нему и поднял с земли. Он бережно разжал руки жреца и печально посмотрел на то, что лежало внутри.

— Эппа, — принялся ласково увещевать старика Финвольд, — всё не так уж плохо. Ничего ужасного не случилось...

Эти слова были наполнены сочувствием и жалостью. В руках Эппа держал факел — каменный амулет Куны, символ веры, — который сломал, сжимая.

Финвольд отвернулся от изнемогшего старика и взглянул на спутников.

Воины оставались невозмутимыми. Они с самого начала не понимали, зачем понадобилось брать с собой этого странствующего мошенника.

Лесовик с каменным лицом смотрел на запад, куда ускакал Болдх. Финвольд не мог сказать, какие мысли скрываются за непроницаемой маской торки, ведь даже само существование шамана казалось просвещённому жрецу странным отголоском прошлого.

Тем не менее застывшее лицо колдуна выдавало овладевавшие им сильные чувства. Как и на Эппу, на Лесовика была возложена божественная миссия руководить Болдхом, чтобы тот убил рогра Дроглира, пока рогр не набрал сил. Но в отличие от жреца Куны, колдун сохранял невозмутимость. Нельзя отрицать, что ситуация ухудшилась. Может быть, у них действительно не осталось никакой надежды. И всё же Лесовик не мог принять, будто время человечества прошло. Он не верил, что леса, горы, реки и все, кто их населяет, обречены на тьму и смерть из-за прихоти одного-единственного человека.