Затем ветер утих, а вместе с ним и звуки. Тьма сгустилась.

— Есть мысли? — нервно спросил Эппа.

— Есть, — бодро ответил предводитель. — Давайте ужинать! Остальные охотно его поддержали и принялись сооружать большой костер, на время забыв о чужаках. Эппа наблюдал за работой, опасливо вглядываясь в темноту на севере. Услышав рядом злобное шипение, он поднял глаза и увидел длинную тень наховианца, нависшую над ним. Тот холодно блеснул единственным тусклым глазом из-под капюшона и негромко заговорил.

— Хульдры, — напомнил Паулус, многозначительно посмотрев на Эппу. — Ночью будь начеку.

Эппа только покачал головой. Совсем спятил бедолага, решил он и развязал свой мешок.

Впервые с тех пор, как они вошли в Великандию, у Эппы помрачнело на душе. Возможно, причиной тому стали чужаки, а скорее — пренебрежительное отношение товарищей. Так или иначе, старик вспомнил о своей цели — общей цели. Завтра он их поторопит. Эппа вновь вспомнил, кем он был.

Он был Несущим Свет — и пренебрег одной из главных своих обязанностей: перестал лечить. Раны, что затягивались здесь чудесным образом, все-таки нуждались в уходе; осматривая глубокие порезы, синяки и грубо прижжённые язвы, пестревшие на телах спутников, жрец гадал, сколько бы ещё они прозябали в этом колдовском краю, если бы те загадочные фигуры не стряхнули с него чары.

Сперва он поковылял к Паулусу, который меньше других поддался колдовству и уж точно получил самые серьезные ранения. Наховианец вытянул ногу и позволил Эппе делать его дело, а сам тем временем неотрывно смотрел на север и точил меч. К ритмичному бормотанию Несущего Свет примешалось шик-шик-шик точильного камня о лезвие. Казалось, эта привычка сильнее Паулуса: он затачивал меч семь-восемь раз в день.

Другие звуки словно противились жреческому заговору: холодный ветер в жесткой траве шипел все сильнее, сучья стучали все громче, а птицы каркали все тревожнее. Серебристые огоньки придвинулись к вершине холма и теперь дрожали у круга отбрасываемого костром света, словно негодуя. Темное облако обиды над головами путников сгущалось с каждой минутой. Эппа вдруг осознал, насколько чуждо и неуместно звучат его ритуальные песнопения в мире хульдров, но не прервал молитву.

К тому времени, как старик закончил, бодрый огонь в его глазах заметно потускнел, и жрец вновь стал напоминать прежнего усталого Эппу. Притихший, он расположился в ложбинке и призадумался.

Еще совсем недавно мир его был неизменен и устойчив: Добро было Добром, а Зло — Злом. Но Великандия? Что это? Не совсем Зло — во всяком случае, не такое, как Зло Ольхора и его приспешников, но и Добром страну хульдр не назовешь — достаточно вспомнить о Ним Кэдог. Это «срединное место», сумеречный мир между Нордвозом на юге и Мелхасом на севере. И все-таки оно излечило Эппу, когда он одной ногой уже стоял в могиле, поддержало там, где его вера оказалась бессильна.

Дома, с растущим смущением вспоминал он, к волшебному народцу относились как к непрошеным гостям, их отпугивали заговорами, песнями и всяческими самодельными приспособлениями для «отворота», которые изготавливали суеверные бездетные старики. Здесь же волшебный народец властвовал над всем. Здесь их вотчина, а он — непрошеный гость. В царстве чуждых сил Эппа был беззащитен, и это начинало его пугать.

Жрец поёжился, плотнее укутался в серую шерстяную накидку, свернулся калачиком, покрепче сжал в руке каменный талисман и задремал.

На север, через дремучую чащу, крадучись пробирался одинокий охотник. Древние, цвета ледников, глаза пронзали тьму; чуткие, как у хищника, уши вздрагивали от каждого звука; ноги ступали по-кошачьи мягко. Но как он ни таился, его повсюду провожали взгляды бесчисленных глаз. «Чужаки! — казалось, шипели голоса. — Убирайтесь! Вон! Вон!»

В волшебный край проникла новая зараза, и ее следовало искоренить. Охотник вышел из чащи на редколесье, осмотрелся... и замер. В переплетении ветвей и побегов ярко мигал алый маячок костра. Не медля ни секунды, охотник устремился на свет.

Костер мерцал, словно кровь на зажатом в руке кинжале. Быстро, бесшумно охотник приблизился к расположившимся вокруг костра беззаботным людям. Он стоял в двух шагах, а эти глупцы и не догадывались о его присутствии. Ещё мгновенье — и он будет среди них... И тут высокий закричал. Затем... прыжок: столб оранжевых искр взметнулся в небо, и горящие ветки разлетелись во все стороны.

Люди у костра, обескураженные внезапным воплем Паулуса, инстинктивно отшатнулись и прикрыли лица руками. Затем Паулус опустил меч.

— Идиоты! — ругался прибывший, затаптывая угли. — Ваш костер за многие мили видно!

Это был Катти, и впервые с тех пор, как они познакомились, он рвал и метал от гнева.

Эппа что-то пробубнил, натянув одеяло на голову. Нибулус расхохотался, в то время как остальные просто молча смотрели.

Глаза Катти сверкнули.

— Пока вы тут валяетесь да языками чешете, посечь вас не сложнее, чем хлеб нарезать! Здесь вам не увеселительная прогулка!

Нибулус продолжал хихикать.

— Знаешь, сколько времени мне нужно, чтобы нарезать хлеб? — спросил он.

Остальные принялись укладываться. Катти окинул их полным ядовитого презрения взглядом.

«Смейтесь, смейтесь, южане, — мысленно произнес он, — пока можете. Посмотрим, как вы запоете завтра...»

Когда волнение улеглось, отряд смог немного поспать. Только у Лесовика сна не было ни в одном глазу. Чувства накатывали на него бесконечными волнами; и впервые с тех пор, как он оказался в Великандии, его бросало в дрожь. Шаман никак не мог избавиться от ощущения, что за ним наблюдают. Словно к холму приближался целый легион злобных, мерзких тварей. Отовсюду доносилась какофония странных звуков: уханье, шипение, кваканье, сопение и незнакомые крики целой армии неведомых существ. Лесовик ощущал их неприязнь, их настороженность. Даже ветер здесь дул все холоднее; ведуну казалось, что на этом пригорке он как на ладони.

Тревожило и что-то еще. Колдун чуял: сегодня ночью в этот край проникла новая зараза — куда более пагубная, чем та, что представляли собой они.

Что-то ещё вломилось в Великандию и отравляло даже сам воздух вокруг. Там, где оно проходило, вяли цветы, листья сохли, лесные ягоды тускнели, гнили и осыпались. При его приближении земные твари зарывались поглубже, птицы улетали с пронзительным криком, словно ужаленные змеей, а насекомые скукоживались и падали наземь. От чужой поступи трава чернела и дымилась, лианы расступались, а кристально чистая родниковая вода мутнела.

Лесовик вздрогнул и огляделся. И тут же встретил взгляд Катти. Солдат удачи, как всегда, был начеку, а его странный головной убор поджал свои жгутики. Обменявшись кивками, оба продолжили всматриваться в ночь.

На следующий день они встретили воров.

Проснувшись, путники бодрым шагом отправились дальше, навстречу очередному славному дню в Великандии. Наутро встреченные накануне незнакомцы уже казались очередной шуткой волшебной страны, ещё одним миражом. Нибулус тоже решил пошутить и расхаживал теперь нагишом, величественно водрузив на голову шлем. Паулус как всегда высматривал злосчастных хульдров. Лесовик, как ни странно, снова решил присоединиться к их веселой компании.

Все утро путники шли на север — ведомые, а скорее подбадриваемые Катти, Лесовиком и Эппой. Денек выдался пригожим, как и любой другой в этом краю, и Болдх, как и большинство его товарищей, снова позволил себе поддаться одурманивающим чарам Великандии. Когда они вышли из туннеля, он сбросил с души тяжелый груз, а теперь, после плотного завтрака, стоило облегчить и нутро.

— Я вас догоню! — крикнул он товарищам и нырнул в кусты.

Его поглотили зеленый полумрак и таинственное спокойствие деревьев. На вересковых полях гулял легкий ветерок: мелодично посвистывал и доносил чуть кисловатый аромат цветущей бузины и радостное пение птичьего хора. Здесь же царила тишина. Лишь наверху, в кронах, едва слышно постанывал ветер.