— Ты весишь девяносто восемь фунтов, — ласково заговорила Франческа, — и в тебе пять футов одиннадцать с половиной дюймов роста. Ты прекрасно выглядишь, когда в тебе сто тридцать пять фунтов. Ну ладно — сто тридцать. Сто двадцать — пора бить тревогу. А ты сейчас, — с миной отвращения на лице Франческа кивнула на фотографии, — выглядишь ходячим скелетом. Я не могу пустить эти снимки в работу.

— Бейлод говорит, что слишком худой быть невозможно, — сконфуженно пробормотала Гвин.

— Борис Бейлод, — холодно констатировала Франческа, — ненормальный. Как бы там ни было, а этим «подарком» мы обязаны герцогине Виндзорской. Честно говоря, по мне так это просто непристойность.

Гвиннет заерзала на стуле. Временами Франческа была слишком резка в оказании поддержки.

— Сейчас, Гвиннет Джонс, ты выглядишь точно только что вышла из концлагеря. — Глаза Франчески сузились. — Мой дед был шести футов роста и весил двести фунтов, а перед смертью — он погиб в Бухенвальде — меньше восьмидесяти фунтов. — Голос Франчески задрожал от ярости. — И ты, Гвиннет Джонс, еще осмеливаешься говорить мне, что нельзя быть слишком худой?

Гвиннет вдруг заплакала. В последнее время она ничего не могла с этим поделать. Кто бы ни кричал на нее — Франческа или Бейлод, она не могла сдержать слезы.

— Бейлод убьет тебя, — донеслось до Гвин, и она смутно припомнила, что уже слышала когда-то давно подобное предупреждение, — и ждать осталось недолго, — безжалостно продолжала Франческа. — Очень скоро у тебя прихватит почки, потом печень, и в конце концов откажет сердце, у которого не останется сил качать кровь. Ты уморишь себя до смерти. — Увидев неопределенный беспомощный жест Гвиннет, Франческа несколько смягчилась. — Прости, дорогая, но я говорю тебе правду. А поскольку твоя судьба мне далеко не безразлична, то с этого момента я сама берусь позаботиться о тебе. Сейчас — или никогда, потому что потом будет слишком поздно. Ты просто умрешь.

Франческа сняла трубку другого телефона и набрала номер.

— Это мисс де Ренза. Мы готовы. Можете прийти и забрать ее прямо сейчас.

Минуту спустя в дверях появились два человека — мужчина в сером летнем костюме и женщина в элегантном светло-бежевом платье без рукавов. Выглядели они обычно и совсем не грозно.

— Благодарю вас за скорое прибытие, доктор Левин, — поднялась из-за стола Франческа. — У доктора Левина, — пояснила она, — клиника на Пятой авеню, специализирующаяся на болезнях, связанных с питанием, и он сможет тебе помочь. Гвин, клиника вовсе не похожа на больницу. Там очень комфортабельно, и за тобой будет прекрасный уход. — В голосе Франчески послышались просительные нотки. — От тебя только требуется довериться этим людям, и все будет хорошо.

Франческа впервые назвала ее Гвин вместо обычного Джонс, и Гвиннет ощутила в душе неотвратимость нового витка в своей судьбе.

Она резко встала и, вцепившись пальцами в спинку стула, твердо сказала:

— Нет Я с ними не поеду.

— Извини, Гвин, но у тебя нет выбора. Ты поедешь с ними, и поедешь прямо сейчас.

— Нет. Я хочу поговорить с Бейлодом. Он мне не разрешит. Вы делаете ужасную ошибку. Это безумие!

Франческа непреклонно покачала черноволосой головой.

— Гвин, этот человек ушел из твоей жизни. Раз и навсегда.

Я позабочусь о том, чтобы ты никогда больше его не увидела!

Тихим жарким вечером 1978 года Джесс сидела в своей крохотной восьмиугольной спальне и пристально смотрела на вернувшийся к ней портрет Стефана.

Как и предполагала Джесс, она никогда больше не увидела Джерико Рея. Он больше не приезжал в Напа-Вэлли и не пытался поддерживать с ней отношения, не считая необходимых деловых звонков, а теперь вот — умер.

Джерико скончался в марте, и Джесс летала в Амарилло на похороны.

В своем завещании Джерико Рей оставил портрет Джесс — это была единственная вещь, отошедшая ей в собственность и единственно нужная Джесс.

Дом в Напа-Вэлли сняла престарелая пара — доктор и мисс Янгблад из Миннеаполиса. Находя ее прекрасной художницей, они считали, что она слишком много работает и совершенно не имеет развлечений. Янгблады приглашали Джесс на обеды, коктейли, пикники, но их хозяйка неизменно отказывалась, объясняя это тем, что в имении для нее слишком много призраков.

Следуя указанию Джерико Рея, Джесс рисовала как проклятая. Она упорно пыталась вновь обрести собственный стиль и выработать новую технику цвета и компоновки.

В сюжетах для картин недостатка не было: ее окружало изобилие контрастных ландшафтов — от голых, выжженных солнцем гор до сочных цветущих пастбищ и виноградников.

Все это, разумеется, уже множество раз было нарисовано и до Джесс — Напа-Вэлли в Калифорнии было известным местом паломничества художников, но Джесс хотела привнести во все это что-то новое, что-то потрясающее и принадлежащее только ее кисти — кисти Джессики Хантер.

Первую свою картину Джесс продала небольшой галерее в Сент-Элене. После этого пришел успех, и у Джесс появился очень влиятельный агент по продаже картин Первые победы воодушевили Джесс, и она с еще большей энергией продолжала трудиться. О Джессике Хантер стали говорить, что она реалистична, у нее богатая палитра и на ее картинах отдыхает глаз. Картины Джесс теперь украшали вестибюли банков, рестораны и офисы компаний.

Именно в это время — летом 1977 года — в жизни Джесс произошел коренной перелом, который она осознала только через год.

В конце июня Джесс позвонила Франческа де Ренза и сообщила, что Гвиннет серьезно больна и лежит в больнице.

Ее буквально вытащили с того света («Этот козел почти угробил Гвин»). Джесс нужна здесь. Больше помочь некому.

Престарелые родители Гвиннет погибли в автокатастрофе на деревенской дороге, когда возвращались домой с субботней вечерни — Ты знала об этом, Джесс?

Нет, она не знала. Джесс практически потеряла связь с подругами. Она жила в своем маленьком обособленном мире, как и Гвиннет, должно быть, жила в своем За год подруги обменивались едва ли более чем дюжиной слов.

Джесс немедленно вылетела в Нью-Йорк. Она стояла у постели Гвиннет и смотрела на слезы, беспомощно струившиеся по исхудалым щекам подруги, и тонкие, как у скелета, руки, сложенные крестом на цветастом покрывале, покоящемся на плоской груди.

— Виктория была права, — сказала Гвиннет.

Джесс взяла руку Гвин. Пальцы были горячими и сухи, ми, кожа на руке дряблая — натуральная старушечья рука.

— Поправляйся. Обещай мне, что поправишься, — еле сдерживаясь, чтобы не заплакать, промолвила Джесс.

Как только Гвиннет достаточно окрепла, Джесс сняла дом в Истхемптоне на Лонг-Айленде. Гвиннет спала, часто, но понемногу ела и гуляла по обезлюдевшему сентябрьскому пляжу. В начале октября Джесс и Гвиннет улетели в Англию.

Несколько недель они провели у Катрионы. Барнхем-Парк теперь был великолепен — перепланировка и упорный труд принесли свои плоды. Дети росли. Было ясно, что Катриона достигла какого-то нового взаимопонимания с Джонатаном и выглядела достаточно счастливой.

Джесс вернулась в Калифорнию только в начале весны и почувствовала непонятное беспокойство и неспособность на чем-либо сосредоточиться.

В марте умер Джерико Рей. Через два месяца после его похорон пришел портрет Стефана.

В Техасе, в старом доме Рея, Джесс едва осмелилась взглянуть на собственное произведение. Теперь же, внимательно изучая портрет, она ощутила трепет, вызванный вернувшимся ощущением стремительности стиля и творческого возбуждения.

— Вот оно, — вслух сказала Джесс, теребя кончиком пальца толстые кисти. — Да.

Она повесила портрет на стену в спальне. Теперь Стефан постоянно смотрел на Джесс, стоило ей лечь на кровать.

Несколько следующих не по сезону жарких дней Джесс провела в бесконечных хождениях по виноградникам, пока однажды, повинуясь порыву, она не легла на спину в горячую пыль и, уставившись в сияющее сквозь густую листву небо, не почувствовала, что мир перевернулся.