Эта могила оказалась временной. Е. А. Арсеньева, бабушка, выхлопотала разрешение перевезти прах внука в Тарханы. 27 марта 1842 года свинцовый гроб был поставлен на дроги и двинулся в путь. Теперь гроб поэта находится в фамильном склепе Арсеньевых.
Мартынов в наказание за убийство на дуэли был на три месяца посажен в Киевскую крепость на гауптвахту и предан церковному покаянию: церковные власти назначили ему 15 лет покаяния (он должен был жить при монастыре, посещать церковные службы и ежедневно являться к своему духовнику), но, по просьбам Мартынова, срок этот сначала сбавили до 10 лет, а потом, в 1846 году, его освободили совсем.
Говоря о творчестве Лермонтова, надо отметить, что поэт начал писать необыкновенно рано, и не достигши еще двадцати лет, писал уже такие зрелые, прекрасные стихи, как никто в русской поэзии. Например, знаменитый «Парус» «Белеет парус одинокий…» написан в семнадцать лет, а ведь это шедевр.
В каком бы жанре Лермонтов ни выступал — в поэзии, в прозе, в драматургии — на все ложится печать его гения. Поэмы «Демон», «Мцыри», «Песня про купца Калашникова…», множество лирических стихотворений, роман «Герой нашего времени», драма в стихах «Маскарад» — эти произведения стали шедеврами русского искусства. Считается, что творчество Лермонтова знаменует собой вершину романтизма XIX века, с одной стороны, и качественно новый скачок в развитии русского критического реализма — с другой. В Пушкине Лев Толстой, например, особенно ценил идеал прекрасного, а в Лермонтове — необычайную глубину нравственного чувства, дух поиска истины. «Какие были силы у этого человека! — говорил Толстой о Лермонтове. — Что бы сделать он мог! Он начал сразу как власть имущий… Каждое его слово было словом человека, власть имущего».
Иван Сергеевич Тургенев
(1818–1883)
Об Иване Сергеевиче Тургеневе чаще говорят как о гениальном художнике, стилисте, нежели как о властителе умов. Властителями принято считать Толстого, Достоевского. Однако еще до появления пророческих романов этих двух гигантов русской литературы Тургенев написал, возможно, самый провидческий роман XIX века — «Отцы и дети». В нем прошлое спорило с будущим устами дворянина Павла Петровича Кирсанова и разночинца Евгения Базарова, полагающего, что нет ни одного «постановления в современном нашем быту, в семейном или общественном, которое бы не вызывало полного и беспощадного отрицания». Кирсанов никак не мог понять этого «будущего», которое отрицает все прошлое: «Как? Вы не шутя думаете сладить, сладить с целым народом?» — «От копеечной свечки, вы знаете, Москва сгорела», — ответил Базаров.
«Прежде были гегелисты, а теперь нигилисты», — с сарказмом говорил о Базарове Павел Петрович. Когда не только Москва, а вся тысячелетняя Россия «сгорела» в революционном огне, на ее пепелище Василий Розанов написал «Апокалипсис нашего времени» (1917–1918): «Нигилизм… Это и есть нигилизм, — имя, которым давно окрестил себя русский человек, или, вернее, — имя, в которое он раскрестился… Как 1000 лет существовать, прожить княжества, прожить царство, империю, со всеми придти в связь, надеть плюмажи, шляпу, сделать богомольный вид: выругаться, собственно — выругать самого себя „нигилистом“ (потому что по нормальному это ведь есть ругательство) и умереть». Не случайно вспомнилась русскому философу та «копеечная свечка».
Иван Сергеевич Тургенев родился 28 октября (9 ноября) 1818 года в городе Орле в родовитой дворянской семье, детство провел в имении Спасском-Лутовинове близ города Мценска Орловской губернии. Мать его Варвара Петровна, получив от дяди большое наследство, считалась самой богатой помещицей в губернии. Натура незаурядная и решительная, она к тому же отличалась крайней деспотичностью, что распространялось не только на крепостных, живших в постоянном страхе, но и на близких. Отец писателя Сергей Николаевич, гусарский офицер, судя по портрету — красавец, женился на Варваре Петровне по расчету и семейными делами почти не занимался, а с 1830-х годов, после разлада с женой, жил отдельно. В 1834 году он ушел из жизни.
На первых порах их семейной жизни в Спасском-Лутовинове, кроме охоты, устраивались балы, маскарады, спектакли: «Свой оркестр, свои певчие, свой театр с крепостными актерами — все было в вековом Спасском для того, чтобы каждый добивался чести быть там гостем», — свидетельствует в своих воспоминаниях приемная дочь Варвары Петровны — Варвара Николаевна Житова, в девичестве Богданович-Лутовинова. Исследователи предполагают, что она — внебрачная дочь Варвары Петровны и Андрея Евстафьевича Берса, отца Софьи Андреевны Толстой. По крайней мере вексель на долю наследства Богданович-Лутовиновой был выписан умирающей Варварой Петровной на имя А. Е. Берса — до совершеннолетия наследницы.
Сергей Николаевич, большой театрал, был поклонником рационалистического театра Вольтера. Уже после смерти мужа, в 1838 году, собираясь в Москву, Варвара Петровна признавалась в письме к сыну, что едет к «театру хотя дурного посмотреть, но Вольтера на сцене видеть, он мне напоминает отца». Благодаря Сергею Николаевичу старинную спасскую библиотеку пополнили трагедии Софокла, Эсхила, а также трагедии Озерова, комедии Грибоедова, Шаховского, Хмельницкого, многочисленные тома «Основного репертуара французского театра 1822–1823 годов» на французском языке. Домашняя библиотека оказала огромное влияние на развитие Тургенева.
Об Иване Сергеевиче Тургеневе — писателе и общественном деятеле — существует огромная литература, детские же и юношеские годы проходят «в несколько строк», хотя именно в Спасском-Лутовинове формировались и противоречия его натуры, и своеобразие его художественного мира.
Варвара Николаевна Житова вспоминает Тургенева дома чаще всего в состоянии подавленного протеста, подчиняющимся своеволию матери. Тем не менее в свое время получило широкую огласку так называемое «Дело о буйстве И. С. Тургенева», которое хранилось в архиве орловского губернатора. Шестнадцатилетний Тургенев, вступаясь за крепостную девушку Лушку, которую хотели продать, встретил исправника и понятых с ружьем в руках, не в шутку пригрозив: «Стрелять буду!» Те вынуждены были отступить. Так возникло «дело о буйстве», затянувшееся на годы. Бумаги «о розыске» Тургенева, часто уезжавшего из России, пересылались с места на место — вплоть до манифеста 1861 года об освобождении крестьян. В «Тургеневском сборнике» № 11 за 1966 год А. П. Шнейдер рассказывает о другом случае, когда Тургенев тайно от матери выкупил одного крепостного и отправил за границу.
В то же время ходили оскорбительные для Тургенева слухи, осевшие в некоторых воспоминаниях (в частности, Авдотьи Панаевой-Головачевой), о его малодушии. В 1838 году пароход «Николай I», на котором Тургенев отправлялся учиться за границу, загорелся. По свидетельству некоего пассажира, Тургенев пытался попасть в шлюпку с женщинами и детьми, восклицая: «Умереть таким молодым!» Эти слухи опровергает в своих воспоминаниях Е. В. Сухово-Кобылина, да и сам Тургенев, продиктовавший перед смертью Полине Виардо очерк «Пожар на море» (1883).
Можно было бы и не поминать этого, если бы не реакция матери Тургенева, характеризующая ее как человека с высокими представлениями о чести. Вскоре после этого случая она писала сыну:
«Слухи всюду доходят, и мне уже многие говорили, к большому моему неудовольствию… Ce gros monsieur Tourgueneff qui se lamentoit tant, qui disoit mourir si jeune
[5]… Там дамы были, матери семейств. Почему же о тебе рассказывают? Что ты gros monsieur (толстый господин) — не твоя вина, но что ты струсил… Это оставило на тебе пятно ежели не бесчестное, то ридикюльное. Согласись…»
Варвара Петровна и сама тяготела к перу. Ее дневниками и записками, по свидетельству домашних, были забиты целые сундуки. Незадолго до смерти она велела их сжечь, однако сохранились карандашные записи, которые она вела во время предсмертной болезни. Тургенев прочел их после ее кончины в 1850 году, и это стало для него откровением — бездна материнского одиночества, страданий из-за собственного самодурства, которое она не умела укротить. «С прошлого вторника, — писал он Полине Виардо 8 декабря 1850 года, — у меня было много разных впечатлений. Самое сильное из них было вызвано чтением дневника моей матери… Какая женщина, мой друг, какая женщина! Всю ночь я не мог сомкнуть глаз. Да простит ей Бог все… Право, я совершенно потрясен». Была в дневнике и такая запись: «Матушка, дети мои! Простите меня! И ты, о Боже, прости меня, ибо гордыня, этот смертный грех, была всегда моим грехом».