Правление Юстина II началось с громкого провозглашения халкидонской веры; западные авторы видят в этом продолжение публичной политики Юстиниана. Но в то же время к монофизитам было проявлено снисхождение и милосердие, а многим из них, например старику Феодосию Александрийскому, со времен Феодоры все еще жившему в Константинополе, оказывались почести; он даже лично принят императором, а после своей кончины (566 г.) был похоронен с высшими почестями. Моральное лидерство столичных монофизитов перешло к историку Иоанну Эфесскому, который придерживался весьма умеренных взглядов и был принят при дворе. Чтобы успокоить монофизитов, Юстин ввел пение Никейско-Цареградского символа за каждой Литургией, так как многие монофизиты в простоте своей полагали, что халкидонцы предали древнюю веру Церкви. Некоторые монофизитские лидеры, сосланные еще во время Юстиниана, были амнистированы.
Император предложил свою помощь в примирении различных монофизитских фракций (именно тогда, в 566-567 гг., в столице прошел диспут между тритеистами и северианами под председательством Иоанна Схоластика). Для участия в диспуте был приглашен в столицу даже Иаков Бар-Аддай (уже глубокий старик к тому времени). Открытое противостояние вновь сменилось поисками компромисса.
Юстин опубликовал несколько предложений о примирении. Похоже, умеренные монофизиты, включая даже самого Иакова Бар-Аддая, и уж во всяком случае Иоанн Эфесский, рассыпавшийся в похвалах перед императором, были готовы принять объединение. Внутренние разделения монофизитства, явленные прежде всего в тритеистских спорах, сделали перспективу объединения более привлекательной, по крайней мере для некоторых нехалкидонцев. Но массы отказались следовать за иерархами: во время большой объединительной встречи в Каллинике на Евфрате монах-монофизит выхватил текст императорских предложений из рук читавшего их и разорвал свиток. Еще при жизни почитаемый как святой и исповедник, престарелый Иаков Бар-Аддай не мог контролировать своих фанатичных последователей.
Самое известное из императорских предложений о мире носит название "Программа". Это был манифест нового халкидонского богословия. В "Программе" подтверждалось, что православная христология может быть выражена как в кирилловских, так и в халкидонских терминах. В заключение император призывает всех христиан к единству на основе "истинного учения", избегая "ненужных споров о личностях или словах, так как слова приводят к единой истинной вере и пониманию, в то время как обычаи и формы, которые до сего дня преобладали в святой, соборной и апостольской Церкви Бога, остаются, как всегда, вне потрясений и изменений". По всей видимости, под обычаями и формами подразумеваются как различные терминологические системы, так и литургические и канонические традиции.
Казалось, никогда ранее условия объединения между православными и монофизитами не были обговорены в более реалистических терминах. В "Программе" содержался призыв прийти к согласию в сущности, а не в словах, и в ссылке на "ненужные споры о личностях" содержался намек на взаимное снятие анафем. В документе не было двусмысленностей, подобных тем, которые содержались в "Энотиконе" Зенона. Каждое 16 июля Юстин II возглавлял празднества в память Халкидона, а его западная политика не могла позволить даже намека на отступление от Собора, ставшего уже символом правой веры для Рима. Латинские поэты Корипп и Венатий Фортунат в самых восторженных тонах писали о православии императора. Он переписывался с франкскими королями и даже послал св. Радегунде – бывшей королеве, а ныне монахине в Пуатье – мощевик с частицами Истинного Креста, а папе – богато изукрашенный крест с двумя портретами: своим и императрицы Софии. Все это проходило параллельно с переговорами об объединении с монофизитами.
Однако Юстину так и не удалось убедить монофизитов добром, и он решил прибегнуть к силе. Часть монофизитов приняла "Программу" под сильнейшим имперским давлением. Те бывшие антихалкидонские епископы, которые заняли свои кафедры, вытеснив с них халкидонцев, были при возвращении в Церковь рукоположены заново. Но в конечном итоге такая практика официально запрещалась, и желающие вернуться в Церковь должны были лишь принять "формулу единства", в которой имелась ссылка на соглашение 433 г. между Кириллом Александрийским и Иоанном Антиохийским. Среди вернувшихся в то время в Церковь был проживавший в Константинополе монофизитский патриарх Антиохийский Павел Черный (см. ниже). Но большая часть иаковитов упорно сопротивлялась, что и привело в конце концов к провозглашению новой анафемы против Севира Синодом в Константинополе.
После Юстина II правил Тиверий II. С 574 по 578 г. он был регентом при душевнобольном Юстине, а с 578 по 582 г. правил самостоятельно. Его политика по отношению к монофизитам также была довольно мягкой. Но патриарший трон занимал Евтихий (577-582), в свое время, сосланный Юстинианом за противодействие афтартодокетизму, – твердый халкидонец. Похоже, он несколько противился тенденции Тиверия ослабить административное давление на диссидентов, введенное Юстином. Действительно, император фактически признавал существование двух параллельных церквей; Иаков Бар-Аддай вновь посещал столицу. Но на самом деле мягкость Тиверия была политически мотивированной: она диктовалась важностью поддержания добрых отношений с арабами-гассанидами – союзниками Империи. Выше говорилось, как еще при Юстиниане в 543 г. гассанидский арабский "филарх" Аль-Харит добился устроения на своей территории монофизитской иерархии. В 580 г. Тиверий торжественно принял в Константинополе сына Аль-Харита – нового "филарха" Аль-Мундхира. Выступая в роли защитника монофизитов, Аль-Мундхир добился освобождения нескольких клириков, отказавшихся принимать объединение с халкидонцами.
4. В 582 г. после смерти императора Тиверия и патриарха Евтихия на трон взошел император Маврикий (582-602), а патриархом стал св. Иоанн Постник (582-595). Тут роли несколько переменились. Патриарху, благочестивому подвижнику, принадлежит следующее изречение: "Что же такого говорят несогласные с нами, что заслуживает гонений? Если даже язычникам предоставляется амнистия, как же я могу преследовать христиан, безупречных в своем христианстве и, как мне кажется, более верующих, чем мы?" Благодаря такой мягкости и любви многие монофизиты вернулись в Православие. В Константинополе патриарх не возражал против присутствия монофизитов, часть которых даже сослужили с халкидонцами (не принимая Причастия).
Новый император, не претендуя быть богословом, пытался в течение всего своего правления присоединить монофизитов к православию, но не только силой или убеждением, а и через свое недюжинное дипломатическое искусство. Маврикий, недооцениваемый многими историками, несомненно, был одним из лучших византийских императоров. При нем, кстати, Империя окончательно перешла на греческий язык. Он дал убежище бежавшему при дворцовом перевороте персидскому "царю царей" Хозрою II и даже выдал за него свою дочь, а затем поддержал его в гражданской войне. В результате Хозрой, вернувшийся на престол, считал Маврикия своим благодетелем, отцом и покровителем. Он вернул Империи значительные территории в Армении и подписал с ней договор о "вечном мире".
Маврикий реформировал и укрепил Империю изнутри и отменил автономию гассанидов, чем лишил монофизитов мощной политической поддержки. Благодаря присоединению Армении к Империи большая часть Армянской Церкви и Грузинская Церковь вернулись в Православие.
В то же время Маврикий поддерживал тесные отношения с римским епископом, который, в свою очередь, был полностью лоялен имперскому экзарху, живущему в Равенне. То есть во внешнеполитических делах наконец воцарились мир и согласие, и в делах церковных, казалось, все постепенно пошло к примирению.
Сам Маврикий был талантливым полководцем, безупречным семьянином и человеком необычайной личной скромности. Он не выносил коррупции и повсюду искоренял ее. Правда, так он нажил множество личных врагов.
