2. Первое по времени прямое массовое неприятие Собора произошло в Палестине. Толпы монахов под водительством игумена Феодосия бурно восстали против Ювеналия Иерусалимского; их поддерживала проживавшая в Иерусалиме императрица Евдокия, вдова Феодосия II, которая выступала против политики преемника ее мужа, Маркиана. Когда Ювеналий вернулся из Халкидона, ему не дали занять свою кафедру. Другой участник Халкидонского Собора, епископ Севериан Скифопольский, был убит. Поначалу даже такие уважаемые лидеры монашества, как св. Герасим и св. Геронтий, резко выступили против Халкидона. Лишь позже они сменили свои позиции. В 451 г. единственным твердым защитником Халкидона был великий св. Евфимий – игумен Лавры.
Ювеналию пришлось бежать в Константинополь. Вместо него был хиротонисан игумен Феодосий, а все ведущие епископские кафедры были заняты другими монофизитами. Так, в епископы Маюмские был хиротонисан знаменитый богослов Петр Ивериец. В конце концов Ювеналия вернули на его место с помощью имперских воинских подразделений, после ряда кровавых столкновений с толпами монахов. К счастью, в течение нескольких следующих десятилетий халкидонское православие в Палестине поддерживалось не только воинской силой, но также – и с куда большим успехом – такими великими монашескими лидерами, как преп. Евфимий и преп. Савва Освященный.
В Египте, благодаря жесткой политике Маркиана, на место смещенного Диоскора был хиротонисан халкидонский архиепископ Протерий. Протерий был священником при Диоскоре и, следовательно, твердым кирилловцем. Даже папа Лев поначалу сомневался в его православии. Однако тот факт, что он принял Халкидон, заставил большинство египтян отвернуться от него. Диоскор скончался в своей ссылке в 454 г., и монофизиты, не признававшие Протерия, стали считать александрийскую кафедру вакантной. После смерти императора Маркиана (457 г.) в Египте разразилось народное восстание, и Протерий был зверски убит толпой в алтаре, во время совершения Евхаристии в Великий Четверг. В ситуации безвластья два антихалкидонски настроенных епископа – Евсевий Пелусианский и Петр Ивериец Маюмский – в оккупированном монофизитами Кесареоне, главной церкви Александрии, хиротонисали нового папу – Тимофея, по прозвищу Элур (Кот).
В результате новый император Лев I (457-474 гг.) столкнулся с абсолютным неприятием своей власти в Египте. Кстати говоря, он стал первым римским императором, который был коронован столичным архиепископом. Лев не был богословом. Его церковными советниками были короновавший его твердый халкидонец архиепископ Константинопольский Анатолий, а после его смерти – его преемник Геннадий. С другой стороны, папа Лев настойчиво призывал его принять самые строгие меры против Тимофея. Константинополь, как и Рим, занимал твердую прохалкидонскую политику, причем не только по причинам богословским, но и по практическим: Халкидон утвердил преимущество Константинополя над Александрией.
Однако император не хотел начинать правление с использования силы, к чему его призывал папа римский Лев, и силой водворять в Александрии халкидонского епископа, что Маркиан сделал в Иерусалиме. Одно время он думал даже о проведении нового собора. Но вместо этого Лев I предпринял довольно необычный шаг: он опросил всех епископов Империи и даже нескольких видных монахов (в том числе св. Симеона Столпника) о законности посвящения Тимофея и о значимости Халкидона. Почти единогласно все высказались против Тимофея и за Халкидон. С этим посланцы императора пришли к Тимофею и попросили его подчиниться мнению большинства. Он отказался и призвал народ на свою защиту. Тогда в ход были пущены войска. Ценой 10 тысяч жизней Тимофея удалось арестовать и увезти в ссылку в крымский город Херсонес.
На его место был поставлен халкидонский епископ, которого также звали Тимофей, по прозвищу Салофакиол (Белый Тюрбан) – очень привлекательный и терпимый человек безупречной жизни и репутации. Тимофей пытался предпринять ряд "экуменических" попыток примирения и даже восстановил имя Диоскора в диптихах. Но монофизиты, признавая его добрые качества, не признавали его самого. Подавляющее большинство египетских христиан, после того что они считали невероятным унижением своей церкви в Халкидоне и после кровавых репрессий, предпринятых имперскими войсками, отказывались иметь что-либо общее с Тимофеем, которого они презрительно назвали "имперским человеком", или, на семитских языках, "мелкитом".
Энергичная политика императора Льва, умело сочетавшего методы кнута и пряника, позволила сохранить видимость единства в Египте до его смерти (474 г.). Увы, это внешнее единство не означало справедливого и органичного восприятия Халкидона ни его противниками, ни его сторонниками.
В течение всей второй половины V в. так и не состоялось глубокого богословского дебата о смысле Халкидона. Все ограничивалось лишь политическими баталиями и войной лозунгов. В результате халкидонское определение веры постепенно было изъято из своего истинного контекста и использовалось либо для доказательства того, что старая докирилловская антиохийская христология выжила неповрежденной, со всеми своими недостатками и опасностями, либо для доказательства, что Церковь отошла от богословия св. Кирилла. Как мы знаем, ни та, ни другая точка зрения не была верной.
Преобладание антиохийской христологии среди защитников Собора очевидно. Прежде всего это проявлялось в их интерпретации фразы "а еще тем более сохраняется особенность каждой природы, сходящейся в одно Лицо (Рсьупрпн) и в одну Ипостась", а также в избегании ими теопасхитских формул, относящих страдание Христа к Его Личности. Оба эти пункта, конечно, связаны между собой. Со времени Диодора Тарсийского и Феодора Мопсуэстийского антиохийцы настаивали на целостности и чистоте как Божества, так и человечества во Христе, которые они называли "природами", "природы" не могут не только смешиваться, но даже быть в подлинном "соединении" друг с другом. Отношения между ними виделись как "соприкосновение", "сцепление" (ухнЬцейб), в то время как единство Христа выражалось термином "один Рсьупрпн". Для Феодорита и для многих других халкидонцев выражение "сходящейся в одно Лицо и в одну Ипостась" означало новое, ослабленное значение слова "ипостась" как синонима слова "Рсьупрпн". Если изъять это выражение из контекста, оно, возможно, позволяло такую интерпретацию. Однако весь контекст, в который входили не только всевозможные официальные заявления отцов о своем "кириллизме", но и использование в определении термина "Богородица", подразумевал, что под словом "ипостась" имелась в виду предсущная Ипостась Логоса, Одного из Святой Троицы.
Антиохийская интерпретация халкидонского ороса появляется не только в писаниях Феодорита, особенно в его "Haereticarum fabularum compendium" (453 г.) и в его письме к несторианину Иоанну Эгейскому, но также и в позициях Геннадия, архиепископа Константинопольского (458-471), одного из его преемников Македония (496-511), "неусыпающих" монахов, а также других "халкидонцев" того времени. Общая позиция всех этих защитников Собора была в их нежелании использовать понятие "ипостасное единство" – со всеми вытекающими последствиями. Конечно, формально они не были несторианами – и всегда отрицали, что проповедуют учение о "двух сынах": что предсущный Сын Божий отличен от рожденного в истории сына Марии, – но в то же время, как и их антиохийским учителям Диодору Тарсийскому и Феодору Мопсуэстийскому, им было чрезвычайно трудно признать во Христе подлинное единство субъекта. Это было особенно очевидно всякий раз, когда дело касалось страстей Христовых. Когда им задавали прямой вопрос: "кто пострадал на Кресте?" – они отвечали: "плоть Христова", или: "Его человечество", или: "Его человеческая природа", или даже: "все человеческое в Нем", – то есть всякий раз они говорили о безличностных свойствах. Не признавая существование во Христе второй личности (это было бы уже чистым несторианством), они в то же самое время не могли признать, что если только "кто-то" (а не "что-то") может по-настоящему страдать, то св. Кирилл в своих знаменитых 12 анафематизмах был прав, утверждая, что "Бог Слово пострадал во плоти" (ербиен убскЯ).
