– Я им позвоню, предупрежу о задержке. Я сказала детективам, что мы приедем к четырем. Нам теперь ни при каких условиях не успеть.

Шарон подошла к стоящему на прилавке телефону, сняла трубку и приложила ее к уху. Нахмурившись, она несколько раз нажала на рычажок сброса вызова, затем положила трубку.

– Не работает.

Энни закатила глаза, развернулась, окруженная трепетанием послушного шелка, и направилась к выходу, бормоча на ходу проклятия погрязшим во тьме Средних веков захолустным городкам, ломающимся машинам, невыносимой жаре, кошмарной влажности и до ужаса ненадежной связи. Никак не реагируя на ее монолог, Шарон и Грейс последовали за ней через обшарпанный переулок к лестнице из трех ступеней, ведущей к двери в кафе. Стекло на этой двери было заменено на сетку от насекомых.

– Сейчас я закажу себе кварту чаю со льдом, а потом… – Тут она открыла дверь и замолчала на середине предложения, а затем глубоко вздохнула и сказала: – Так, леди. Это уже не смешно.

Грейс отпустила дверь, и та, влекомая пружиной, закрылась. Они стояли и молча смотрели на пустые кабинки, пустые табуреты, выстроившиеся вдоль барной стойки, пустое рабочее пространство за ней. Нигде не было ни пятнышка. Если бы к резкому запаху антисептических средств, витающему в воздухе, не примешивались запахи еды, можно было подумать, что это кафе не работает уже несколько лет.

Шарон подошла к стойке и взяла трубку стоящего рядом с кассой телефона. Положив ее, она беспомощно посмотрела на Грейс и Энни.

– Значит, телефоны не работают во всем городе. – Она пожала плечами. – Скорее всего, телефонным компаниям требуется не один день для того, чтобы добраться до такого отдаленного городка, как этот, и наладить связь.

Энни вскинула бровь, принявшую форму идеальной дуги:

– А где все люди?

– Кто знает? На рыбалке, на совместном пикнике или спят после обеда… – Шарон посмотрела сначала на Энни, потом на Грейс, увидела, что лицо первой выражает сомнение, а второй – напряжение, и впервые задумалась над тем, до чего они все разные. Она знала причину паранойи Грейс – черт, если бы за ней в течение десяти лет подряд следил серийный убийца, у нее бы тоже развилась паранойя. И с самой первой встречи с Энни – тогда, в больнице, – она поняла, что эта женщина давным-давно и на собственном горьком опыте научилась никому не доверять. Но теперь у Шарон тоже было что вспомнить – с тех пор, как она получила пулю в офисе «Манкиренч», она месяцами жила на грани нервного срыва. Однако сейчас, впервые с тех пор, как свинец нашел ее шею, она чувствовала себя странно спокойно и уверенно – и именно в том месте, где тишина и отсутствие людей так беспокоили двух ее подруг.

Она положила сумочку на стойку и уселась на табурет.

– Ну ладно. Я гляжу, у вас от этого места мурашки по спине ползут, но вы должны понять, что ничего странного в том, что здесь пусто, нет. Я почти всю жизнь прожила в городке, который был не намного больше, чем этот, и знаете, когда я в первый раз в жизни заперла входную дверь? Девять месяцев назад, сразу после того, как я вышла из больницы, и ФБР поселило меня в квартире в Миннеаполисе.

Энни недоверчиво покосилась на нее:

– Кафе – это бизнес, и бензоколонка – это бизнес. Здесь люди работают и зарабатывают деньги. Ни один дурак не уйдет днем оттуда, где он работает, тем более оставив дверь открытой. И не важно, в большом или в маленьком городе он живет. Это же идиотизм.

Шарон вздохнула:

– Говорю же, здесь все так и происходит. Ну каких клиентов они могут упустить? Своих соседей? Те, скорее всего, возьмут все сами и оставят деньги на прилавке. Люди здесь не воруют друг у друга. Грейс, ты что ищешь?

Грейс слонялась взад-вперед по кафе. Сначала она осмотрела пол, потом пустые кабинки, потом окно.

– А?

– Ты что-нибудь там видишь?

– На улице? Нет. Но я хочу пойти проверить тот дом, мимо которого мы прошли. Скоро вернусь.

Грейс вышла из здания и завернула за угол, направляясь к деревянному дому позади кафе, но остановилась, увидев на бетонной стене небольшой металлический ящик. Из него выходил толстый кабель в поливинилхлоридной оболочке, полз вниз по стене и уходил в землю. Грейс подошла поближе, чтобы прочесть выбитое на ящике название местной телефонной компании – так, на всякий случай, – и вдруг сердце у нее подпрыгнуло. Кабель – и оболочка, и тонкие разноцветные провода внутри – был перерезан.

Грейс замерла на месте – только глаза метались – и прислушалась, стараясь уловить хоть какой-нибудь звук, который бы оживил это безмолвное место.

«Дети, – подумала она. – Дети с перочинными ножами и серьезными недостатками в воспитании».

После нескольких мгновений неподвижности она медленно, осторожно двинулась дальше. Обойдя кругом здание бензоколонки, она обнаружила еще один ящик. Кабель под ним тоже был перерезан, на этот раз не так аккуратно – выбившиеся из оболочки провода торчали во все стороны. Мысли Грейс неслись со скоростью света, уравновешивая этим искусственное замедление скорости, повышенную точность и обдуманность ее действий.

На стене деревянного дома она обнаружила еще один ящик – опять аккуратный разрез, затем осторожно подобралась к входной двери, открыла ее и, вглядываясь в темный холл, прислушалась. В осмотре дома не было необходимости – она сразу поняла, что внутри никого нет.

Она бесшумно закрыла дверь и постояла немного на крыльце в надежде, что какой-нибудь порыв ветра нарушит эту жуткую тишину, в которой Грейс тонула, как в воде.

Она не собиралась больше принимать во внимание слова Шарон о том, что в таком маленьком городе все так и должно быть, что нет ничего необычного в том, что в субботний день здесь очень тихо и ни у кого не заперты двери. Она сбросила их со счетов, так как внутренний голос властно заявил ей, что им нужно убираться отсюда подальше, и как можно скорее.

Шериф Майкл Холлоран сидел в своем кабинете, расположенном на втором этаже здания администрации округа Кингсфорд. Его кресло было обращено к большому окну, выходящему на молочную ферму Гельмута Крюгера.

Никто и никогда не считал Бонара Карлсона умником, но у него была способность замечать то, чего многие в упор не видели, и обращать внимание на такие мелочи, которые ускользали от глаз остального мира. Эта его черта, в ряду прочих, и делала его таким хорошим полицейским. Сейчас, из окна своего кабинета, Холлоран видел то, что Бонар заметил давным-давно, и это его несколько принижало. Получалось, что почти все лето он и глаз-то по-настоящему не открывал.

Трава на пастбище Гельмута Крюгера была совсем не такой сочной и зеленой, какой ей полагалось быть, а имела тот особый осенний оттенок, появляющийся тогда, когда трава начинает сохнуть от корней и сквозь стебли просвечивает желтизна. А если вам этого недостаточно, чтобы поверить в пророчества Бонара насчет засухи, то поглядите на коров: сегодня они сбились в черно-белую кучу, выставив зады, словно совещающиеся игроки в американский футбол, и непрерывно отмахиваются хвостами от гнуса, из-за которого летом корова может запросто потерять сотню фунтов веса.

Те или иные кровососущие насекомые – постоянная докука летом в Висконсине, но перед засухой комаров становится на порядок меньше, а слепни, оводы, оленьи и домовые мухи размножаются в диких количествах, делая светлое время суток невыносимым для скота.

Все признаки были у Холлорана перед глазами, но он не видел их. Это заставляло его серьезно задуматься о своих способностях к наблюдению и о том, годится ли он для работы, в которой успех часто зависит от того, замечаешь ли ты то, чего не замечают другие.

Взять хотя бы это дело. Для Холлорана это было второе убийство за десять лет – все время его пребывания на посту шерифа. Десять лет он был уверен, что драки в барах будут самым сложным, с чем ему придется столкнуться в его полицейской работе. Весь его опыт ни в малейшей степени не подготовил его к расследованию дела с тремя утопленными в заброшенном карьере трупами, которые выглядели так, будто были вывезены из района боевых действий.