Как дорогого друга.

Как мать, уснувшую навек,

А с ней - леса и реки, -

Всё то, с чем русский человек

Неразлучим навеки…

И снова бил боец врагов,

Смахнув с ресницы слёзы,

- За Родину, за отчий кров,

За русские берёзы!

И враг разжал полукольцо,

Где друг лежал в разведке,

А рядом с другом - деревцо

И сломанные ветки.

Стихотворение помечено сорок первым годом. Этот памятный всем нам год памятен по-особому и Владимиру Ивановичу, оказавшемуся в самом начале войны на Мурманском направлении Карельского фронта в зенитных войсках. Это была третья война, в которой участвовал Жилкин, участвовал, несмотря на то, что был уже не молод. Впрочем, возраст не помеха, когда не стареет душа и в груди бьётся горячее, верное сердце. Об этом поэт прекрасно и точно сказал в «Песне старого солдата»:

Мне скоро стукнет пятьдесят.

Да не беда - служу умело.

Когда стране враги грозят,

Для стариков найдётся дело.

Это так. Годы ведь не только сутулят спину, но копят уменье и понимание, копят жизненный опыт, которые в военном деле, как, впрочем, и во всяком другом, весьма годятся, а иной раз просто незаменимы.

Поэт-боец «в любой землянке был как дома» и с полным основанием, с полным правом мог заявить: «Мы в боевых делах седели. Но не старели, а росли».

Муза Жилкина была не робкого десятка. Она не молчала при громе орудий. В лежащей передо мной синей книжечке я нахожу стихи и сорок первого, и сорок второго, и сорок третьего и сорок пятого годов.

Я говорил до сих пор о Жилкине, по-преимуществу, как о поэте-бойце. Но есть у него много добрых качеств и помимо того, и они не менее примечательны и не менее заметны в его творчестве. Очень развито у Жилкина чувство природы, которое, увы, частенько у наших поэтов, особенно у молодых, или приглушено городом, или вовсе отсутствует. Ухо и глаз Жилкина всегда навострены. Он всё вокруг слышит, всё видит и для всего находит свои особые, ярко-живописные слова: «Потрескивали облака, ломая хворост молний», «Серебристые звенят осины, как простая песенка без слов», «И дождик пробежал рысцой по синей крыше сада».

Приметчивый глаз и словесная выразительность далеко не исчерпывают достоинств его пейзажной лирики. Жилкин не просто созерцатель. В этом смысле очень показателен его маленький шедевр «Камнеломка», который не могу отказать себе в удовольствии привести целиком:

О чём ты шепчешься негромко

В полярной тундре с ветерком,

Застенчивая камнеломка,

Дрожа от стужи стебельком?

Вокруг унылые просторы:

Ни деревца, ни колосков,

А ты цветёшь, лаская взоры

И радуя зимовщиков.

И мне бы так в краю суровом

Всю жизнь до самого конца

Поэзией и добрым словом

Отогревать людей сердца.

Видите, ЧТО привлекает глаз поэта, ЧТО питает его чувства. Видите, КТО героиня его строк. Не красавица роза, не экзотические орхидеи, не пышные пионы, а скромная, малоприметная, «застенчивая камнеломка». В этом выборе - весь Владимир Жилкин, и не только в поэзии, но и в жизни.

А жизнь, надо сказать, не баловала его и готовеньким ничего не преподносила. Я говорил о трудных солдатских годах, об огневых днях гражданской войны. Сам Жилкин в стихотворении «В голодный год» рассказал о злом голодном времени. А теперь давайте вернёмся в годы ещё более ранние. Вот отрывок из стихотворения «О далёком»:

Деревня.

В избе,

покосившейся набок,

С вытьём молодух,

с причитанием бабок,

С одною наседкой в пустом решете,

В нужде,

обречённости,

в темноте,

От вечного горя,

от горькой кручины

Слезится глазок золотистой лучины…

…Кудахтнул в углу самовар,

как петух,

Высокой запел фистулой и потух…

И, словно булыжником,

вымостив брюхо

Замешанной вкруть

с лебедой аржанухой…

Такова деревня детских лет Володи Жилкина. А вот и сами эти годы, описанные резко, выразительно и правдиво в стихотворении «Детство»:

И вот мой ялик детства скромный

Причалил на ветру крутом

В приморском городе - к приёмной

Под вывеской «Сиротский дом».

Я в списке школы. Пояс с бляхой.

Казённый кошт. Кровать с доской.

Рыдая, бьётся жалкой птахой

Мать у калитки приютской.

И дни мои, как двойки с плюсом,

Растут сугробами обид.

Нас учит петь девица с флюсом

И на рояле дребезжит…

Сугробы обид росли изо дня в день, пока одесский сиротский дом не остался позади. Подросший Володя поступил в ремесленное училище и, в 1914 году окончив его, устроился подручным слесаря в одну из одесских типографий. Из Одессы вместе с матерью Володя перебрался к дяде-провизору в Москву, где работал учеником в аптеке, а потом в Ярославль. Но в следующем году девятнадцатилетнего Володю забрили в солдаты, и только спустя шесть лет, пройдя две войны и сто тысяч бед, Владимир Жилкин, наконец, попал в Архангельск.

И тут на долю демобилизовавшегося, измытарившегося двадцатипятилетнего Владимира Жилкина вдруг выпало несколько странно-счастливых месяцев. Приехав в Архангельск, Жилкин поселился в пригородной Соломбале и устроился работать на телефонную станцию сторожем. Вот как описывает в письме ко мне Андрей Викторович Шабунин, хорошо знающий Владимира Жилкина, тогдашнюю жизнь поэта: «Дали ему ружьё и чердак, где жить. Ходил с ружьем и сочинял стихи. Это было лучшее время его жизни (так признавался мне Владимир Иванович) На чердаке была большая русская печка. Варил себе рагу из трески и картошки, писал стихи, чувствовал себя полным хозяином жизни…»