После такого трудного двухлетнего плавания не грех бы и отдохнуть, но, вернувшись на родину, Александр Кучин в навигацию 1912 года отправляется на другой край света, то есть на этот раз не на крайний юг, а на крайний север, не в Антарктику, а в Арктику.

Теперь он становится участником экспедиции Русанова на Шпицберген и капитаном нанятой для экспедиции зверобойной шхуны «Геркулес». Русанову была поставлена задача найти на Шпицбергене не занятые американцами и норвежцами залежи каменного угля и поставить заявочные столбы, которые дали бы России право эксплуатации их и права на часть территории острова, на котором издавна зимовали и били зверя русские промышленники.

Русанов охотно согласился на эту экспедицию, но взял с собой продовольствия на полтора года, что казалось странным, так как до Шпицбергена морского ходу одна неделя. Никто не знал о планах Русанова, вынашиваемых им много лет - пройти вдоль берегов Сибири Северным путем до Тихого океана. Теперь, используя благоприятные обстоятельства, Русанов решил осуществить давнюю свою мечту.

Закончив работы на Шпицбергене, найдя уголь и поставив для России заявочные столбы, то есть полностью выполнив задачу, Русанов решил дальше уже на свой риск и страх продолжить экспедицию, отправиться на восток к Новосибирским островам и пробиваться дальше к Берингову проливу.

Он открыл свои планы дальнейшего плавания всем четырнадцати участникам экспедиции и спросил, кто из них хочет отправиться с ним в далекое плавание. Одиннадцать человек изъявили своё желание идти дальше с Русановым, а трое возвратились в Архангельск.

Итак, капитан Кучин повел «Геркулес» в дальний и опасный путь. Укрываясь от шторма, он зашёл в Маточкин Шар - пролив между Южным и Северным островами Новой Земли. Отсюда восемнадцатого августа 1912 года Русанов дал в Петербург телеграмму, в которой, раскрывая свои планы уже всей России, извещал, что идёт на восток по Северному пути.

Больше никаких известий о судьбе Русанова и его товарищей не было. Экспедиция исчезла, и следы её были обнаружены только двадцать два года спустя, когда близ устья Енисея на одном из островов был обнаружен вмёрзший в лёд столб с надписью «Геркулес, 1913 г.». Я видел этот невысокий столбик в музее Арктики и Антарктики в Ленинграде, как и некоторые другие мелкие вещи, найденные несколькими годами позже у северо-западных берегов Таймыра.

И это всё, что известно о судьбе экспедиции. Все одиннадцать участников ее погибли, в том числе и отважный архангельский капитан Александр Степанович Кучин. Его взяло холодное полярное море, как и многих других северных мореходов.

Но на смену погибшим исследователям Арктики являлись наследники их свершений, которые уходили в далёкие опасные рейсы, чтобы торить новые морские и ледовые пути. Иные, как Владимир Воронин, водили по океанским курсам корабли до славной и почётной старости.

В Архангельске и Соломбале старых поморских капитанов было немало. Арктические путешественники, собираясь в свои экспедиции, не раз прибегали к их помощи и совету.

Когда Георгию Седову пришлось искать корабль для своей экспедиции к Северному полюсу, он прежде всего вспомнил о своих архангельских друзьях-капитанах. Приехав в начале июня 1912 года в Архангельск, Седов велел извозчику ехать с пристани не в гостиницу, а к давнему приятелю лоц-командиру Елизаровскому, который жил в Соломбале неподалеку от портовых мастерских. По свидетельству Н. Пинегина, «Елизаровский принял гостя радушно. Узнав, что главная забота - найти подходящее судно, послал за знакомыми поморами - посоветоваться с ними.

Первым пришёл Лоушкин, старый поморский капитан. Вошёл в горницу по-старинному: стал у порога, отвесил поклон, перекрестился и снова раскланялся. Подал ладонь лопаточкой, разгладил широкую сивую бороду, заворковал по-поморски:

- Как ваше здоровьице? Гляди, и меня вспомянули. Довелось и старому коту с печи скочить. Пришёл с бани, а жёнка сказывает: «Миколаич, по тебя от командира приходили». А от какого командира - сама не знает. «Ты чё, дура, не спросила?» - говорю. «А ты чё не сказывал, какие у тебя командиры знакомые?» - «А на что тебе знать!» - «А чтоб при глупом муже самой в дурах не быть!» Вот так отбрила! Ой, бабий ум - что коромысло: и криво, и зазубристо, и на оба конца. И толковать больше не стала. От куфарки узнал, кого по меня посылали, потому и сдогадался…

Словоохотливый капитан стал припоминать, какие же есть свободные от фрахта суда.

- Вот «Геркулес» у стенки стоит, «Митрей Солунский», «Андромеда». Да нет, маловаты!… Постойте, робята, пошто далеко ходить… Вот стара память! Есть судно, вам подходящее. Вчерась мимо шёл, калошу завязил как раз насупротив него. Еще спросил у штурмана: «Как, под груз стали или чё!» - «Каки там грузы! Только и грузили старые швартовы; истёрлись о рым. Другого груза с зимы не видали»… Пойдём, командиры, посмотрим.

Моряки пошли на берег Двины. Недалеко стояло судно с двумя высокими мачтами и длинным утлегарём. Спереди, по капитанскому мостику, крупная надпись: «Святой мученик Фока»…

Когда возвращались к Елизаровскому, Лоушкин рассказал всю подноготную и про судно, и про владельца. «Святому Фоке» сорок два года, куплен в Норвегии, за границей ходил под названием «Гейзер».

- Думайте, думайте, командиры. Десять раз примерь, однова отрежь. А только верьте моему слову неложному: лучше судна не найти.

Командиры думали, и не только думали, но и действовали. Седов и Елизаровский вместе с Лоушкиным сперва осмотрели корабль снаружи, потом спустились под палубу поглядеть паровую машину и трюм. Снаружи судно производило хорошее впечатление: отличные обводы, руль, сделанный из толстых дубовых брёвен, скреплен полосовым железом. Вся кормовая часть обита котельным железом. Окован железом и форштевень.

Не менее внушительное впечатление производил корабль и изнутри. Весь корпус - из дуба, а обшивка не одна, а три: две наружные и одна внутренняя.

Судно могло ходить и под парусами и двигаться при помощи паровой машины. Таким увидел «Св. Фоку» Седов в начале июня. А двадцать седьмого августа 1912 года его увидел весь Архангельск.

Мы, мальчишки, само собой разумеется прознали о седовской экспедиции к Северному полюсу задолго до её отплытия, прознали по нашему изустному, незримому телеграфу, подобному Длинному уху окраинных полупустынь Средней Азии в эпоху, предшествующую радио.

Наше Длинное ухо было по преимуществу водяным. Все лето мы проводили у воды, околачиваясь целые дни на пристанях, и были отлично осведомлены о главнейших событиях дня в порту, о приходящих и уходящих кораблях и пароходах. Всякого рода экспедиции, отправляющиеся в дальние северные моря, были у нас на особом учёте.

На пристани дальнего плавания двадцать седьмого августа мальчишки появились спозаранку. «Св. мученик Фока» пришёл из Соломбалы, где грузился перед отправкой.

Был чудесный, ясный день. Я это пишу несмотря на то, что пятьдесят семь лет спустя в фондах музея Арктики и Антарктики в Ленинграде на фотографиях, изображающих церемонию отплытия «Св. Фоки», я, к изумлению своему, увидел раскрытые зонтики над головами иных из провожающих.