Итак, мы знаем прототип капитана Татаринова. Мы знаем прототип, а может статься, и подлинного Вышимирского. Мы без труда можем обнаружить прототипы некоторых других персонажей «Двух капитанов». Известный лётчик Ч. с окающим говорком - это Валерий Чкалов. В профессоре В., который «открыл остров на основании дрейфа «Св. Марии», легко распознать профессора Визе, действительно определившего на основании анализа результатов дрейфа «Св. Анны» Г. Брусилова, что в переломной точке дрейфа должна находиться какая-то земля, которая и изменила прямолинейный путь дрейфа. В жизни это случилось в 1924 году. А шесть лет спустя, участвуя в экспедиции на ледоколе «Георгий Седов», Владимир Юльевич Визе мог собственными глазами лицезреть эту землю и даже ступить на неё. Земля оказалась островом, который и назвали островом Визе. Теоретические выкладки учёного оказались верными и были подтверждены на практике им же самим.
Есть в «Двух капитанах» беглое упоминание о том, что во время сборов летчика Сани Григорьева в поисковую экспедицию к нему заходил «П., старый художник, друг и спутник Седова, в своё время… напечатавший свои воспоминания о том, как «Св. Фока», возвращаясь на Большую Землю, подобрал штурмана Климова на мысе Флора».
Я думаю, что теперь самое время сказать, что художником этим, позже ставшим и писателем, был Николай Васильевич Пинегин, что я цитировал выдержки именно из его дневника, сличая их с текстом соответствующих мест «Двух капитанов».
Надо сказать, что дневник этот был частично опубликован в книге Н. Пинегина «В ледяных просторах», вышедшей в 1933 году, и Каверин мог познакомиться с ней, работая в конце тридцатых годов над большим вариантом «Двух капитанов».
Но, насколько я знаю Вениамина Александровича, он во всех случаях, когда это возможно, предпочитает первоисточник последующей публикации. К нему он обратился и в данном случае. И тут я должен рассказать о встрече автора «Двух, капитанов» с Н. Пинегиным, определившей направление и содержание романа. Впрочем, лучше будет, если расскажет об этой решающей встрече сам Каверин:
«…Однако только исторические материалы показались мне недостаточными. Я знал, что в Ленинграде живет художник и писатель Николай Васильевич Пинегин, друг Седова, один из тех, кто после его гибели привёл шхуну «Св. Фока» на Большую Землю. Мы встретились, и Пинегин не только рассказал мне много нового о Седове, не только с необычайной отчётливостью нарисовал его облик, но объяснил трагедию его жизни - жизни великого исследователя и путешественника, который был не признан и оклеветан реакционными слоями общества царской России. Кстати сказать, во время одной из наших встреч Пинегин угостил меня консервами, которые в 1914 году подобрал на мысе Флора, и, к моему изумлению, они оказались превосходными.
Вспоминаю об этой мелочи по той причине, что она характерна для Пинегина и для его «полярного дома».
Знакомство с «полярным домом» имело, по-видимому, для судьбы «Двух капитанов» очень большое, а может статься, и решающее значение, так как именно здесь, в этом доме, Каверин нашел своего второго, или, как он сам выражается, «старшего капитана» - его личность, его душу, его живой образ.
В «полярном доме» Пинегина всё было для Каверина удачей и счастливой находкой, даже четвертьвековой давности консервы с мыса Флора. И, мне кажется, напрасно Каверин называет эти консервы «мелочью». Это не мелочь. Это живое, вещное, чувственное ощущение того, о чем Каверин собирался писать. Вкус консервов был «вкусом» событий тех дней, подобно тому, как «вкус медвежатины» у Джека Лондона - это «вкус» Севера, мера мужества, готовности к лишениям, к преодолению дальних и трудных дорог. Для писателя живое ощущение материала иной раз дороже, чем горы книг и богатейшие россыпи документов.
Но самой счастливейшей находкой для Каверина в «полярном доме» был, конечно, сам хозяин его Николай Васильевич Пинегин - редкое вместилище того, что так интересовало автора «Двух капитанов». Пинегин отдал всю свою жизнь Северу и был верным и близким другом Седова. Ни от кого другого и никогда Каверин не смог бы узнать о Седове столько, сколько он узнал от Пинегина, причём, не просто узнать, но и постичь, проникнуть в это узнанное. Пинегин является как бы духовным отцом Ивана Татаринова в «Двух капитанах». Нет сомнения, что именно он обозначил «с необычайной отчётливостью» и утвердил собой в душе автора «Двух капитанов» и в самом романе образ Седова как старшего капитана.
Правда, существует ещё одна реальная фигура, вписанная в романическую фигуру Ивана Татаринова. Сам Каверин прямо говорит в «Очерке работы»: «Для моего старшего капитана я воспользовался историей двух отважных завоевателей крайнего Севера. У одного я взял мужество и ясный характер, чистоту мыслей, ясность цели - всё, что отличает человека большой души. Это был Седов. У другого - фактическую историю его путешествия. Это был Брусилов…»
Каверин полностью выдержал намеченную для себя программу. Фактический дрейф «Св. Анны» Брусилова совпадает с дрейфом романической «Св. Марии» Татаринова. В романической истории штурмана Климова мы без труда узнаем фактическую историю брусиловского штурмана Альбанова, чьи дневники романист использовал. Романический приказ Ивана Татаринова, предлагающий каверинскому штурману Климову с тринадцатью матросами покинуть «Св. Марию» и, сохраняя копии важных документов экспедиции, пробираться к земле, совпадает дословно с фактическим приказом Брусилова настоящему штурману Альбанову.
Это о фактическом. Что же касается романического, эмоционального, того, что идет по линии сердца, то Брусилова в «Двух капитанах», собственно говоря, нет. Тут эстафету старшего капитана перехватывает Седов. И это легко объяснимо. Брусилов мог быть известен Каверину только по материалам, а Седов - по живому дружеству с ним Пинегина, который сидел против Каверина и говорил о своём друге, и ел вместе со своим слушателем чудо-консервы с мыса Флора.
Пинегин был для Каверина больше, чем Пинегин. Он был живой частицей Седова и имел полное и неоспоримое право на такое представительство.
В. Каверин в одной из своих статей, посвящённой Пинегину, очень хорошо сказал: «Две большие любви были в жизни Пинегина: любовь к родине и любовь к Седову».
До сих пор стараясь уяснить себе пути, какими Седов пришёл в роман «Два капитана», властно завладел и душой романа и, как можно с достаточным основанием предположить, душой его автора, я старательно сличал текст «Двух капитанов» с дневниками и другими подлинными документами, соотносил годы романические и действительные, разгадывал зашифрованные в романе фамилии живых людей, приводил высказывания автора, поведавшего нам историю создания романа и его подоплёку, - и всё это для того, чтобы доискаться самого для меня интересного, докопаться корней Георгия Седова в Иване Татаринове. Эти старания и поиски были увенчаны в конце письмом ко мне самого Вениамина Александровича, в котором он без всяких обиняков и столь же четко, сколь и энергично, чёрным по белому, точнее, зелёным по приятно-сероватому, утвердил: «Да, в Татаринове со слов Пинегина я пытался написать Седова».
И написал. И отлично написал. Единственно о чём я, пожалуй, сожалею, читая «седовские» страницы романа, это о том, что, желая сделать Татаринова сколь можно более точным двойником Седова, Вениамин Александрович подчас с излишним, как мне кажется, тщанием старался документировать поступки и действия персонажей романического своего героя, точно копируя дневники, приказы и прочее в этом роде. Мне по душе, когда Каверин более свободен и остёр в романическом повествовании, словом, когда Каверин более Каверин и доверяет своему перу более, чем официальному свидетельству факта. Но это уж его дело. Он хозяин повествования, и всё в нём правит своей волей, своим разумением, сдоим вкусом и своим взглядом на события и людей, судя их собственным верховным судом.
