Восток — суть дело тонкое — кавказскими хребтами замер, и стало слышно, как нефтепроводом сливается каспийской сути нефть, слышна была вина азербайджанцев и вечная проблема горцев — куда девать своих детей? В какой войне ими насытить легионы?
— Он выдвинул условие гарантий, что после возвращенья продолжит службу…
— Ультиматум?..
В трубке прорезался смешок и шевелился шепот.
Я понимала, что они не врут. Подобная амбиция была присуща брату — будет орать своё, покуда не развяжется пупок. Но я-то знала, что не развяжется. Я этот пуп земли ему собственноручно в младенчестве зелёнкой смаковала. На грань безумия поставленная мысль его пленителей была читаема сейчас как «отче» — они боялись невероятия в проявленном упорстве брата. А мне была ясна его затея. И шёпот замешательства противной стороны.
Когда-то давным-давно, в уютном лоне детства, его отец, способный к премиальным жестам, купил для нас, детей, с тринадцатой зарплаты невероятно дорогущий том волшебных сказок о Кавказе. Там были джины, дэвы, заклинанья неведомого языка и мысль, которую проявлено давали греки при изучении философии в гуманитарных вузах — на свете бывает плен пленивших. Сила духа под пытками пытает палача. Когда гребец, прикованный к галере, под принуждением бича гребёт сквозь бурю, и корабль плывёт, что заставляет его мучителя стоять поблизости и наносить удары? Страх утонуть. «Я в кандалах, на вёслах и гребу, но что тебя заставило стоять прикованным к моей спине и тупо наносить удары?» Страх оторваться от того, кто в буре во сто крат сильнее. Сквозь боль и несвободу держать свой путь, когда пленившим застит страхом вина взглянуть на накативший вал. Только спина безвинного врага — для них и цель, и действие, и видимый маяк. Пойти за ним, не смея себе признаться, что вся мечта, которая осталась, — на этой спинушке вкатиться вместе в рай. Ан, нет: пути господни неисповедимы.
Пути господни неисповедимы, а мудрость командиров не имеет границ. Он сделал всё, что мог, как я его учила, театриком переходить законы жанров — привёл трагедию к комедии, полишинель. Теперь была моя пора вступать и диктовать пленившим командирам, как проиграть сюиту вывода из плена.
— Тётя, придвинься к микрофону. Прошу вас записать, хотя не сомневаюсь, что вы пишете. Это голос матери, скажи им, тётя, что ты категорически велишь ему оставить все условия и выехать к семье.
Тётка не подчинялась, потом истошно завопила, затем пренебрегла опасностью и стала утверждать, чтоб поступал сынок, как ему любо, и вопреки всему — она не возражает. Трагедия перерастала в цирк, а там недалеко до карнавала.
Уселись ждать. В повисшей челюсти зудит самодовольство: перед концом сеанса связи я подытожила ораторство роддома и резюмировала материнский вопль угрозой в традиции семьи:
— Ждём ровно час, если по истечении часа ответ не состоится, мы обнародуем и придадим огласке происходящее через Франс-Пресс. Они уже вторые сутки взыскуют интервью на лестничной площадке.
Последовавший отзыв был прокольным:
— Они без переводчика.
Парировала не сморгнув:
— Нас здесь, в квартире, трое женщин, владеющих тремя различными свободно…
— У вас ведь флюс…
Мысль промелькнула: «Каково?»
— Не страшно, я к диафрагме в профиль встану, а мама — в труакар, и кадр получится картинкой — дай же боже! И все агентства мира на трёх различных языках размножат в подлиннике… Выбирайте: сор из избы международный или живого брата через час!
Упали ждать. Я поняла, что выхлопотала себе заслугу, чтоб посидеть немного на спине. Слегла. Теперь, что будет. Шалфея в доме не было, но были новости в режиме «круглосуточный нон-стоп» и телефонные звонки клиентов, которые не смотрят телевизор. Сестра кипела — война мешала бизнесу. Когда б она могла предвидеть, какие сделки сорвёт в дальнейшем терроризм, на грань которого вступали эти сутки.
Какие-то чрезмерно ушлые ребята-журналисты нашли в Удмуртии сынка братишки — и мы впервые с упоеньем увидели плод первого, недолгого супружества по переписке, которому и не сложилось браком стать, а вот младенец — вылитый Кирюха, глядит с экрана, словно победил. И тут же всё перемешалось: звонят реальная жена и тёща, таращат звук картавой дочери на ухо страдалицы, свекрови-свахи, чтоб не забывала, чьё дитятко важней и чья рубашка ближе к телу. А кстати тут и выясняют, что не крещён родившийся народ, и всё святое назаретов осталось в принадлежности присяге ещё с суворовских времён. Сестра задула копоть свечки, в мгновенье ставшей бесполезной, как сам намедни выданный совет от комитета солдатских жён и матерей. В чаду все помешались. На звёзд и зрителей. В зобу дыханье спёрло. А час сравнялся. Нет звонка. Застыла кровь, натягивались нервы, и кончик стрелки отдалял… разрыв… звонок.
— В Моздок спецрейсом отправился известный вам политик и на борту полковник медицинской службы. — «Мавлен Саламов» выстрелил словами, как выполнил заданье.
Били. Это в полёте старший брат. Я первое произнесла, а тетка и сестра подумали второе. Час от условленного срока истекал, внезапно прекратились спецвыпуски кричащих новостей в эфире, и эта глушь обычного вещанья внушала больше страхов без надежд, чем вопли горе-журналистов в погоне за сенсацией из ничего.
Старший брат — полковник медицинской службы. Как долго он молчал и отстранялся, нам показалось будто мы одни с лирическими языками гуманитарной бесполезности против военных. Ох, эти теневые стороны инструкций! Растленье горя ожиданьем удобного момента для вступления в игру. Использование естественных реакций женщин! Патриархат во власти. Спец трусость мужиков. И впрямь, на свете нет мужчин, ценой в одну слезинку женщин!
— Если позволите, я обращусь к вам по-французски: бабьё, нам крупно повезло, что импозантный век телепортаций великим и свободным языком пробил такую брешь, как сволочное жлобство богатенькой штабной родни. Они спешат на выручку из резиденций. И кто теперь посмеет утверждать, что лиры замолчат, когда грохочут пушки? Похоже, наступили времена, когда войну способны заглушить словесные эфиры.
Мои соратницы по баррикадам переглянулись. Мой выпад выглядел для них кощунством.
— А может быть, тебе теперь убраться? — сказала вдруг сестра.
Насторожилась тётя. Насупилась и сделалась угрюмой до немоты. При этом склонность к обморокам как-то вдруг исчезла в её пружинной позе на диване. Похоже, это была их обоюдная идея. Я, видно, снова не вписалась в житейский оборот среды, когда сливается семья в экстазе без сословных иерархий, почётных привилегий и богатств. Шумели на весь мир, теперь — брататься. А эта акция уместна при положительном исходе с заботливым напоминаньем о родстве. Они ущучили момент, а я, философ, промахнулась. Идея растолкать локтями, чтоб встать поближе к значительным и всемогущим на столице. Застольным сбором собороваться позабытой дружбой. Момент, в котором лучше без меня — актрисы-журналистки-режиссёра. Звезда, не засти! Убирайся! Мы вместе отстрелялись, но сами победим! Можно попятиться к двери, не кланяясь, и, по-английски, не прощаясь, убраться восвояси в ночь! Ах, не простая штука — препятствие: там дверь на баррикадах, входная, то есть выходная, агентство там, французское, пост не сняло. Ах, ерунда, конечно — ведь с этой фиолетовой щекой меня не опознать, а поезда всю ночь снуют на выселки провинций, поскольку этот город всем деревням страны столица, и нам, тупым, особо одарённым и шутникам, всегда туда дорога, зелёный семофор и поднятый шлагбаум. Звонок. Я далеко от трубки, я в прихожей. Бабью сподобилось на баррикады и подключило громкий звук. Мгновенно спохватились, что я еще нужна. За ворот и рукав схватили, держат, в свободную мне трубку подают.
«Мавлен Саламов» неуёмный итожил операцию плененья:
— Мы отпускаем его. К нему спускался сам Дудаев и предлагал чин генерала за преданность военной службе. Он согласился вылететь обратно, поскольку воля матери. Встречайте.
— Ой, спасибо вам, — вопила несусветное сестра — Все мы, наша семья, так вам во — веки благодарны! Вы столько сделали для нас! Просите что хотите! Будем рады! Здесь вот и мать благодарит, позвольте выразить вам наше… и вам того же, что угодно…
