Непонимание новых способов ведения войны и официальное сопротивление им оказалось во Франции еще сильнее, чем в Англии, а в Польше — сильнее, чем во Франции. Это непонимание стало основной причиной неудачи обеих армий в 1939 и 1940 годах, когда Франция дотерпела катастрофическое поражение.

В Польше господствовали устаревшие военно-теоретические взгляды, устарели и польские вооруженные силы: в их составе не было бронетанковых или механизированных дивизий, войска испытывали недостаток в противотанковых и зенитных орудиях. Кроме того, польские руководители все еще глубоко верили в значение кавалерии и лелеяли жалкую надежду на возможность проведения кавалерийских атак.

Можно вполне сказать, что взгляды поляков в этом вопросе устарели на 80 лет, поскольку безуспешность кавалерийских атак была доказана еще во времена гражданской войны в США. Однако некоторые «кавалерийски» мыслящие военные руководители не хотели считаться с уроками прошлого. Содержание крупных контингентов кавалерии всеми армиями во время Первой Мировой войны во имя так и не осуществившейся надежды использовать кавалерию в прорыве явилось самым большим фарсом в этой статичной войне.

Французская армия, напротив, обладала многими компонентами современной армии, однако французское командование не сумело создать по-настоящему современную армию из-за отставания военно-теоретических взглядов по меньшей мере на 20 лет. Вопреки распространившимся после поражения Франции утверждениям, у французов перед началом войны было больше танков, чем у немцев. Кроме того, уступая немецким машинам в скорости хода, французские танки отличались более толстой броней. Однако французское верховное командование смотрело на танки с позиций 1918 года, как на «слуг» пехоты или как на средства разведки, дополняющие кавалерию. Под влиянием этих устаревших взглядов французское командование медлило с созданием бронетанковых дивизий (немцы поступали как раз наоборот) и все еще было склонно применять танки небольшими группами.

Слабость французских, и в еще большей степени польских сухопутных сил усугублялась отсутствием авиации для прикрытия и поддержки войск в бою. Что касается поляков, то это частично объяснялось ограниченностью производственных ресурсов. У французов же не было подобного оправдания. И у тех, и у других нуждам авиации отводилось второстепенное значение по сравнению с нуждами строительства крупных армий. Причина состояла в том, что решающая роль в распределении военного бюджета принадлежала генералам, а последние, естественно, отдавали предпочтение тем видам вооруженных сил, с которыми были больше знакомы. Генералитет был далек от понимания того, в какой степени эффективность действий сухопутных войск зависела теперь от соответствующего прикрытия с воздуха.

Поражение обеих армий можно в какой-то степени объяснить и фатальной самоуверенностью их руководства. Французы были самоуверенны потому, что, одержав победу в первой мировой войне, пользовались авторитетом среди партнеров как знатоки военного дела. И во Франции, и в Польше военные руководители в вопросах, касавшихся их армий и военной техники, долгое время держали себя высокомерно. Однако, справедливости ради, следует сказать, что некоторые из молодых французских военных, таких, как полковник де Голль, проявляли острый интерес к новым идеям танковой войны, распространившимся в Англии. Высшие французские генералы почти не уделяли внимания появившимся в Англии «теориям», в то время как новое поколение немецких генералов внимательно изучало их.

И все же немецкую армию нельзя было считать действительно боеспособной, современной армией. Она не была готова к войне, большинство кадровых дивизий устарело в организационном отношении, высшее военное командование придерживалось отсталых взглядов. Правда, к началу войны в немецкой армии были созданы соединения нового типа: шесть танковых и четыре легкие (механизированные) дивизии, а также четыре моторизованные дивизии для их поддержки в бою. И хотя доля этих соединений в армии была невелика, они имели большее значение, чем все остальные.

Германское верховное командование после некоторых колебаний признало теорию «молниеносной войны» и горело желанием проверить ее на деле. Большую роль в этом сыграл генерал Гудериан и некоторые другие генералы. Их рассуждения пришлись по вкусу Гитлеру, который одобрял любую идею, сулившую скорое решение. Итак, немецкая армия добилась своих побед не потому, что обладала численным превосходством или была по-настоящему современной армией, а потому, что в своем развитии оказалась на несколько жизненно важных ступеней выше, чем ее противники.

Положение в Европе в 1939 году придавало новый оттенок, новый смысл широко известному высказыванию Клемансо: «Война — дело слишком серьезное, чтобы его доверять военным». И даже теперь это дело нельзя было доверить военным, хотя и существовала полная вера в их суждения. Способность вести войну перешла из сферы военной в сферу экономическую. Подобно тому как техника обретала все более доминирующее положение над живой силой на поле боя, так и экономика в решении проблем большой стратегии отодвинула действующие армии на задний план. Если не обеспечить бесперебойную работу промышленных предприятий, то армии будут ничем иным, как инертными массами.

Если бы имели значение только имеющиеся в наличии войска и вооружение, картина была бы еще более мрачной. Мюнхенское соглашение изменило стратегическое равновесие в Европе и на некоторое время сделало положение в высшей степени неблагоприятным для Франции и Англии. Никакое ускорение их программ вооружения не могло за короткий срок компенсировать потерю 35 хорошо вооруженных чехословацких дивизий, которые могли бы сдерживать немецкие дивизии.

Тот уровень вооружения, которого достигли к марту Англия и Франция, через некоторое время был перекрыт Германией, когда она оккупировала беспомощную Чехословакию, захватив ее военные предприятия и военное снаряжение. Только в тяжелой артиллерии Германия сразу удвоила свои ресурсы. Чтобы еще более омрачить картину, скажем, что с помощью Италии и Германии Франко свергнул республиканский режим в Испании, а это создало дополнительную угрозу границам Франции и морским коммуникациям Франции и Англии.

Со стратегической точки зрения, ничто, кроме поддержки со стороны России, не могло, в ближайшем будущем восстановить равновесие. Кроме того, наступил самый благоприятный момент для объединения усилий западных держав. Однако чаша весов в стратегии колеблется в зависимости от экономических факторов, и было сомнительно, выдержит ли немецкая экономика испытания военного времени.

Для ведения войны необходимо было около двадцати основных продуктов. Уголь — для общего производства. Нефть — для транспорта. Хлопок — для производства взрывчатых веществ. Шерсть. Железо. Резина — для транспорта. Медь — для военного снаряжения и всех видов электрооборудования. Никель — для производства стали и боеприпасов. Свинец — для боеприпасов. Глицерин — для динамита. Целлюлоза — для бездымного пороха. Ртуть — для детонаторов. Алюминий — для авиации. Платина — для химических приборов. Сурьма и марганец — для производства стали и металлургии вообще. Асбест. Слюда. Азотная кислота и сера — для производства взрывчатых веществ.

За исключением угля, Англия сама испытывала дефицит во многих продуктах, которые требовались в большом количестве. Пока сохранялась возможность подвоза по морю, большинство этих продуктов можно было получить из стран Британской империи. Что касается никеля, то 90 % мировых поставок шло из Канады, а остальные 10 % — из французской колонии Новая Каледония. Дефицит ощущался в основном в сурьме, ртути и сере. Недостаточны были для военных нужд и ресурсы нефтепродуктов.

Французская империя не могла восполнить этот дефицит. Сама Франция вдобавок испытывала нехватку хлопка, шерсти, меди, свинца, марганца, резины и некоторых других продуктов.

Россия имела в изобилии большинство видов стратегического сырья, но ей не хватало сурьмы, никеля и резины; запасы меди и серы были также недостаточными.