Сэм имела полную свободу действий, которая оказалась для нее приятным сюрпризом. Она пришла в ужас, когда поняла, что ей очень даже нравится ухаживать за домом и за своим мужем. Каждый день она узнавала о нем бесчисленные милые ее сердцу подробности, например, то, что он, снимая носки, всегда оставлял их вывернутыми наизнанку, а один рукав скинутой рубашки всегда оказывался внутри другого, и ей приходилось расправлять их перед стиркой. Газету Трэвис читал непременно с последней страницы, обязательно укладывался в кровать с левой стороны и храпел только тогда, когда бывал смертельно усталым или когда лежал на спине. Он пил черный кофе, предпочитал яичницу-глазунью яичнице-болтунье, обожал кетчуп и терпеть не мог вареной капусты и жареной печенки, а также крахмальное нижнее белье!

Бывали моменты, когда Сэм приходила в неистовство от этой сытой жизни. Надо же, она постепенно превращалась в некое ручное существо, подобное ленивой домашней кошке. Когда Сэм любовно расправляла рубашки Трэвиса и складывала по парам его носки, она ловила себя на том, что это занятие доставляет ей ни с чем не сравнимое удовольствие. Иногда, застилая кровать, она прижимала к груди подушку, на которой он спал, вдыхала его запах.

В такие моменты ей казалось невероятным, что она могла так влюбиться в этого человека. Это не она! Не Сэм Даунинг! Она начала даже думать, в своем ли она уме, не вселилась ли в ее тело какая-то другая женщина. В самом деле, прежняя Сэм только с большим скандалом позволила бы нарядить себя в нижнюю юбку и платье. Прежняя Сэм никогда не стала бы печь ненавистные овсяные печенья только потому, что они нравились кому-то еще, и не мечтала бы о новых занавесках на кухню только потому, что видела ткань в точности такого же цвета, что и глаза Трэвиса.

Размышляя о своем глупом поведении, Сэм утешалась только тем, что по-прежнему носила сапоги, даже вместе с платьем. Вот только по воскресеньям ей приходилось надевать проклятые ботинки, которые отчаянно жали ей ногу. Да еще нужно было напяливать на себя ненавистный корсет. Даже у Трэвиса иной раз недоставало сил, чтобы затянуть на ней эту выдумку дьявола.

Но время от времени Сэм носила и брюки, например, когда они с Трэвисом практиковались в стрельбе. Прицепить пояс с кобурой к широкой, путающейся в ногах юбке было просто невозможно. Если Трэвис не отпускал колких замечаний, она могла сколько угодно терпеть его косые взгляды, да еще тайком хихикала, когда ловила его на том, что он смотрит со знакомым огоньком в глазах на ее зад, ловко обтянутый узкими бриджами.

Если дни, расписанные по минутам, и упорядоченный распорядок ведения хозяйства давала Сэм ощущение покоя, которого она никогда не испытывала прежде, то длинные темные ночи, проведенные в объятиях Трэвиса, приводили ее в восторг. Поэтому она и гнала от себя все мысли о побеге, да и Билли еще недостаточно окреп, чтобы пускаться в подобную авантюру. Когда Трэвис держал ее в своих объятиях, когда он покрывал ее жадными поцелуями, когда он пальцами касался тела жены, возбуждая ее, у нее и в мыслях не было, чтобы бежать от него.

В конце концов дом — это всего лишь деревянные и оштукатуренные стены и комнаты с мебелью. Трэвис, его сильные руки и горящие глаза стали для нее ее домом, только с ним ее сердце билось сильно и свободно. Ему удалось завоевать ее, и Сэм никогда в жизни не чувствовала себя такой уверенной и такой по-глупому счастливой. Хотя она потеряла свободу, которую так высоко ценила раньше, она знала, что лучше навсегда остаться арестанткой Трэвиса, чем покинуть его.

Когда Сэм наконец призналась себе в этом, она поняла, что ее сердце давно уже сделало тот выбор, с которым ее разум смирился только сейчас. Как к этому отнесется ее семья, она не имела ни малейшего понятия. Возможно, папаша обидится на нее. Билли уже злился, а вот Том понял бы ее. Но на ее сторону встал бы, пожалуй, один Хэнк. Самый младший из братьев был ей ближе всех. Но все равно, независимо от того, что они могут про нее подумать, независимо от того, будет ли она сожалеть в дальнейшем о своем выборе или нет, она его сделала.

Теперь ей оставалось убедить в этом Трэвиса, причем так, чтобы не показаться ему ослепленной любовью дурочкой. Одними словами отвести его подозрения и завоевать его доверие. Для этого нужны были время и любовь, а Сэм пока еще не могла ему признаться, что любит его. В глубине души она жаждала услышать слова любви сперва от него, она хотела, чтобы он первый признался ей. Придет ли когда-нибудь этот день, думала она. Хотя он испытывал к ней физическое влечение, полюбит ли он ее когда-нибудь по-настоящему? Учитывая все обстоятельства, сможет ли он вообще доверять ей, не говоря уже о том, чтобы отдать ей свое сердце? Страсть, возникшая между ними, была прекрасна, но Сэм жаждала его любви.

Спустя несколько дней, когда Сэм выходила из церкви после урока пения, ее окликнул пастор:

— Саманта! Не зайдете ли ко мне в кабинет, дорогая? Извините, что задерживаю вас, но дело очень важное.

Одарив его ослепительной улыбкой, Сэм не удержалась, чтобы не поддразнить его:

— Не иначе вы хотите отговорить меня от этих уроков, пастор? А я-то думала, что стала так хорошо петь!

Бедный пастор даже съежился.

— И правда, — уклончиво сказал он, — вы действительно делаете определенные успехи, но дело совсем в другом.

Введя ее в свой кабинет, он подошел к письменному столу и достал из ящика лист бумаги.

— Прошлой ночью я спохватился, что вы так и не поставили свою подпись под брачным свидетельством. Когда вы упали в обморок после церемонии, наверное, в суматохе никто об этом не вспомнил. Подпись Трэвиса есть, вот она, но документ я забыл отдать ему. Я рад, что вспомнил об этом, потому что мог так и не исправить свою ошибку. Странно, что он сам не спросил меня об этом до сих пор, но я-то каков, старый дурак. Как я мог забыть такое важное дело? — Он горестно покачал головой.

Сэм недоуменно переводила глаза с пастора на бумагу и обратно.

— А если моей подписи нет, значит ли это, что наш брак с Трэвисом считается недействительным? — слабым голосом спросила она, и у нее неприятно закрутило в животе.

— Нет, что вы, дорогая, — уверил он ее, не желая, чтобы она думала, будто все это время жила во грехе. — Как только вы произнесли свои клятвы, вы стали мужем и женой перед Господом. Однако закон требует, чтобы брачное свидетельство подписывали и жених и невеста, а зачем нам ненужные юридические проблемы из-за какого-то нелепого недосмотра. — Он дал ей перо и указал то место на документе, где должна стоять ее подпись. — Подпишите вот здесь, Сэм, и все будет в полном порядке.

Ее рука замерла над бумагой. Что, если отказаться?

Что тогда будет? Будет ли это означать, что формально она может не выполнять свой обет? Все эти мысли пронеслись в голове Сэм в эту минуту. Какой удобный случай отплатить Трэвису за то, что он держал ее под дулом пистолета. Что он сделает, если узнает, что ее клятвы ничего не стоят, если она откажется подписать бумагу? Все его усилия пропадут зря!

Но она прогнала от себя эти мысли. Нет, она не может так поступить с ним. Она не может поступить так и с собой. Она хотела быть его женой, принадлежать ему, хотела, чтобы и он принадлежал ей. Она любила его всем сердцем и душой, и не она ли только что ломала себе голову, как ему это доказать? Конечно, от нее Трэвис и не узнает об этом упущении. Зато теперь она подписью подтвердит свои клятвы. Не надо больше увиливать, сомневаться, злиться, убеждать себя, что у нее не было выбора. Этот выбор Сэм подтвердит сейчас, с радостью и любовью.

Слабо улыбнувшись и тихо вздохнув от облегчения, что она выиграла этот маленький поединок со своими сомнениями, Сэм решительно поставила свою подпись на бумаге под именем Трэвиса.

Смахнув волосы, упавшие на глаза, Сэм устало прислонилась к краю кухонного стола. Она готовила завтрак, но уже с утра стояла такая невыносимая жара, что у нее кружилась голова, а от запаха кофе и ветчины, скворчащей на сковородке, мутило. Вылупившаяся на нее большими желтыми глазами яичница завершила свое дело, и в тот момент, когда Трэвис вошел на кухню, Сэм со сдавленным воплем выскочила на задний двор.