– Паша, а коллега твой случайно не из нашей братии?

Под хищным взглядом литератора Хрустов вжался в обшивку кресла. Сразу вспомнились мелкие грешки из прошлого. В юности, будучи безнадежно влюбленным, он пописывал глупые сентиментальные стихи. Когда же появилось свободное время и деньги, пытался посвятить себя прозе. Дальше ящика письменного стола все его творения не пошли. Однако сейчас Хрустов почему-то испугался, что его изобличат в этой тайной склонности.

– Антон Петрович инженер – физик, – выручил Семигорцев. После чего встал из-за стола и заявил, что пора идти, а то и так уже засиделись. В ответ Камышин улыбнулся:

– Да нет проблем. Заходите еще, мужики!

Тон был нарочито простецкий, глаза смеялись, и все это как-то не вязалось с обликом будущего "разрушителя" глухаревской аномалии.

Радуясь, что визит завершился, Хрустов быстро вскочил, и, по своей обычной неловкости, опрокинул на пол недопитую бутылку. Подпрыгнув от удара, она покатилась по паркету. Хрустов кинулся догонять. Изловив беглянку за горлышко, он собирался вернуть ее на стол. Но когда обернулся, ни стола, ни его компаньонов по застолью сзади уже не было…

…Пол был совсем близко. Маленький мальчик, прижимая к груди зайца с оборванным ухом, стоял посреди детской. Солнечные лучи прорывались в узкую затененную комнатку сквозь шевелящиеся от ветра тюлевые занавески. Иногда Антоше Хрустову казалось, что солнце и ветер единая стихия. Он даже название ей придумал – "солнце дуй". Но сейчас от физических наблюдений отвлекало враждебное присутствие. Массивная фигура дяди Глеба, загораживая солнце, ложилась на пол широким квадратом. Голос звучал притворно добродушно, но мальчику было холодно неуютно и хотелось плакать:

– Смотри, Антоха, чего я тебе привез! Выкидывай своего урода. Вот с кем играть будешь!

Роскошный пушистый медведь потянул плюшевые лапы к лицу мальчика. Но вместо благодарности он испуганно прижал к груди любимую потрепанную игрушку. На глазах все-таки появились слезы.

– Эй, ты чего, племянник! Избаловали тебя папка с мамкой. Смотри, к себе жить заберу!

Слезы полились еще сильнее. Было страшно, что сейчас отнимут любимого зайца, заставят играть с противным медведем, отдадут жить к дяде Глебу. Он уже не плакал, а рыдал, сотрясаясь всем телом. Вокруг в пелене слез завертелись лица и голоса. Пронзительно и визгливо кричала мать. Глухо рокотал бас дяди Глеба. Безуспешно пытался вклиниться в диалог примеряющий голос отца. И, наконец, откуда-то уже из другой жизни еще один знакомый голос…

…– Очнитесь Антон, сейчас упадете!

Каким-то образом они уже оказались на выходе из особняка. Левая нога Хрустова зависла над последней разрушенной ступенькой. Подошву разделяло с землей около полуметра пустоты. Семигорцев держал его за плечо, не давая сделать роковой шаг

– Да, что с Вами! Опять что-то увидели?

Хрустов, отрицательно мотнув головой, пробормотал, что просто задумался. Он совершенно не помнит, как они покинули зал и спустились с лестницы. Пытался восстановить в памяти только что увиденную сцену из детства, он тоже не знал, происходило ли это на самом деле.

Сквозь путаницу мыслей снова прорвался голос Семигорцева:

– Плохи дела, Антон Петрович! Все эти байки об уничтожении поселка писательским словом конечно блеф, но литератор наш явно что-то почувствовал.

Хрустов осторожно поинтересовался, что они собираются делать дальше. В голосе председателя клуба сразу зазвучали металлические командирские нотки:

– Завтра вас с Николаем в Москву. Мы с Петей сделаем кое-какие наблюдения и через пару дней вслед за вами. Похоже, что этот сезон для нас в Глухаревке последний.

Известие застало Хрустова врасплох. Еще вчера он мечтал об этом. Но сейчас не знал радоваться или печалиться такому повороту судьбы. Спокойная жизнь столичного рантье по-прежнему казалась утерянным раем, но и к здешней чехарде он тоже начал привыкать. Любопытно было узнать судьбу исчезнувшего главы администрации. Хотелось хотя бы еще один раз увидеть Надиру. И, что самое странное, гражданка Цирцеева тоже почему-то не выходила из головы!

В это время из-за поворота тропинки вынырнули два уже знакомых персонажа. Впереди, сильно хромая, шел Александр Тихонович. Следом, нецензурно ругаясь, шагал мрачный верзила. Уступая дорогу, командор заблаговременно свернул с тропинки и Хрустов последовал его примеру.

– Догнал все-таки Александр Петюню! – тихо произнес Семигорцев. Когда они отошли подальше, Хрустов поинтересовался, что это за тип и почему о нем так печется Камышин. Оказалось, что верзила в некотором роде дитя писателя. Одним из первых этот герой камышинской повести о жизни маргиналов материализовался в кружке литературного сообщества, и как "первенец" пользовался особой симпатией создателя. Остальным членам кружка пришлось смириться с таким обществом, и делать вид, что откровенное хамство всего лишь оригинальный стиль поведения. Но после переселения Петюня действительно оказался человеком незаменимым. В поселке он выполнял обязанности сантехника, ассенизатора, и делал еще массу вещей далеких от литературы, но в быту весьма необходимых.

– Наверное, опять у нашего гения раковина засорилась, – предположил Семигорцев, провожая взглядом парочку. А Хрустову почему-то стало жалко Александра Тихоновича.

– Наверное, у бедняги ни семьи, ни детей. Литература смысл и цель жизни. А Камышин единственная надежда оставить свой след в "великой и могучей". Вот и попал в бедные приживалки при капризной барыне…

И тут Семгорцев, словно прочитав его мысли, заявил:

– Не жалейте вы эту публику, Антон Петрович! Тщеславие их сюда затащило, тщеславие и погубит. Хотя Смирнов человек действительно симпатичный, а Камышин личность выдающаяся и в некотором роде трагическая.

Вздохнув, он поправил на спине рюкзак и сообщил, что осталось нанести еще один визит.

Осень наступила внезапно. За двадцать минут, пока они шли до поселка, буйная вакханалия июля обернулась вдруг грустной поэзией позднего октября. Деревья сбросили свой зеленый наряд и сиротливо покачивали в прозрачной пустоте голыми пальцами веток. Серое тяжелое небо вплотную прижалось к крышам, и готово было разродиться снегом. Семигорцев к таким курьезам местной погоды видимо давно уже привык, и в рюкзаке у него лежали припасенные на этот случай два толстых свитера. Облачаясь в теплую одежду, Хрустов даже не стал спрашивать, на долго ли пришествие осени. Все равно уже завтра он вернется в нормальное московское лето. Все снова пойдет обычным порядком, включая и смену погодных сезонов.

Поселок казался вымершим. Лишь полупрозрачные струи поднимались над жерлами печных труб. Сам облик улицы опять немного изменился. Теперь в самом начале ее стоял двухэтажный коттедж с башенками под стиль средневекового замка. Когда они подошли ближе, мелодично звякнув колокольчик, и дверь коттеджа распахнулась. На улицу выбежала девочка в ярком пуховике, следом за ней по крыльцу быстро сошла молодая женщина. Несмотря на походный наряд, выглядела она по-городскому. Стильный свитер под распахнутой ветровкой. Бедра туго затянуты в темно-синие джинсы. Ухоженное лицо с явно нездешним загаром. Натолкнувшись на мужчин, она даже не дала им время уступить дорогу. Небрежно раздвинула препятствие руками, и, хлопая в ладоши, стала ловить бегавшую вокруг девчонку. Хрустов от такой бесцеремонности несколько опешил. Задел за живое и холодный устремленный сквозь него взгляд. Он даже поймал себя на том, что начинает понимать ненависть местных жителей к пришельцам "москитам".

А по обочинам дороги снова стояли обычные деревенские избы. Наверное, точно такие же они выглядели лет пятьдесят назад. Да и за прошедшие сто лет вряд ли что изменилось в стиле местной архитектуры. Один из этих "типичных" строений особенно выделялся своей не ухоженностью, и именно к нему свернул Семигорцев.