И тут, на фронте, чувство занятости ограждало его от шальной напасти. Когда Василий лег рядом, Федор чуть подвинулся и, переждав, пока немного рассеется дым, приоткрыл глаза. Все же удивительный человек — его брат Василий! Держится как ни в чем не бывало и из своей фляги глотает чай.

— Дай-ка и мне напиться…

И впрямь легче стало: горло не сжимает и в груди свободнее… Федору даже захотелось спросить у брата: "Что же ты? Когда гонялся в родных местах за зайцами, тоже ходил с чаем?" Но взрывы опять участились.

Впереди — затонувшая в снегу деревушка с церковью. Вдоль деревни немец соорудил укрепление из набитых песком кулей. За ним проходит траншея, то там, то сям маячат головы солдат и чернеют пулеметные ячейки. Наши будут брать эти укрепления: такая уж обязанность наступающих.

Вскоре по цепи передали приказ идти вперед. Метров сто братья ползли впереди отделения. Затем, когда отделение стало разворачиваться, подались на левый фланг. Отсюда они поддержали атаку огнем своего пулемета. Но из трех взводов ни один не продвинулся дальше двадцати шагов. После небольшой передышки поднялись снова. Атака не удалась и на этот раз.

У Федора от усталости рябило в глазах, мелко тряслись руки. Горячей пищи не ели ни вчера вечером, ни сегодня утром. Все же, откуда у него такая усталость? Может, ему одному так тяжело? Он обернулся к брату.

Василий выглядит бодрым. От него идет пар, шапка вся в инее, но дышит глубоко и спокойно. Федор вглядывается в лицо брата: все-таки как он осунулся! Кожа на переносице и на скулах потрескалась и начала шелушиться. И не улыбается он… Да что это он? Нельзя же вечно улыбаться. Если бы Федора самого-то увидел бы кто-нибудь из знакомых, обязательно заметил бы, как он похудел и изменился.

Федор снял с плеча вещмешок. Оттуда достал мерзлый хлеб и протянул брату. Тот, сняв штык, стал дробить. Еще Федор вынул из НЗ кусок сахара. Василий, положив его на ладонь, ударом штыка ловко разбил напополам и большую половину протянул брату, а вторую тут же взял в рот.

— Догоняют нас. — Кто?

— Наши. Вон ползут. — Василий, опасаясь, как бы не отругали их за самовольный полдник, сдержанно улыбнулся.

— А, успеем… — Успокаивающе ответил Федор. — Ешь. Надо силы набраться.

— В атаку! — Как только успели братья запить остатком чая из фляги Василия, сквозь треск боя где-то близко послышался голос командира роты.

Подняв пулемет, Федор побежал в сторону воронки от мины, которую приметил заранее. Отсюда и стал поддерживать атакующих. Как кончился диск, Федор, не оборачиваясь, протянул руку за очередным диском и вставляя его, старался выбрать удобную позицию. На шероховатом снежном покрове, кроме мелких сугробов, ничего подходящего не видно. Проваливаясь в наст и с трудом вытягивая ноги из-под снега, Федор продолжал искать место, где можно было бы установить пулемет. Сугроб не выдержит. С рук вести огонь — лишь ворон пугать.

Вдруг перед Федором упал мешок с дисками. Это Василий подбросил. Надо же! Сам-то не мог додуматься… Федор вдавил его в сугроб и, установив на нем пулемет, открыл огонь по ячейке, вспыхивающей длинными языками пламени с самого начала атаки. Он тщетно пытался поймать его на мушку. Дыхание перевести не может и руки не слушаются. Федор тут повел ручку пулемета так, чтобы ствол ходил сверху вниз, слева направо. Тот, к его радости, замолк. "Ы-гы! Так-то!" — крикнул пулеметчик и снова вскочил. Он пошел левее. Стало идти легче. Это он, наверно, перешел пашню.

Добежав до сугроба, под которым угадывалось что-то твердое, пулеметчик лег и, дыша шумно и глубоко, замер. Об щиток дважды треснула автоматная очередь. Не обращая внимания, повернул голову вправо. Вон один ползет, там второй, третий…

Ободренный присутствием своих, дал длинную очередь. Затем, протягивая руку, привычным жестом просит диск. Ему на этот раз диск в руки брат не дал. Чего это отстал? Федор с тревогой обернулся и тут же присел. В шагах десяти от него брат неподвижно лежал на снегу. Весь вытянулся и держится за грудь. "Что с тобой?" — вырвалось у Федора и он бросился к брату. Взял за руку — она бесчувственная. "Убили?!" — Федор, все еще не веря, не желая верить в смерть брата, осторожно приподнял тело Василия и, как бы ограждая от чьего-то удара, обхватил его голову и положил к себе на колени. "Странно-то как, а?.." Пот застыл на лице крупными, как росинки, каплями. Переносица бледная, будто натерли мелом. Зрачки полузакрытых глаз повернуты наверх. Из-под пальцев, прижатых к груди, сочится кровь. Федор прислушался… Нет, ни одна жилка не бьется, ни один мускул не дергается… Предсмертные судороги, видать, уже прошли.

— Василий! Василий! — В отчаянии Федор стал трясти безжизненное тело, потом прижал его к себе. — Басылыкы!.

Федору вдруг показалось, что брат еще живой. Опустив его, внимательно вгляделся в лицо. И вправду живой! Шарики глаз чуть опустились вниз и зашевелились губы:

— Диски… вот… здесь… — Брат хотел было оторвать правую руку от раны, но так и не смог. Он ещё пошевелил губами и тут же весь размяк, остановившиеся глаза приоткрылись, рот тоже…

Как она неожиданна, проста и нелепа эта смерть… Федор сначала не понял, что с братом кончено. Но тут же почувствовал как бьется со странной щемящей болью его сердце. Во рту пересохло. Кровь хлынула в голову. Весь задрожал, в глазах перевернулось поле, завертелось небо"

— Гады, отомщу! Слышите, отомщу! — Зарычал он, сотрясая кулаком в сторону врага.

Привела в себя боль от удара кулаком об штык опрокинутой в снег винтовки. Тут Федор спохватился и поволок тело брата в первую попавшуюся воронку. Там положил труп брата на спину, скрестил руки на груди, закрыл раскрывшиеся веки. Затем встал на колени и склонил голову перед братом.

Вот так-то пришлось расстаться им…

"Похоронят ли тебя? Или ты останешься здесь, занесенный снегом?" От этой мысли Федор содрогнулся и его снова охватила ярость.

— Сейчас… Сейчас, кровопийцы… — Быстро вскочил с места и, забрав мешок с дисками, побежал к пулемету. — Сейчас- Вокруг крики идущих в атаку, треск выстрелов, гул взрывов… Но все это не доходит до слуха Федора. Он видит перед собой только фашистов, которые, не выдержав натиска наших, побежали к траншеям, куда и направляет огонь своего обезумевшего от ярости пулемета. Видит, как падают фашисты, видит, как живые, толкая друг друга, перепрыгивают через убитых, убегая от смертоносного дождя. Видит и злорадно кричит:

— На-ка вам! На-ка вам! Подавитесь!

После гибели брата Федор сильно изменился.

Будто заплутал в ближнем лесу: все слышит, знает куда выйти, а идет напролом. С чего это — он понимает, а сделать с собой ничего не может. Встряхнуться бы надо ему… Но как выбить из головы ту ночь, когда впервые лег без брата и его разбудил от тяжелого сна лежавший рядом с ним боец? Во сне снова видел смерть брата, проснулся, а слезы все текли и текли…

В бою он чувствует какое-то облегчение. В передышках же меж боями мучается от наплыва навязчивых мыслей. Не смог он уберечь брата… В силах ли был он сделать это? Их, сибиряков, на фронт прибыл целый состав. Всех Федор, конечно, не смог запомнить. Но от его вагона, хоть шаром покати никого. Последним пал его брат. Что же это? Может, они не умели воевать? А он, Федор, умеет? Видимо, солдату на войне не так уж долго суждено жить. Вторых номеров за две недели у него побывало несколько человек: кого ранит, кого убьет… И каждый раз невольно думается: сегодня его, завтра меня…

Без брата мучило Федора отсутствие общения. Оказывается, Василий унес с собой тот родной мирок, где можно было делиться всем тем, что у тебя на душе, где понятны каждое слово, жест, мимика, взгляд…

Федор стал беспокойным, раздражительным, молчаливым… Если кто обратится к нему, отвечает односложно: «да» или «нет». А сам занимается бесконечными солдатскими заботами: одежду починит, пулемет почистит, к ночлегу станет готовиться… Как ни сдерживался, успел поссориться со многими, раз даже подрался, когда какой-то мужик обозвал его ругательным, на его взгляд, словом «елдаш». Один бывший заключенный, как потом сам признался, стрелял по нему дважды во время атаки… Так в отношениях с людьми наступал тупик.