– Спасибо, Оливер. – Зареб благодарно поклонился новому другу.

Саймон наблюдал, как странная компания поднимается по лестнице. Оскар словно маленький лохматый король восседал на голове Зареба как на троне.

Потом Саймон повернулся и пошел в свой кабинет, чувствуя странную растерянность и отчаянное желание выпить.

Что-то изменилось.

«Это еще мягко сказано», – уныло думал Саймон, глядя на янтарную жидкость в стакане. После встречи с Камелией его дом сгорел, в пожаре погибло все имущество и, хуже того, все его изобретения. Потом его уговорили взять в новый дом Оливера, Юнис и Дорин, что полностью уничтожило тихое одиночество, абсолютно необходимое ему для работы. И только он подумал, что с него шума и людей довольно, как Оливер решил пригласить к нему Камелию и Зареба со стадом диких животных. Стадо – это, конечно, преувеличение, но, учитывая, что могут натворить обезьяна, птица и змея, не слишком сильное.

Отхлебнув бренди, Саймон уставился на расстеленные на столе мятые чертежи, пытаясь сосредоточиться на паровом насосе. Проблема в том, чтобы заставить пар постепенно поступать через несколько камер. Возможно, если уменьшить размер камер и увеличить их количество…

– Простите, я думала, что все спят.

Подняв глаза, Саймон увидел в дверях кабинета Камелию. На ней была шелковая ночная рубашка цвета слоновой кости с пеной кружев у ворота. Камелия небрежно закуталась в одеяло, но оно лишь сильнее подчеркивало ее изящные формы. Выгоревшие волосы свободно падали на плечи и золотым потоком сбегали по спине, мерцая в свете лампы, Саймон смотрел на Камелию как зачарованный. Его пристальный взгляд двинулся от изящного изгиба щеки к грациозной линии шеи, потом к пульсирующей ямке между ключицами и пышной выпуклости груди. Он вспомнил, как Камелия упала на него. Вспомнил ее женский жар и мягкость, как сплелись с его ногами ее стройные ноги, как дрожало и давило ее тело, когда она смотрела на него восхитительными зелеными глазами.

Желание охватило его, жаркое, сильное, неодолимое.

– Все в порядке? – спросил Саймон и неуклюже опрокинул стакан, резко поднявшись из-за стола.

«Возьми себя в руки», – молча скомандовал он себе, разыскивая носовой платок, пока бренди растекалось по чертежам. Не найдя платка, Саймон собрал бумаги и встряхнул, забрызгав бренди весь стол.

«Господи, да что со мной?»

– Вам понравилась ваша комната? – неловко добавил он, не выпуская из рук мокрые чертежи.

Камелия неуверенно смотрела на Саймона, задаваясь вопросом о причине его явного замешательства.

– Да, комната замечательная, спасибо.

Она заметила, что Саймон все в той же помятой рубашке и темных брюках, но снял сюртук и галстук и распахнул воротник, чуть открывавший мускулистую грудь. С взъерошенными золотисто-рыжими волосами и тенью на небритых щеках он выглядел еще более растрепанным, чем обычно. Своей высокой фигурой, широкими плечами и проницательным взглядом необыкновенно ярких голубых глаз он снова напомнил Камелии шотландского воина. «Это смешно, – подумала она. – Саймон Кент тихий, книжный ученый, который всю жизнь проводит, запершись в лаборатории, изобретая новый способ стирки одежды, мытья полов и превращения пара в мощную силу. Едва ли он из тех мужчин, кто бесстрашно бросается в битву, размахивая тяжелым палашом. Вместо этого он бросил бы во врагов несколько детских хлопушек, надеясь, что огонь и шум отпугнут противника».

– Вы голодны? – Стол был безнадежно забрызган, и Саймон начал расстилать мокрые листы на полу, чтобы просушить. – Если хотите, мы можем спуститься в кухню и поискать что-нибудь поесть.

– Нет, спасибо. Юнис и Дорин любезно принесли мне поднос с едой и сказали, что отнесут такой же Заребу. Они очень внимательные и заботливые. Зареб не привык, что к нему вне стен нашего дома относятся с такой любезностью, особенно здесь, в Лондоне.

– Хорошо это или плохо, но Юнис, Оливер и Дорин всегда относятся ко всем одинаково. На них титулы, богатство и даже цвет кожи впечатления не производят. Для них главное то, что стоит за этим.

– Зареб такой же, – сказала Камелия, садясь на стул напротив письменного стола. – Думаю, он рад, что наконец встретил здесь людей, которые разделяют его взгляды на мир. Боюсь, он считал всех британцев высокомерными и глупыми.

– Мы на самом деле шотландцы, – улыбнулся Саймон. – Но я не хотел бы осуждать всех британцев. Возможно, Заребу не встретились настоящие люди.

– Может быть.

Камелия поджала под себя ноги. Она была не в состоянии заснуть в мягкой постели, которую приготовили ей Дорин и Юнис. Несмотря на решимость быть сильной, вид разгромленного дома отца глубоко задел ее. Хуже всего, что, для того чтобы приколоть к подушке злобную записку, воспользовались его кинжалом. «Я не верю в проклятия», – твердо напомнила себе Камелия.

Но настойчивое требование Зареба покинуть дом встревожило ее.

– Как вы познакомились с Оливером, Юнис и Дорин? – спросила она, плотнее чзкутав плечи в одеяло.

– Моя мать взяла их в дом после того, как их выпустили из тюрьмы, – объяснил Саймон. – Но они никогда не были ее слугами. Она изо всех сил заботилась о детях, которых спасала из тюрьмы. Юнис, Оливер и Дорин помогали ей и стали частью семьи. Так с тех пор и осталось.

– Сколько детей приютила леди Редмонд?

– Всего нас шестеро. – Саймон со сдержанным видом снова сел за стол. – Полагаю, вы уже слышали, как я стал членом семейства Кентов, учитывая, как внимательно вы изучали мою жизнь.

– Мой интерес касался исключительно ваших достижений как ученого и изобретателя, – ответила Камелия. – Я слышала о том, что вы росли под опекой лорда и леди Редмонд, но не обратила на это никакого внимания. Для меня имело значение только то, что вы блестящий ученый, который сумеет помочь мне откачать воду с моего участка.

Саймон долго смотрел на нее. Камелия ответила ему спокойным взглядом.

Она говорит правду, понял он, поражаясь этому удивительному факту.

Сколько себя помнил, Саймон стыдился своего прошлого. Но это чувство не было таким сильным, как у его брата Джека. Джек был вынужден выживать на улицах Инверари почти до пятнадцати лет. Долгие годы тяжелой и жестокой жизни сформировали вокруг Джека стену, сквозь которую наконец сумела пробиться нежная любовь его жены Эмилии. И пока Женевьева не нашла скорчившегося на полу тюремной камеры девятилетнего Саймона, ему тоже приходилось выживать самому. Он совершенно не помнил настоящего отца, а воспоминания о матери были смутными и расплывчатыми. Годами он вызывал в памяти образ красивой женщины с черными волосами и большими серыми глазами, которая по ночам прижимала его к себе и гладила по щеке.

Когда Женевьева забрала его домой и он наконец уснул, зная, что до утра в полной безопасности, его воспоминания стали более мрачными. В его ночные грезы вторгалась грязная, сквернословящая женщина, от которой несло перегаром, она била его, пока он не съеживался на полу. Он внезапно просыпался с пересохшим ртом и колотящимся сердцем, его неудержимо трясло.

И тогда он выскальзывал из своей новой мягкой кровати и, свернувшись на полу, умолял Бога, чтобы обмоченные простыни к утру высохли, и Женевьева не узнала бы про его грех и не выгнала.

– Все хорошо? – заботливо посмотрела на него Камелия, задаваясь вопросом, почему внезапно потемнели его глаза.

– Да, – бодро заверил Саймон. – Все прекрасно.

Избегая ее взгляда, он начал рукавом вытирать со стола пролитый бренди. Саймон чувствовал, что Камелия пристально смотрит на него, и задумался, что по неосторожности выдал. Он не хотел, чтобы Камелия знала о том грязном, съежившемся от страха и холода воришке. По непонятным причинам он хотел, чтобы она думала о нем лучше, чем есть на самом деле. Саймон хотел, чтобы Камелия видела в нем сильного, уверенного мужчину, способного решить любую проблему, блестящего ученого, как она его охарактеризовала. Хорошо, пусть не блестящего, поправил себя Саймон, но по крайней мере достаточно образованного и яркого. Человека, способного, когда нужно, прийти на помощь, например, спугнуть напавших на нее хулиганов или предложить ей убежище, когда в ее собственном доме стало небезопасно. Человека, который держит под контролем и свои эмоции, и свою жизнь. В этом нет ничего странного, уверял себя Саймон. В конце концов, Камелия зависит от его помощи. Хотя он всегда помогал, когда это касалось его семьи, он не помнил случая, чтобы к нему за помощью обратилась женщина. Опять же он знал мало женщин.