Почему же летний день здесь не обладает той прелестью? О нет, он прекрасен, он прозрачен и чист, как мечта, без желаний, без мыслей; настоящая поэма из чистых белых лучей солнца, которые отражаются в холодной кристальной лазури льда. Каким пленительно прекрасным представляется этот мир человеку в жаркий и душистый летний день!

Сегодня отдыхали, соблюдая воскресенье. Но я не мог целый день высидеть в каюте и предпринял большую прогулку по льду. Двигаться легко, если бы не полыньи.

Скотт-Хансен попробовал после обеда овладеть искусством гребли в каяке по окружающему нас пресноводному озеру, от которого идут по льду многочисленные каналы. Но он не удовольствовался тем, что объехал вокруг судна, а захотел опрокинуться и снова подняться, как это делают эскимосы. Попытка, конечно, кончилась тем, что подняться ему не удалось, он потерял весло, повис вниз головой и барахтался под водой, пока каяк не наполнился водой, а сам гребец не принял «полную» холодную ванну с головы до ног. Нурдал, стоявший на льду, на случай если Скотт-Хансену потребуется помощь, счел необходимым в конце концов, к великому веселью всех остальных, влезть в воду и поставить каяк надлежащим образом.

Лето дает себя знать. Сегодня вечером играли в карты на палубе; столом служил «патентованный» кухонный котел. Можно было, пожалуй, вообразить, что это августовский вечер дома; не хватало лишь пунша; сигары и трубки были налицо».

«Воскресенье, 12 августа. Утром устроили стрельбу на призы. Великолепный вечер. Хожу и брожу по льду среди полыней и торосов. Тихо-тихо. Ни звука, кроме тихой капели с глыбы льда да глухого шума вдали, – должно быть, обрушился торос. Солнце стоит низко на севере, а над ним высится бледно-голубой небосвод и облачка с золотистыми краями. Глубокий покой ледяной пустыни. Мысли несутся свободно и далеко. Если бы можно было передать словами все то, что трепещет в душе в подобный вечер! Какую необъяснимую власть над человеком имеет обстановка! Отчего я жалуюсь порой на одиночество? Когда вокруг тебя природа, когда ты погружен в книги и занятия, никогда не бываешь совершенно одиноким».

«Четверг, 16 августа. Вчера вечером, когда я лежал в постели и читал, а все, за исключением вахтенного, спали, вдруг над головой наверху на палубе прогремел выстрел. Решив, что это выстрел по медведю, я сунул ноги в болотные сапоги и бросился наверх. На палубе стоял Йохансен с непокрытой головой и с ружьем в руках.

– Вы стреляли?

– Да, стрелял по Великому бугру, там что-то шевелилось, и я хотел проверить, что это. Но, кажется, там ничего нет.

Я подошел к борту и стал всматриваться в темь. Мне уже показалось было, что медведь откапывает там мясо. Пока мы стояли так в раздумье, вдруг показалась плетущаяся от Великого бугра собака. Я расхохотался:

– Не в нее ли вы стреляли?

– Боюсь, что так, – ответил он.

И на самом деле, это был Белый Медведь, как мы звали эту собаку. В тумане, когда пес попытался вскарабкаться на торос, чтобы разрыть мясной погреб, он показался Йохансену огромным.

– Так вы целились прямо в собаку и промахнулись. И хорошо, что промахнулись.

– Да нет, я стрелял в воздух. Просто хотел узнать, что там такое.

За завтраком Йохансен, конечно, подвергся ехидным расспросам о «выстреле в воздух». Но он сразу обезоружил насмешников заявлением, что стрелял не в воздух, а в медведя, за которого принял собаку, и честно промазал».

«Вторник, 21 августа. 81°4,2 северной широты. Удивительно, как мало перемен; дрейфуем то слегка к северу, то слегка к югу и остаемся почти на том же месте. Тем не менее считаю, как считал все время, что наше плавание продлится три года, или, вернее, три зимы и четыре лета, не больше и не меньше, и примерно через два года, считая с этой осени, мы будем дома.[190]

Наступающая зима, хотя и медленно, продвинет нас дальше; она уже дает о себе знать: ночью было четыре градуса мороза».

«Фрам» летом 1894 г.

«Воскресенье, 26 августа. Похоже, что зима уже наступила; с четверга температура колеблется между -4 и -6 °C.

До сих пор только легкие изменения температуры, да и вообще колебания температуры на севере очень незначительны; теперь можно ожидать, что она постепенно и равномерно будет падать, хотя настоящая зима, собственно, еще не наступила. Все лужи и полыньи затянулись льдом, притом настолько толстым, что вчера он мог держать человека, даже без лыж.

И утром и после обеда ходил на лыжах. Повсюду можно свободно пройти; путь великолепный. Некоторые полыньи вскрылись; возможно, что было небольшое сжатие. Новый лед тонок и под лыжами неприятно прогибается, но все же пройти можно; две собаки, напротив, провалились. Выпал небольшой снежок; идти по тонкой мягкой пороше особенно приятно. Если все останется, как сейчас, то зимой у нас установится великолепный лыжный путь. На поверхности полыней сейчас замерзает пресная вода и, следовательно, не будет соли, которую в прошлом году ветер сносил со льда, смешивал с окружающим снегом и… портил нам путь. По снегу с солью идти так же трудно, как по песку».

«Понедельник, 27 августа. Сегодня ночью, когда Блессинг собирался сойти вниз после своей вахты и остановился на шканцах, чтобы посмотреть вокруг, он вдруг заметил что-то белое, катающееся по льду на некотором расстоянии к юго-востоку от судна. Потом на мгновение этот ком замер на месте. Подошел Йохансен, вступавший на вахту, теперь оба стояли и смотрели. Вдруг ком поднялся – и не осталось никакого сомнения в том, что это такое. Оба, схватив ружья, спустились с палубы и спокойно стали выжидать, когда медведь, осторожно лавируя против ветра, подойдет к судну. Дул свежий бриз, колесо нашей мельницы с шумом вертелось полным ходом, но на медведя это не производило ни малейшего впечатления; быть может, даже напротив, именно это сооружение ему и хотелось обследовать. Наконец медведь подошел к ближайшей от нас полынье; оба стрелка разом выстрелили, и медведь тут же упал. Приятно возобновить запасы свежего мяса; в этом году это наш первый медведь. На обед сегодня было, разумеется, медвежье жаркое.

Настоящая зима; крутит пурга».

«Среда, 29 августа. Наверху в снастях ревет и воет свежий ветер. Спору нет, освежающая перемена. Снег метет, как в середине зимы. Хорошенькая августовская погодка! Но нас несет снова на север, а это-то как раз нам и нужно. Вчера находились на 80°53,5 северной широты.

Вечером я работал в трюме над своим новым бамбуковым каяком, который должен быть верхом легкости. Случайно зашел Петтерсен и помог скрепить шпангоуты, которыми я как раз занимался. За работой мы поболтали о том о сем. Он находит, что на «Фраме» жить прямо замечательно; все, что нужно, на нем есть, и вообще это просто «дьявол», а не корабль; если бы на месте «Фрама» было другое судно, его давным-давно раздавило бы в лепешку. Но при всем том он не побоялся бы покинуть судно, тем более на новых каяках – таких не было еще ни у одной экспедиции, да и вообще, вероятно, ни одна экспедиция не была оборудована на все случаи жизни так, как наша. Но все же он предпочел бы вернуться домой на «Фраме». Затем разговаривали о том, чем мы займемся по возвращении на родину.

Ларс Петтерсен, второй механик «Фрама»

– Да, что касается вас, то вы, вероятно, отправитесь в следующий раз на Южный полюс, – сказал он.

– А вы? – спросил я. – Снова наденете рабочую блузу и сядете на овсяные лепешки?

– Да, вероятно. Но все-таки недельку-то отдыха я, верно, заслужил после такого плавания, а уж потом снова возьмусь за кузнечный молот».