Моя фантазия разыгралась, и временами я готов был вообразить, что это, быть может, пролив, который проходит поперек земли и превращает полуостров Челюскина в остров. Вероятнее же, что это просто река, которая у устья разливается в широкий лиман, подобный тем, какие мы находим у многих сибирских рек.

На глинистой равнине, по которой я бродил, всюду рассеяны крупные валуны самых разнообразных горных пород; эти валуны могли быть принесены сюда лишь мощными глетчерами ледникового периода.[129]

Жизни тут почти нет. Кроме оленей, мне встретились только пара снежных куропаток да несколько пуночек и куликов; видел я еще следы песца и пеструшки. Эта самая северная часть Сибири совершенно необитаема, и ничего не известно о том, посещалась ли она когда-либо даже кочевниками.

На равнине, далеко в глубине, я нашел, однако, кругообразный холмик из мха, который, пожалуй, можно приписать рукам человека. Возможно, что здесь и бывал какой-нибудь ненец и собирал мох для своих оленей. В таком случае это было давно, потому что мох совершенно почернел и истлел. Но, может быть, это игра природы; природа ведь весьма причудлива в своих проявлениях.

Как быстро сменяются в этой арктической стране свет и тени! На следующее утро (9 сентября) я из бочки увидел, что лед отошел от берега к северу и открылся канал, по которому можно выбраться на чистую воду и пройти дальше на север. Немедленно отдал распоряжение поднять пары. Барометр стоял необычайно низко, так низко, как еще ни разу за все время пути, – он упал до 733 мм. Ветер резкими шквалами налетал с земли и стремительно несся по равнине, вихрем взметая тучи песка и пыли. Свердруп считал, что благоразумнее всего оставаться на месте. Но слишком уж досадно было не воспользоваться таким превосходным случаем; солнце светило ярко, небо сияло – все это внушало доверие. Я велел поставить паруса, и вскоре мы, раздвигая льды, пошли на север на всех парах и под всеми парусами, какие только у нас имелись. Теперь нужно было победить мыс Челюскина! И «Фрам» никогда еще не шел таким ходом: мы делали свыше восьми миль в час; наш корабль как будто понимал в чем дело. Вскоре миновали льды; перед нами вдоль берега, насколько хватал глаз, тянулась чистая вода. Проходили один мыс за другим, открывая по пути все новые фьорды и острова. Через некоторое время я различил в подзорную трубу какие-то горы далеко на севере; они, должно быть, находились уже неподалеку от мыса Челюскина.

Земля, вдоль которой мы шли к северу, была низменная, отчасти похожая на ту, на которой я побывал накануне. В глубине, на некотором расстоянии от берега, виднелись скалы или горные хребты небольшой высоты. Некоторые из них, казалось, состояли из горизонтально залегающих осадочных пород. Плоские верхушки и крутые склоны этих внутренних гор были белы от снега. Издали всю горную цепь как будто покрывало одно сплошное спускавшееся по склонам ледяное или снежное покрывало; из-под его краев выступали горные кряжи, но вся середина сияла незапятнанной белизной. Поверхность выглядела совершенно сплошной и ровной; она очень походила на настоящий ледник.

В летнюю пору (21 июля 1894 г.)

На карте Норденшельда в этом месте стоит отметка «высокие горные хребты внутри страны». Следовательно, его наблюдения вполне согласуются с нашими, хотя я не назвал бы горы очень высокими. Но тут же, следуя показаниям более ранних карт, у Норденшельда говорится о «высоком утесистом береге»; такое замечание неправильно. Берег очень низок и состоит, по-видимому, в основном из глины и других рыхлых пород. Норденшельд либо почерпнул свое указание из старых и ненадежных источников, либо сам ошибся из-за постоянного тумана, окружавшего его в этих водах.

Вечером приблизились к северной оконечности земли; однако течение, которое весь день было попутным, теперь пошло против нас, и казалось, нам никогда не миновать острова, лежащего напротив берега к северу.

Здесь-то, в глубине страны, и находилась та гора, которую я раньше заметил в подзорную трубу.[130] Вершина ее плоская, а склоны так же круто обрываются, как у гор, о которых я упомянул выше. Казалось, что она сложена из песчаника или даже базальта, но отвесных скал или уступов не было видно. Высоту ее я определил от 400 до 450 м. В открытом море виднелось много новых островов,[131] ближайший из которых был довольно велик. Несколько раньше, днем, мы также видели на траверзе у себя группу островов.[132]

Наконец-то приближался момент, когда предстояло пройти мимо места, которое давно тревожило наши мысли, – одолеть второй камень преткновения, которого я так опасался. Вечером я сидел наверху в бочке, не сводя глаз с северного горизонта. Низменная пустынная земля. Солнце давно село за морем, но вечернее небо еще грезило золотом и ярью.

Высоко над водой было уединенно и тихо. На бледнеющем небе мерцала ярко и печально звезда, одна единственная, над самым мысом Челюскина. И по мере того как мы шли дальше, мыс все отчетливее выдвигался на востоке, а звезда передвигалась вместе с нами, все время озаряя путь. Я не в силах был оторвать от нее взгляда. Она словно притягивала к себе, утешала и навевала спокойствие. Не моя ли это звезда, не богиня ли это родного очага посылает улыбку, следит за нами? Много мыслей пронеслось в голове, пока «Фрам» в унылом ночном сумраке стремился к самому северному мысу Старого Света.

Под утро очутились напротив этой точки – мыса Челюскина. Повернули прямо к земле. И как раз при смене вахты, когда склянки пробили четыре, мы подняли судовые флаги и послали тремя нашими последними пушечными зарядами громовой салют над морем. В тот же миг брызнули лучи солнца. Тут наш поэт-доктор разразился следующим двустишием:

С восходом солнца рассеялись чары колдуна-Челюскина, который так долго сковывал наши мысли. Преграда, грозившая зимовкой у этого берега, раздалась. Путь, уводивший нас из земного плена у этих берегов прямо к цели – к дрейфующим льдам, на север от Новосибирских островов, был открыт.

Всех подняли на ноги. В празднично освещенной кают-компании появились на столе горячий пунш, фрукты и сигары. По такому случаю понадобилось, конечно, провозгласить торжественный тост. Я взял свой стакан и сказал: «За ваше здоровье, ребята, поздравляю с Челюскиным!» Потом заиграл орган, а я снова полез в бочку, чтобы бросить прощальный взгляд на землю.

Вот горная вершина, которую я видел вечером; она оказалась на западной стороне полуострова. А на востоке далеко к югу тянулся другой, более низкий и округленный кряж. Должно быть, это о нем говорил Норденшельд; согласно его описанию, этот кряж и образует самый северный выступ земли, далеко выступающей в море. Теперь мы находились прямо перед бухтой Короля Оскара. Но я тщетно ищу в подзорную трубу знак Норденшельда. Сильно хочется сойти на берег, но на это нет времени. Кстати, когда здесь стояла «Вега», бухта была свободна ото льдов, теперь она сплошь покрыта зимним невзломанным льдом.

Промер глубины в 3800 м

Фарватер впереди открыт, но далеко в море хорошо различима кромка плавучего льда. Пройдя немного далее к западу, мы миновали два маленьких острова, лежащих в небольшом расстоянии от берега.[133]