Затем я прочел последний привет с родины, телеграмму, полученную в Тромсё от профессора Мольтке Мо:[155]

Счастливый путь. Солнца над головами, Солнца в душе, Попутные ветры Пусть открывают ворота, Бегут вперед и расчищают Дорогу судну.

После этого достали томик стихотворений Винье[156] и долго читали и пели. Странно думать, что вот мы здесь уже празднуем смену старого года новым, а дома новый год наступит только через восемь часов. Сколько мыслей несется к нам оттуда сегодня вечером!

…Теперь почти четыре часа. Я хотел было подождать, пока и в Норвегии настанет новый год; но нет, лучше заберусь в постель, засну, и пусть мне приснится, что я у себя дома.

Итак, спасибо, старый год, за все – и за хорошее и за плохое».

«Понедельник, 1 января 1894 г. Год начался хорошо. Меня разбудил веселый голос Юлла. Он пожелал счастливого нового года и принес на подносе чашку великолепного турецкого кофе. Это рождественский подарок от невесты Скотт-Хансена.

Чудесная, ясная погода, – 38 °C. Мне чудится, что полоска зари на юге увеличивается; верхний край ее сегодня достиг 14° высоты над горизонтом.

В 6 ч вечера у нас сегодня был превосходный обед:

1. Суп с томатами.

2. Тресковая икра с картофелем и топленым маслом.

3. Оленье жаркое с зеленым горошком, картофелем и брусничным вареньем.

4. Кисель из морошки, с молоком. Пиво Рингнеса.

Не думаю, чтобы такое меню говорило о больших страданиях и лишениях.

Лежу на койке. Пишу, читаю и мечтаю. Странное чувство овладевает человеком, когда в первый раз записываешь цифру нового года. Тогда впервые отдаешь себе отчет о том, что старый год канул в вечность, наступил новый год, и нужно быть наготове, чтобы вступить с ним в борьбу. Как знать, что он несет с собой. По всей вероятности, тоже и хорошее и плохое. Но больше хорошего. Станем ближе к цели и дому – иначе быть не может. Да, да. Приведи нас, если не к цели, – это было бы слишком скоро, – то по крайней мере поближе к ней; укрепи наши надежды. Но может быть… нет, обойдемся без «может быть»!.. Мои храбрые молодцы заслуживают того, чтобы мы добились успеха. В их сердцах нет места для сомнений; каждый из них всю свою душу вкладывает в то, чтобы двигаться вперед, к северу, я читаю это по их лицам, вижу по их глазам. Всякий раз, когда мы узнаем, что нас несет на юг, вырывается единодушный вздох разочарования, и вздох облегчения, когда несет на север, в область неведомого. Они верят мне и моим теориям. А что, если я ошибся, если я повел их по ложному пути? Но иначе поступить я не мог. Мы все – орудия высших сил. Рождаемся либо под счастливой, либо под несчастной звездой. До сих пор моя звезда была счастливой; неужто теперь она померкнет? Быть может, это суеверие, но я верю в свою звезду.

Парад для фотографирования

Слева направо: Амунсен, Хенриксен, Мугста, Блессиг, Свердруп

А ты, родина, что старый год подарил тебе и что несет тебе с собой новый? Размышлять об этом бесполезно. Я смотрю на наши картины, подарки Вереншельда, Мунтэ, Китти, Хьелланда, Скресвига, Ханстена, Эйлифа, Петерсена и чувствую себя на родине, на родине».

«Среда, 3 января. Старая полынья приблизительно в 400 м впереди «Фрама» снова вскрылась, образовав широкое разводье, покрытое заиндевевшим льдом.

Когда лед образуется при такой низкой температуре, на его поверхности выступает крепкий рассол, который замерзает в виде красивых цветов, похожих на кристаллы инея. Температура держится между -39 °C и -40 °C. Если к этому морозу прибавить резкий студеный ветер со скоростью 3,5 м в секунду, то надо сознаться, что «в тени прохладно».

Сегодня мы со Свердрупом сошлись на том, что пора рождественским праздникам положить конец и приниматься за обычную работу. Чересчур долгое безделье вредно. Наша жизнь не особенно разнообразна и не слишком богата событиями; но мне кажется, в том и состоит ее преимущество, что все ею довольны, принимая ее такой, какова она есть.

В машинном отделении еще идут работы; но через несколько дней чистка котла закончится, и тогда все там будет готово. После этого будем устанавливать в трюме токарный станок, а для него нужно выковать необходимые инструменты. «Кузнец» Ларе загружен работой; на баке часто пылает пламя в горне, которое бросает красные блики на обледенелые снасти, вздымающиеся к мерцающему звездами небу, и на пустынный лед вокруг корабля. Далеко разносятся в морозной ночной тиши звенящие удары молота о наковальню. Во время одинокой прогулки по льду еще издали слышишь эти знакомые звуки, видишь красноватые отсветы горна и невольно вспоминаешь другие, менее безлюдные места. А потом стоишь и смотришь. Вдруг на палубе скользнул свет фонаря, затем пополз по мачте кверху: это Йохансен лезет в дозорную бочку отсчитывать температуру.

Блессинг опять считает у нас красные кровяные шарики и исследует содержание в крови гемоглобина. Это кровожадное чудовище, презирая протесты противников вивисекции, каждый месяц цедит из нас кровь.

Скотт-Хансен со своим ассистентом занимается наблюдениями. Метеорологические наблюдения должны производиться каждые четыре часа, и это специальность Йохансена. Сначала он записывает показания термометра, гигрометра и термографа на палубе (впоследствии их перенесли на лед); затем показания барометра, барографа и термометра внизу в кают-компании; потом надо подняться наверх в бочку и посмотреть там минимальный и максимальный термометры (для измерения температуры в более высоких слоях воздуха) и, наконец, спуститься на лед для отсчета термометров, лежащих на снегу и дающих представление о лучеиспускании с поверхности, иногда вдобавок приходится заглянуть для измерения температуры в трюм. Аккуратно через день производится наблюдение над звездами, чтобы определить наше местонахождение и проследить за нашим черепашьим продвижением на север. Эти наблюдения при -30° и -40 °C представляют довольно сомнительное удовольствие. Стоять неподвижно на льду, работать с разными тонкими приборами, отвинчивая и завинчивая голыми пальцами металлические винты, не слишком приятно. Усердным наблюдателям частенько приходится похлопывать руками и попрыгивать взад и вперед, топая ногами. Исполнив вдвоем над нашими головами громоподобную негритянскую джигу, от которой трясся весь корабль, они спускались к нам вниз, и мы невинным тоном осведомлялись: не прозябли ли они там наверху? Этот вопрос всегда вызывал в кают-компании бурное веселье.

– Да нет, что вы, – отвечал Скотт-Хансен. – Погода удивительно мягкая и приятная.

– Но, может быть, у вас ноги немного озябли?

– Не могу пожаловаться, разве немножко пощипывало пальцы.

Скотт-Хансен недавно отморозил-таки два пальца и все же отказался носить костюм из волчьего меха, которые я велел выдать метеорологам. «Пока еще слишком мягкая погода, нехорошо нежиться», – заявил он. Однажды утром Скотт-Хансен, кажется в сорокаградусный мороз, выскочил на палубу производить наблюдения в одной рубашке и кальсонах. Ему, видите ли, некогда было одеться.

Через известные промежутки времени те же двое производят на льду магнитные наблюдения. Я вижу, как они стоят там с фонарями, нагнувшись над своими приборами, потом вдруг пускаются бешеным аллюром по льду, чуть не распластываясь на бегу и размахивая руками, как мельница крыльями при ветре скоростью 10–12 м в секунду. Но спросите их и услышите: «Право, не так уж холодно».