В последние дни мая перспективы наши несколько улучшились, так как ветер перешел в свежий северо-восточный. Лед потихоньку двигался на юго-запад, и вместе с тем все больше и больше расходился. 29 мая на юге, насколько хватал глаз, открылась чистая вода, а над нею темное небо. После долгих уговоров я решился, наконец, попытаться взорвать лед вокруг корабля.

Взорвали фугас, начиненный 50 кг пороха. Эффект получился изумительный: силою взрыва огромные массы льда отшвырнуло с большой силой в полынью. Казалось, еще один такой взрыв и корабль будет свободен. Сразу после обеда пошли закладывать второй фугас в 20 м от кормы. Прорубить для него отверстие во льду стоило невероятного труда. Сначала бурили скважину обыкновенным буром; затем попытались расширить ее – сперва при помощи небольших пороховых капсуль, потом пироксилиновых шашек, но все безрезультатно. Тогда принялись орудовать ломами, ледовыми пилами, прибегли к пару – короче говоря, применили все средства, какие только возможны, и все напрасно. Между тем в результате взрыва на одном и том же месте нескольких мин лед дал во всех направлениях много трещин. Мы решили, что будет достаточно взрыва одного фугаса, спущенного в прорубь для лага, чтобы расшевелить всю эту массу. Так как лед здесь был более тонким, то фугас спустили на 10-метровую глубину. Взорвался он с огромной силой, взметнув вверх до верхушек мачт мощный водяной столб. В этом водяном столбе было немало крупных осколков льда, которые градом рассыпались далеко вокруг. Один осколок весом примерно в 60 кг пробил тент и упал на бак; другой перелетел через корабль и упал у правого борта. Скотт-Хансену и Хенриксену, стоявшим на льду возле батареи запала, пришлось круто, когда на них посыпались ледяные осколки. Оба, разумеется, пустились бежать со всех ног, что по глубокому снегу сделать было не так-то просто; ледяной град изрядно поколотил их по спинам. И все же, несмотря на все труды, затраченные на закладку и взрывание двух больших пороховых фугасов и, кроме того, многих мелких, результат оказался мало заметен. Тогда принялись бурить скважины для двух пироксилиновых шашек, которые хотели взорвать одновременно. Когда добрались на глубину, в 2¹/₂ раза большую длины бура, бур сломался, а на другом буре пришлось нарезать новые витки. К 12 ч ночи, напряженно проработав без перерыва с самого утра, закончили, наконец, и эту работу.

На следующий день в 6 ч утра снова принялись за бурение. Но лед был настолько твердым и бурить его было так трудно, что, хотя к буру приставлено было четыре человека, пришлось для его вытаскивания каждый раз, когда бур заедало, ставить козлы с блоком. Ледяной покров был очень мощный, потребовалось пройти четыре длины бура (6 м), прежде чем мы пробурили лед насквозь и добрались до воды. В отверстие была спущена одна пироксилиновая мина, и другая подведена на длинном шесте под край льда на старой полынье. Обе мины были запалены одновременно, но взорвалась только одна. Мы соединили получше провода, тогда взорвалась и вторая. Результат очень мало отвечал ожиданиям, хотя мины были заложены среди сравнительно тонкого льда.

Подрывные работы были поэтому прекращены до 2 июня, когда ночью лед вскрылся и вдоль старой полыньи и вдоль стенки судна. Вдобавок была взорвана пироксилиновая мина у самой кормы. Действие ее оказалось довольно сильным – лед раскололся до самого штевня. После этого просверлили скважину метров около пяти глубиной у самой стенки корабля и заложили туда 10 нитроглицериновых шашек по 330 г каждая (что соответствовало приблизительно 13 кг обыкновенного пороха). Поскольку мне казалось рискованным взрывать такой сильный фугас в близком соседстве с судном, то сначала взорвали небольшой пороховой фугас в 5 кг, чтобы посмотреть, каково будет его действие. Оно оказалось ничтожным, и тогда решили взрывать большой фугас. Он-то дал себя знать. Корабль получил сильнейший толчок. Одна из картин и ружье в кают-компании «спрыгнули» на пол, а часы в моей каюте слетели со стены. Машину тряхнуло тоже порядком, и у Амунсена разбились бутылка с маслом и ламповое стекло. На лед взрыв оказал отличное действие: судно почти разом освободилось, остались зажатыми частично лишь нос и корма. Проработав еще немного, можно было в тот же вечер совсем освободить «Фрам», но я намеренно оставил судно в таком положении, чтобы не возиться с закреплением его канатами. Вместо этого мы позволили себе после ужина добавочное угощение, считая, что заслужили премию нашей работой.

На следующее утро взорвали лед, сжимавший носовую и переднюю части корабля. Вооружившись ломом, я принялся ломать лед, защемлявший ахтерштевень. Проработал 4–5 мин. Вдруг корабль рванулся, осел глубже кормою и, прежде чем были брошены причалы, отошел от края льдины. Носовая часть подымалась теперь примерно на 6 дюймов выше, чем осенью, когда он вмерз в лед. Итак «Фрам» освободился и был готов снова пробиваться сквозь льды, как только позволят обстоятельства. Но пока еще тронуться в путь было невозможно.

В мае в окружающих полыньях время от времени показывались моржи и тюлени; появлялись также разные морские птицы. В июне и июле вокруг было уже весьма оживленно, мы могли охотиться, сколько душе угодно. За лето настреляли не только множество глупышей, чистиков, поморников, кайр и люриков, но также пару гаг и двух плавунчиковых плосконосых.

Тюленей мы тоже настреляли немало, но добыть удалось всего шесть голов, остальные тонули, прежде чем их успели подхватить. Само собой разумеется, что мы пользовались всякою возможностью поохотиться, в особенности на медведей. Эти звери не так уж часто удостаивали нас своим посещением, но тем большее оживление и интерес вызывало каждое сообщение об их появлении. Все оживлялись, в одну минуту вскакивали на ноги, чтобы достойным образом встретить гостя. В общей сложности за лето было убито 16–17 взрослых медведей. Одного медвежонка мы взяли живым, но вскоре пришлось его забить, так как он подымал на борту невероятный шум и возню.

В одну из ночей в начале июня Хенриксен собрался пойти к метеорологической будке на льду, чтобы отсчитать показания приборов. Он был настолько осторожен, что, прежде чем во имя науки отправиться в путь, поднялся на капитанский мостик взглянуть, «чист ли фарватер». Ничего подозрительного Хенриксен не заметил. Только подойдя к обсервационному домику, он внезапно услышал почти рядом какое-то фырканье и увидал, что у порога стоит, уставясь на него, медведь. Естественно, что Хенриксен, совершенно безоружный, почувствовал себя при этой неожиданной встрече не особенно хорошо. Он поразмыслил минутку – ретироваться ли ему с достоинством или же улепетывать во всю прыть. И он и медведь находились от корабля на одинаковом расстоянии, и если гость замышлял недоброе, то самое лучшее, пожалуй, было удирать от него поскорее, пока он не успел приблизиться. Убегая во всю мочь, Хенриксен вовсе не был, однако, уверен, что зверь не преследует его по пятам, и отдышался только, когда оказался на судне и схватил ружье, стоявшее наготове на палубе. Но прежде чем он снова спустился на лед, собаки почуяли медведя и моментально бросились на него. Медведь сначала прыгнул на крышу обсервационного домика – собаки за ним, он опять вниз, и притом настолько быстро, что Хенриксен не успел выстрелить. Медведь взял курс к ближайшей полынье и ускользнул и от собак, и от охотника. Гарм в охотничьем азарте прыгнул на льдины, плывшие среди густой каши в полынье, но обратно перепрыгнуть не решался и, сидя на льдине, скулил. Я услыхал вой и вскоре высмотрел пса из бочки; мы немедленно отправились вместе со Скотт-Хансеном к полынье и переправили беднягу обратно на твердый лед.

Несколько дней спустя нас в 10 ч утра разбудил крик Нурдала: «Медведи!» Все с ружьями выбежали на палубу. Однако собаки опередили нас и успели обратить медведей в бегство. Мугста заметил из бочки, что собаки, пустившись вплавь, задержали зверей около большой полыньи, и пришел сообщить об этом мне. Ничего не оставалось делать, как отправиться вдогонку. Путь был хорош, и мы быстро двигались вперед, но так как бежали наперерез ветру, то много времени прошло, прежде чем услыхали лай собак и могли ориентироваться по звукам. Наконец, за маленьким торосом мы заметили одну из собак, потом еще нескольких, а потом обоих медведей. Они сидели на льдине посреди полыньи, прислонясь спиной к большой глыбе. Две собаки прыгнули на льдину, остальные стояли настороже вокруг полыньи. Собаки выполняли свою задачу превосходно; они так хорошо отвлекали внимание медведей, что не составило труда подойти к ним на достаточно близкое расстояние и выпустить в каждого по заряду.