Кэролайн посмотрела на Дженни.

– Ну, – сказала горничная, потому что даже у нее было больше вкуса, чем у Иоланды, – важен ведь не подарок, а внимание. И кроме того, – добавила она, – пока миссис Делано была на вечеринке, ее мужа убивали. – Как будто бы это имело какое-то значение.

Кэролайн вздохнула. Она не хотела думать о Винсенте. Она слишком болезненно пережила его похороны, ей было слишком трудно смотреть на землю, а не на присутствующих из страха, что она встретится взглядом со своей единственной любовью в жизни.

Единственной настоящей любовью.

Единственным честным любовником.

Единственным человеком, ради которого Кэролайн Мичем отказалась от всего.

Она не хотела думать об этом, потому что от этого боль только усиливалась.

Не говоря ни слова, Кэролайн положила утку обратно в коробку и отдала ее Дженни. Потом она поднялась.

– Я не могу сейчас этим заниматься, – сказала она, отбрасывая ленты и бумагу. – Я должна переписать карточки для гостей к празднику.

Стоило Бриджет доехать до «Дин энд Делюказ», чтобы забрать свой обед (ее повар Лоррейн работала только с понедельника по четверг), и вкатиться в гараж, сидя за рулем малогабаритной квартиры, как ее осенило.

– Боже мой! – произнесла она по-английски, а не по-французски, потому что в этот момент рядом с ней никого не было. – Почему я не подумала об этом раньше?

Выключая зажигание, Бриджет начала смеяться, потому что если бы не Кэролайн, она могла бы так никогда и не додуматься до решения всех – ну, почти всех – своих проблем.

В такие дни Дана очень жалела, что бросила курить.

Вливаясь в потоке машин с автострады Гранд-Сен-трал на шоссе 278, она почти не смотрела на дорогу, перерывая бардачок. Наконец-то она нашла пластинку жевательной резинки. Быстро развернув обертку, она сунула жвачку в рот.

Ням-ням.

У нее с собой был сотовый, но не было устройства громкой связи, а в великом штате Нью-Йорк запрещено разговаривать по мобильному телефону, держа его в руках, когда ты сидишь за рулем. Если бы это была ее собственная машина, она бы позвонила Бриджет и сообщила бы ей шокирующие новости о признании Лорен.

Но она была не в своей собственной машине, потому что везла Стивена в Ла-Гуардиа после похорон и обеда, потому что он снова уезжал, на сей раз в Кливленд.

Из всех подруг Дана считала, что у нее было больше всего времени и шансов закрутить роман.

Но Лорен?

Боже, она помогла растить – и все еще растила – детей Боба, была прекрасной частью семьи. Если оставить в стороне мораль и эмоции, как она успевала везде?

– Это было волшебно, – объясняла она Дане. – Ну, знаешь, как это бывает.

Нет, Дана не знала, как это бывает.

А потом, словно бы кто-то вынул затычку у Лорен изо рта, она вылила на Дану слишком много информации.

«Он касался мня там, где до него не касался ни один мужчина!

Он входил в меня спереди, и сзади, и даже сверху!

Он любил класть голову мне между ног. Вообрази! Он делал это для меня!»

Дана удержалась от комментария, что Винсент снова сложил голову, только теперь уже в другой влажной, незнакомой местности.

Она не слушала всю остальную болтовню Лорен. Вместо этого Дана мысленно закрыла уши и стала изучать свою подругу, как искривлялись ее губы, как ее глаза цвета сланца блестели, как ее тело динамично двигалось и покачивалось, словно она переживала один сексуальный натиск за другим.

Наверное, она думала, что теперь раскрыть ее тайну было безопасно, потому что Винсент уже умер и против ее слова никто не сможет ничего сказать.

Но после того как она сказала, что он на самом деле был «итальянским жеребцом», глаза Лорен померкли, а ее тело перестало извиваться и она начала хлюпать носом.

– Это нечестно! – кричала она. – Как он мог бросить меня ради нее?!

Любовницей или нет, но этой женщиной пренебрегли.

– Мне жаль, – покачала головой Дана, нелепо успокаивая ее с минуту. – Но я должна везти Стивена в аэропорт. – Она поцеловала Лорен в щеку и ушла из дамской комнаты, чувствуя себя виноватой, что была рада убежать от подруги, которая находилась в беде.

Она не сказала Стивену про откровения Лорен.

А теперь, на шоссе, она думала о Винсенте и его члене размером с древко флага. И о том, что он бросил Китти ради Иоланды, хотя ради Лорен он Китти не бросил. И что Лорен – несмотря на ее маску милой скромницы – очень раздражена.

Гоняя жвачку во рту, Дана решила, что по дороге домой она должна притормозить у полицейского управления Нью-Фоллса. Если им станет известно, что с Винсентом спала еще одна женщина, то, может быть, они не будут так быстро кидаться судить Китти.

Кроме того, рассуждала Дана, выезжая на восемьдесят седьмую северную трассу, они не могут заставить ее назвать имя Лорен.

Бриджет начала с гардеробной Рэндалла.

Она рывком открывала один за другим ящики из вишневого дерева:

носки,

носки,

носки,

шорты,

шорты,

шорты.

Да сколько же у него этого merde?[15] А у нее? Неужели кому-то из них двоих и в самом деле нужно несколько десятков шелковых подштанников?

«Хапужничество», – подумала она. Как это по-американски! Как и светская хроника, которая порождала это бешенство. Именно мысль об этих фотографиях – мерзких, шероховатых фотографиях – и подтолкнула Бриджет задуматься о документах.

Разве бывают фотографии хуже, чем на паспортах?

Потом промелькнула еще одна мысль: ее мужу скоро понадобится его паспорт, когда он – а не она – поедет за Эйми.

От ящиков она перешла к твердому тику, украшенному узорами, вырезанными вручную, обитому бархатом, с двенадцатью ящиками комоду с драгоценностями.

Интересно, у тех мужчин, которые живут за пределами Нью-Фоллс, тоже есть такие напыщенные места для хранения своих побрякушек?

Ну, у Люка точно такого нет.

Она рылась. Осматривала. Тщательно разглядывала.

Булавка для галстука «Тиффани», которую она подарила Рэндаллу на их двадцатую годовщину, купленная на его деньги, что тоже вполне по-американски.

Маленький золотой браслет, который он носил в восьмидесятые, когда мужчины баловались такими вещичками.

А где же рубиновое кольцо на мизинец, которое она подарила ему, когда он согласился отправить Эйми в школу во Францию?

И где часы его деда «Патек Филипп»?

И где, mon dieu, его паспорт?

«Сейф!» – вдруг осенило ее.

Не теряя ни секунды, она бросилась вниз по лестнице в логово Рэндалла. Она налетела на картину Рубенса в позолоченной раме (Рубенс был одним из любимых художников Рэндалла, полные груди Бриджет воплотили эту фантазию). Она отодвинула правую сторону картины, покрутила циферблат направо, налево, направо, затем дернула за ручку.

И вот: темно-синяя книжечка карманного размера со словом «паспорт», оттисненным золотыми буквами горячего клейма на обложке.

Улыбаясь широкой, счастливой улыбкой, Бриджет достала документ. Затем она медленно закрыла сейф, поправила картину и поняла, что должна успеть привести гардеробную Рэндалла в идеальный порядок прежде, чем он вернется из клуба.

А пока она найдет отличное местечко, куда спрятать паспорт. Какая жалость, он без него не сможет уехать из страны! И в конце концов ехать за Эйми придется ей.

Дана ходила в полицейский участок Нью-Фоллса, когда Майклу было двенадцать и он украл тыквы из сада мистера Уайта и бросался ими в Гудзон, чтобы посмотреть, поплывут они или нет, и тыквы, по словам Майкла, поплыли.

Он был совсем не похож на участок, выстроенный из кирпича, куда Дана ходила в ту ночь, когда арестовали ее отца.

Нью-фоллский полицейский участок был построен из известняка, у него были какие-то острые углы, как у библиотеки и здания муниципалитета.