А сама исчезла как не было. Из полиции приезжали, говорили — никаких следов куки, только вязаные шарфы остались и мыльные фигурки.

Мне, дона Селеште, Каролину жалко очень, она была славная, и дети у нее были очень милые, и все у них было впереди…

Но зато лето — лето у них было чудесное. Я почему знаю: в конце августа мы разговорились с Каролиной, и она сказала, вы не поверите, дона Деолинда, но, кажется, это лучшее лето в моей жизни!..

— Да, конечно, — сухо согласился рыжий механик, залезая под капот моего бьюика. Пожав плечами, я бросил ключи на водительское сиденье, прошелся вокруг машины, с деловым видом пнул колесо, постоял немного, потом участливо осведомился:

— Ну как?

Механик нехотя поднял вихрастую голову, посмотрел на меня оценивающе.

— Сэр, если вы будете стоять над душой, то быстрее от этого не будет.

Затем, выпрямившись, он повернулся ко мне спиной, записал что-то в потрепанном блокноте и сунул его в карман. Не оборачиваясь, вытер руки старой замасленной тряпкой, молча швырнул ее в угол и скрылся в маленьком офисе.

Нет, сегодня с утра мне явно везет на приключения. Сперва мой верный бьюик перегрелся на трассе. На приборной доске, как на новогодней елке, загорелись предупреждающие лапочки, и мне пришлось забыть про Питтсбург и съехать с семьдесят шестой дороги. А теперь вот еще единственный на всю округу работающий по воскресеньям механик, так и тот с норовом. Но в моем положении выбирать не приходилось. Мне надо было во что бы то ни стало быть в Питтсбурге не позднее завтрашнего утра.

— Эй, приятель? — осторожно обратился я в сумеречное пространство офиса, заваленное пыльными бумагами и коробками из-под запасных деталей.

Ответа не последовало. То ли механик разговаривал по телефону, то ли демонстративно ждал, когда я уйду. Такой тип людей известен всем. Их неизменно зовут Клиффорд или Травис, они могут быть по-своему добры, например мастеря малолеткам на улице замысловатых воздушных змеев или покупая им пиво. Но в их темной для постороннего взгляда душе всегда живут циничные насмешники, к которым опасно попадать даже в мельчайшую зависимость. Хотя разве можно ожидать чего-нибудь другого от человека, зовущегося Клиффордом или Трависом?

"С этим нужно поосторожнее, — подумал я, — а то застрянешь в этой дыре на полдня, а то и на весь день. Господи, только б он починил этот чертов бьюик!"

Вы знаете, где находится Невервиль, Пенсильвания? Правда? Ну я тоже не знал до сегодняшнего утра. Хотя попроси меня кто-нибудь представить себе провинциальный Невервиль, то иным я и представить бы его не смог. Типичный захолустный городок штата, каких в Пенсильвании сотни. Знаете, такие аккуратно подстриженные изумрудные газоны перед не менее опрятными свежевыкрашенными домиками с накладными гипсовыми колоннами? Да, не забудьте прибавить по пренепременному креслу-качалке на каждом крыльце, напротив — почтовый ящик с вензельной надписью "Семейство Джоунсов", вечно ускальзывающим от погони, с аккуратно взведенным красным флажком. Вся эта провинциальная идиллия приправлена зданием церкви из красного кирпича, увенчанным высоким белым шпилем с крестом, и идеально синим небом со словно наклеенными белыми облаками. У меня нет и тени сомнения, что именно Невервиль имели в виду отцы-основатели, когда за кружкой крепкого пенсильванского лагера перевирали слова одного кабацкого мотивчика. С именем этого города на устах рыжеволосые отпрыски квакеров помирали на полях Джорджии, Саксонии или какой-нибудь вьетконговской долины. В общем, у этого города был неплохой задел на будущее в истории нации. Но, судя по свежей краске, недавно появившаяся у церкви большая врытая в землю вывеска: "Воздадим должное Деве Марии — с 7 до 9 и с 9 до 11" и, ниже: "Игра в бинго — каждую субботу" — смеялась в лицо всем идеалистам прошлых веков, выпячивая всю лубочность и лицемерие провинциального города.

У входа в церковь молодой пастор в черном костюме приветствовал прихожан. Завидев меня, он приветливо улыбнулся. Я посмотрел на его гладко выбритую шею, стянутую белым колларом, и отрицательно покачал головой. Пастор продолжал смотреть и улыбаться. Меня обогнало семейство, спешащее на проповедь: мальчик в накрахмаленной рубашке и галстуке, его чем-то недовольная мамаша, понукающая свое чадо и, на всякий случай, цепко держащая его руку, и мужчина в темном костюме в полоску с выпирающим над ремнем брюшком.

— Нет, не все… — плаксиво сказал пятилетний житель Невервиля и показал на меня пальцем. — А вот он… не идет в церковь…

— Не смей показывать на людей пальцем, — одернула его мамаша. Она посмотрела в мою сторону недобро, а мужчина с брюшком — с завистью; пастор же продолжал радушно улыбаться. Боже, боже! Я перешел на другую сторону улицы.

Сразу за церковью дорога от семьдесят шестой превращалась, судя по всему, в центральную улицу с амбициозным названием Бродвей. Пройдясь по ней, я понял, что Невервиль знавал и лучшие времена. Кирпичная стена пожарной станции нуждалась в малярной кисти, поскольку над входом с переулка стала видна старая надпись: "…аботы по жел…", выдающая, что, наверное, во времена войны против юга недалеко отсюда перерабатывали железную руду. В нескольких витринах улицы были заметны таблички об аренде или продаже; кроны давно нестриженных деревьев местами нависали над мостовой и под еще неярким утренним солнцем отбрасывали причудливые тени на стены домов.

У меня заняло не более получаса пересечь весь Невервиль насквозь по центральной улице и опять упереться в поля с зеленью льна или какой-то другой фермерской хренобредени. Ровно посередине старый железный мост через реку Делавер делил город по справедливости на две одинаково непримечательные части. По разнообразию развлечений город мог соперничать только с одиночной камерой тюрьмы штата Северная Дакота. Но надо было как-то убить время до обеда, — по моему разумению, самый скорый срок для починки машины человеком по имени Травис.

С тоской оглядевшись вокруг, я заприметил на углу Бродвея кафе с сине-бело-красными козырьками над окнами, гласившими: "Свежий кофе" и «Кола». Перед кафе располагались столики со сложенными крыльями зонтов и мощеное кирпичом место для живой музыки. Пройдя мимо салона причесок и здания банка "Займы и накопления" с шестью чугунными уличными фонарями под старину, я открыл дверь кафе.

Маленький колокольчик возвестил о моем прибытии.

— Что пожелает мой любезный господин? — фальцетом, слегка нараспев, спросил меня из-за прилавка, чуть подавшись навстречу, хозяин в белом переднике.

"Господи, они что, с другой планеты?" — с досадой подумал я. Так уже никто нигде и ни к кому не обращается. Немолодое лицо с оттеняющими смуглую кожу седыми залысинами было повернуто ко мне в ожидании. Увидев, что хозяин, скорее всего, был индусских кровей, я успокоился. Эти-то уж точно с другой планеты.

— Э-э-э… — пробормотал я. — Двойной эспрессо, пожалуйста.

Хозяин засуетился вокруг кофеварочной машины.

— Не будет ли угодно моему доброму господину попробовать нашу выпечку? У нас все самое свежее, — сказал он, широко улыбаясь и показывая на витрину с пирожными и булочками. Несмотря на улыбку, его большие маслиновые глаза были невеселы. Наверное, я у него был единственный покупатель за все утро.

Пока я разглядывал пирожные и торты, хозяин незаметно поправил рукой волосы, прикрывавшие лысину, разгладил передник и услужливо вытянул руки по швам.

Не уверен, что больше раздражало в нем, — его речь или манерность.

Я отрицательно покачал головой.

— Нет, спасибо. Я берегу фигуру.

Хозяин грустно улыбнулся.

— Ну тогда примите в знак благодарности вот эту малюсенькую фруктовую тарталеточку. Вы так редко к нам заходите…

Он положил на блюдце рядом с кофейной чашкой крошечную корзинку из песочного теста с бежевым муссом, увенчанным крупными лиловыми ягодами голубики.