Затем он ухватил за руки очаровательную двухлетнюю дочь, приемного мальчишку, позвал жену и старого мясника и завел их в те самые двери, в которые вошли и вы. Более их никто не видел.

— То есть? — удивилась Женни.

— Более их никто не видел, — повторил Теллхейм. — Дом был перерыт сверху донизу. Их поискали еще некоторое время, а потом, к собственному удовлетворению, магистрат приступил к исполнению обязательств. Сначала здесь хотели разместить городские службы, затем кое-кому показалось, что дом оказывает гнетущее впечатление на чиновников, и сюда перенесли архив.

— Куда же они делись? — потрясенно проговорила девушка. — Олаф и остальные…

— Неизвестно, — тепло улыбнулся Теллхейм. — Некоторые горячие головы предлагали разобрать дом по кирпичику. Они предполагали, что, следуя дикому обычаю наших предков, Олаф замуровал своих родных в стенах дома. Для придания крепости и долговечности его сводам.

— А на самом деле? — прошептала Женни.

— На самом деле? — переспросил Теллхейм. — Не самый лучший вопрос для архивиста. Никогда нельзя выяснить, что было на самом деле. Можно лишь составить компиляцию из чужих мнений.

— Каково же ваше мнение? — спросила девушка.

— У меня его нет, — улыбнулся Теллхейм. — Что, если Олаф оставил себе щелочку и все еще спит в подвале на том месте, где уже дважды его разбудил Клаус?

— И все-таки? — надула губы Женни.

— Ответьте сами на этот вопрос, — вздохнул Теллхейм. — Могу только добавить, что Олаф спешил. За два половиной года строительства он превратился в глубокого старика. Словно природа нагоняла упущенное. В Гамбурге остались люди, которые помнят эту картину до сих пор. Приглашенный чиновник из магистрата торжественно перерезает ленточку, седой как лунь Олаф берет за руки мальчишку и двухлетнюю белокурую девчушку в розовом платье и ведет к дверям. А сзади его жена ведет старика Клауса, который на вид в два раза моложе Олафа. И все.

— Подождите! — девушка наморщила лоб. — Эта женщина, Тереза. Она тоже что-то спрашивала меня об Олафе!

— Она одинока, а значит, больна, как и каждая оставленная в одиночестве женщина, — развел руками Теллхейм и рассмеялся. — Не обращайте на нее внимания. Не забывайте, Олаф исчез пятьдесят лет назад! Пройдет еще лет пятьдесят, и будущие исследователи вообще усомнятся в его существовании и, может быть, будут правы.

— Но зачем это все? — задумалась Женни. — Кости. Пепел. Кирпичи. Зачем? Может быть, он хотел окружить дом ореолом таинственности? Создать впечатление чего-то мистического? Верил в призраков и надеялся разбудить их?

— Может быть, именно вам суждено ответить на эти вопросы? — с улыбкой спросил Теллхейм, подходя к двери и поглядывая на часы. — К сожалению, я должен закончить нашу беседу.

— Я поняла.

Женни поднялась, окинула взглядом стеллажи.

— Вы считаете, что собеседование удалось, господин Теллхейм?

Она нашла в себе силы улыбнуться. Тошнота подступала к горлу. Девушка даже закрыла глаза на мгновение.

— А вы сами как считаете?

Теллхейм отошел к камину, затем обернулся и прочитал:

— Проверяете? — усмехнулась Женни и продолжила:

— Ну что ж, — улыбнулся Теллхейм. — Думаю, мы не зря провели это время. Ваше знание древних текстов похвально. И все же они не всегда точны. Вам не кажется, что в этих строчках:

присутствует некоторая чрезмерность?

Высокая дверь закрылась за спиной, и Женни вздохнула с облегчением. Ей нравилась атмосфера таинственности и запустения. Но сейчас она радовалась свежему воздуху. И все-таки она получит эту работу! Девушка поправила волосы, перешла улицу и вдруг заметила мужчину лет сорока. Он торопился, почти бежал, оглядываясь по сторонам. Наконец увидел Женни, улыбнулся и подошел к ней, вытирая пот со лба.

— Женни Герц?

— Да! — подняла она брови.

— Курт Теллхейм, — представился он. — Извините за опоздание. Сколько раз жена говорила, что по лестницам нужно ходить пешком. Первый раз в жизни застрял в лифте! Хорошо еще, что ремонтники были более чем оперативны! Я опоздал всего на десять минут!

— Десять минут? — растерянно переспросила его Женни.

— Да, — кивнул человек, взглянув на часы. — Сейчас десять минут девятого. Но мы можем приступить к собеседованию немедленно. Рекомендации у вас с собой? Или пройдем в здание?

— Вы директор архива? — не поняла Женни. — Я только что была там!

— Этого не может быть! — удивился человек. — О чем вы говорите? Вы не могли там быть. В архиве никого нет! Дверь заперта. Вот ключ!

Человек достал из кармана и показал ей большой резной ключ. Бронзовое плетение на его ушках изображало человека с молотом.

— Вы слышите меня, Женни?

Он требовательно посмотрел ей в глаза.

Девушка вздрогнула. Теперь черный дом казался ей больше и массивнее офисных зданий. Он словно вырастал из земли. Раздвигал их, как расталкивает черный гриб пожухлую листву.

— Господин Теллхейм! — она скривилась от боли, сжала ладонями виски. — Вам не кажется, будто что-то розовое мелькает в окне второго яруса?

— Нет, — ответил человек не оборачиваясь.

Это я гляжусь в луну. И мне отлично виден некто, стоящий по пояс в дикой траве, — не на луне, конечно. Слева от него обрушенная башня — кольца и ребра, справа развалины подстанции и холодные ржавые клубки бывших трансформаторов. Позади — его собственная длинная тень, а впереди, на виадуке, — я.

Заросли вокруг него не шевельнутся. Никто не спугнет, не шмыгнет тенью. Когда-то здесь были и кошки, и крысы. Да что уж — и люди тут были. Много. Теперь только стылые балки, старые цепи — и мы.

Он не видит меня, конечно. Лебеда и дикий мелкий подсолнух доходят ему до ключиц. Может, пришелец не он, а она. Это все едино. Был бы живой человек. Спущусь, а то не ушел бы, мало ли…

Надо же, как увлекся! Что-то у него там такое в руках? Ничего не замечает. Быть не может, чтобы не увидал, как свет отражается в полосах на куртке…

Не увидал. Подпустил меня вплотную. Тогда только почувствовал, вскинул голову:

— Нравится?

Я, признаться, такого не ожидал. Вокруг мертвая промплощадка, на сто километров во все стороны — дичь и глушь, а он — ни «здрасьте», ни «ай-ой», а сразу спрашивает: "Нравится ли?"

— Что?!

— А вот смотри…

Осветил линии ладоней, будто болотными синеватыми огоньками, и красными, как на давно снятом железнодорожном пути.

— Ты кто такой? Что это у тебя?

Он опустил руки, высветил драную майку с разводами.