Священник хлопотал на кухне. Он словно и вовсе не спал: на нем была все та же ряса и плоский золоченый крест. Вид у него был строгий и нелепо торжественный.
Сели завтракать.
Ярема ел мало и все больше молчал. Митряха лениво жевал сало и пальцами рук разминал липкий хлебный мякиш. Хорошее настроение было у Глебки: он давно не ночевал в тепле под настоящим одеялом и сейчас был готов идти хоть на край света. Он с удовольствием полосовал ножом свинину, отрезал толстые ломтики и, посыпав их солью, отправлял в рот.
— Хорошее сало, батюшка. Здешнее?
— Здешнее, — отозвался священник. — Мирон под Рождество кабана зарубил. Второй дом с краю, возле дороги. Видели, наверное, — большой дом.
Глебка рассеянно кивнул и принялся за вчерашнюю картошку. С вечера ее осталось совсем мало, но Митря и Ярема к ней не притрагивались. Глебка доел ее сам.
— Выходить надо, — негромко сказал старшой.
Отец Федор украдкой покосился на него. Он ждал этих слов.
— Послушай меня, Митрий. Оставь Ярему, все равно не дойдет он. Пусть здесь поживет, подлечится.
Старшой скептически усмехнулся.
— Слышь, Ярема?..
Ярема очнулся от своих мыслей и испуганно посмотрел по сторонам. Батюшка объяснил ему:
— Не ходи с ними. Ослабел ты.
До путника дошел наконец смысл его слов, и он убежденно замотал головой.
— Нет. Вместе мы.
— Пропаде-ешь…
— Ничо! — Глебка утерся и поднялся из-за стола. — Дойдем. Митря говорит, недалеко уже.
Батюшка с раздражением посмотрел на старшого:
— С колокольни ты ее разглядел, свою землю?!
Митряха нахмурился.
— Выходить надо, милые… Загостились мы.
Священник проводил их до калитки. Цепные псы, чуя беду, тихонько скулили в своих будках. Путники немногословно поблагодарили отца Федора, попрощались и гуськом поплелись вниз, к селу.
На полдороги их окликнули.
— Старшой! Митрий!!!
Митряха обернулся. Рядом со сторожкой стоял священник и размахивал чем-то в воздухе.
Глебка пихнул старшого в бок.
— Сходи, сходи. Хозяин чего-то дать хочет…
…Когда путник возвратился к воротам, батюшка протянул ему вчерашний нож, аккуратно завернутый в старую газету.
— Возьми. Пусть у тебя останется…
— Батюшка…
— Брат у меня был, — перебил старшого священник. — Вместе жили в сторожке. В прошлом году тоже убежал — землю истинную искать. Если кости его найдете — похороните по-христиански. Прохором звали.
II
Три темные точки — три человека — отделились от щетинистых кустов и медленно поплыли в северном направлении. Там, на самом гребне заснеженного холма, не было другой растительности; солнце же, играя кристаллами льда, слепило глаза и мешало идти.
Путники шли уже более пяти часов. По дороге им попалась избушка лесничего — старенькая, вросшая в сугроб хатка, — там они отогрели ноги и выпили топленого молока. Впереди, за этим холмом путников ждали непроходимые заросли. Разговорчивый лесничий предупредил об этом Митряху: "Я только до четвертой версты хожу. Дальше не лезу: бурелом…"
Глебка и Ярема шли ходко, стараясь не отставать от старшого. Глебка выглядел слишком уж бодро: он шагал вторым, бормоча себе под нос что-то ритмическое — не то молитву, не то песню. Грустный Ярема изредка поглядывал на него из-под лохматой шапки, но шел молча, экономил силы. Неспокойно было только Митряхе: он знал, что им предстоит трудная ночь.
Путникам не раз уже приходилось ночевать среди деревьев. Костер выручал не всегда, и поэтому спать бывало опасно: во-первых, холод, а во-вторых, зверье. Приходилось всем становиться в круг и приплясывать — невеселое занятие в крещенские морозы.
В одну из таких жутких ночей помер дед Имелька.
…Спустившись с холма, путники свернули на узкую тропинку, уводящую в лес, — но не строго на север, а чуть к западу.
— Пойдем пока по ней. Нельзя нам к темноте напрямки шагать, — строго сказал Митря. Но, пройдя минут двадцать по лесу, старшой в растерянности остановился. Дальше тропа сворачивала точно на запад.
— Ой плохо, братки!.. — тихо пробормотал он, опустившись на корточки. — Нельзя нам идти.
Глебка суетливо огляделся.
— Почему? Хороший ведь снег-то, плотный.
— Нельзя, — упрямо покачал головой старшой. — Вечереет уже. Не выдержим ночь в лесу… Без еды все померзнем.
Глебка вдруг закудахтал, сбросил на снег рукавицы и торопливо вывернул из-за пазухи какой-то куль.
— Смотрите, хлеб у меня! Сейчас мы его разделим… Втроем-то не помрем! — Он пихнул локтем задремавшего Ярему: — «Русского» спляшем, а?!.
Завидя хлеб, старшой заметно оживился.
— Ну-ка!.. — Митря быстро закатал рукава и отщипнул немного от краюхи. — Ого, да это ситный! Лесовик, что ли, угостил?
— Ну.
Митряха заулыбался:
— То-то ты шел, как баба брюхатая… Ну что, Ярема, поделим хлебушек?.. — И видя, что все молчат, добавил: — Ничо, братки, на этих днях уже дойдем!
Разделив хлеб, путники распихали его по карманам и по команде старшого не спеша сошли с дороги. Сугробы, вопреки опасениям Митряхи, оказались небольшими: в ельник снега наметало меньше, чем на просеки. Но среди елок таилась другая опасность — непроглядная тьма.
Старшой никогда не сомневался в направлении пути. Спутники верили в его чутье и мужественно продирались между корявых сучковатых стволов, поминутно натыкаясь на ветки и друг на друга.
Глебке очень хотелось развеселить Ярему.
— Ты че все спишь-то? На печи не доспал?..
— Не, — Ярема попытался улыбнуться и протянул руку к товарищу. — Это я о своем думаю…
Митряха обернулся.
— Ты веселее смотри, братка. Не думай о горести. Эвон — земля-то наша! Скоро все там будем.
Ярема весело закивал и, подойдя ближе, ухватил Глебку за плечо костлявыми пальцами. Митря добавил, словно нехотя:
— Только места здесь шибко глухие. Нет жильцов. Может, лесовика последнего и видели.
Некоторое время продирались в молчании. Наконец Глебка не выдержал:
— А у батюшки, значит, брат был?
— Говорит, был, — не оборачиваясь, бросил старшой.
— Тоже небось святенький, брат-то?
— Небось конечно… — Митря помолчал немного и добавил: — Батюшка говорит, вы кланяйтесь ему от меня… скажите — привет отец Федор передает.
— Скажем конечно, — охотно закивал Глебка и, освободившись от Яреминой руки, подбежал к старшому. — Трудно ему небось идти было… Плохо в лесу одному!
Митря остановился.
— Братки, не устали? Может, остановимся?.. Лапнику надерем, с ножом-то!.. Глебка?
Глебка убежденно махнул рукой.
— Топать надо! Теплее всего. Только тихо пойдем, небыстро. К утру — ого! — отмахаем… Хлебушком вот закусим.
— Слышишь, Ярема?
— Слышу…
— Ноги-то как? Болят?..
— Ноги ничего…
— Ну, идем. — И старшой важной поступью двинулся в морозную темноту.
…Через час или два Митряха неожиданно остановился и быстро посмотрел назад. В темноте на снегу одиноко маячили две черные фигуры.
— Ярема! — вдруг властно крикнул старшой.
Дальняя фигура молчала.
— Ярема!! Живой?!
— Ну…
— Ко мне!!! Быстро!
— Иду…
И в этот момент закричал Глебка. Ткнув рукавицей в сторону Яремы, он издал такой пронзительный вопль, что у Митряхи разом подкосились коленки.
— Старшо-ой!!! Смотри-ко, помер братко-то!! По-омер!!!
Застыв на месте, Митряха увидел, как черное пятно, еще недавно бывшее Яремой, начало расплываться, растворяться во тьме — и исчезло совсем, без следа.
Никого не было вокруг них.
Старшой стянул с головы шапку. Помолчали.
— Голос-то! Голос-то у него чужой был… Не понял я сразу… И-ехх!.. В пути братку-то забыли!..
— Вечное Царствие…
Митряха уселся на снег и глубоко задумался.
Сколько он так просидел, сказать трудно. Глебка стоял-стоял на месте, не вытерпел — и бесшумно скрылся за деревьями. Митряха этого не заметил. Впрочем, вернулся он довольно скоро — принесся на всех парах и давай толкать старшого:
