— Митря! Братка! Вставай! Там — дорога!.. Вставай!!

— Что? — Старшой медленно поднялся на ноги и диковато посмотрел на товарища: — Какая дорога? Слушай, Глебка… Я думаю: может, уж не идти нам дальше? Трое уже померли. Не могу я больше верховодить. Не выдюжил!

С Глебкиной головы свалилась шапка.

— Да что ты, Митряха?!! Да как же?! — От обиды на глазах заблестели слезы. — Куда ж нам теперь?! Не можем мы не идти…

— Не знаю. Двое нас, живых-то… Не поводырь я тебе больше! — И, помолчав, категорично заявил: — Теперь сам решай, куда поворачивать.

Глебка прислонился к старой осине и беззвучно зарыдал. Ноги его моментально подогнулись, и он со стоном завалился в снег.

Митряха не выдержал:

— Ладно, братка! Ты про дорогу-то лучше скажи. Где она?

— Там, да-альше, — Глебка шмыгнул носом и медленно поднялся со снега. — Пойдем, Митря! Это же наша дорога… Знаешь, я ведь этой ночью тоже голоса слышал… Совсем близко, как будто из-за дерева. Благовесть-то какая… а? Стоящее дело!

И в этот момент Митряха в ужасе замер. Что-то тихо хрустнуло в кустах, а затем еще несколько раз — чуть подальше.

Приехали!!!

Этого путники никак не ожидали. Волки подошли совершенно бесшумно. Ступая по своим тайным тропам, они научились подкрадываться к жертвам на очень короткие расстояния, не привлекая к себе ни малейшего внимания. Этому учит голод. Голод и естественный отбор.

Волков было немного — пять или шесть, — но обессиленные путники перепугались всерьез. Вожак стаи, огромный косматый зверюга, с глухим рыком шел на Глебку; остальные вышли из кустов и выжидающе замерли среди деревьев.

— Ух, Митря! Волчище-то… — Глебка ошалело попятился назад.

Митряха не растерялся; выхватив завернутый в газету нож, он закричал и кинулся на выручку товарищу. Раздалось сдавленное урчание, и вожак рывком бросился на человека.

Старшой целился в темя. В последний момент нож скользнул по черепу и, срезав лоскут кожи, вышел возле уха хищника. Кровь брызнула на снег. Митряха снова замахнулся, и следующий удар пришелся в морду. Вожак завыл.

В тот же миг второй волк прыгнул на спину Глебке. Тот рванулся, сбросил зверя, но зверь успел вцепиться зубами в тулуп.

— Глебка!!! Лупи их, братка!!

Волки быстро сжимали кольцо. Вожак, мотая окровавленной головой, отскочил в сторону и завертелся на месте, пытаясь унять острую боль. Старшой схватил с земли палку и швырнул ее товарищу.

— Держись!

Оголодавшие звери перли отовсюду. Путники отбивались чем могли: палками, ногами, кулаками, ножом. Больше всего, конечно, помог нож. Под его ударами волчья шкура превращалась в лохмотья, а снег чернел от кровавых брызг…

Через четверть часа резня закончилась. Двое волков остались лежать со вспоротыми животами. Остальные, лишившись нахального вожака, поспешили убраться восвояси. Митряха с удовлетворением осмотрелся по сторонам и произнес:

— Эх-ма!.. Наделали делов! Да-а-а…

…Уже начинало светать, и впереди между редких елок показалась широкая просека, — по всей вероятности, дорога. Митряха зашагал к дороге.

"Правильно волки напали. Они возле тракта стерегли. Понимают, стервы, где засады устраивать".

Дорога была хоть и широкая, но совершенно безлюдная. Во всяком случае, на ней не сохранилось никаких следов — ни конных, ни санных. Митряха кое-как выбрался с обочины на проезжую часть и остановился подождать Глебку.

В рассветных сумерках на тракте было неуютно. Сильно кровил прокушенный палец, и ужасно хотелось пить. Старшой не был полностью уверен в этой дороге: конец ее терялся где-то в снежном тумане.

— Глебка, чего ты там?! Выходи же!..

Из придорожных кустов выкатилась темная фигура и грузно заковыляла к дороге. Митряха подпоясал кушак, высморкался и стал ждать.

Обман раскрылся только тогда, когда фигура вышла на обочину: Глебка съежился, замутился, и черное облачко, грязное как сажа, медленно заструилось по нетронутой снежной глади.

…Старшой стоял долго. Начал замерзать.

Больше из леса никто не вышел.

— Чего ж ты их не лупи-и-ил-то?.. — пропел Митряха и закрыл рукою лицо. Его затошнило. Чтобы не упасть, он повернулся и медленно побрел по дороге. В голове бессонной цикадой звенела мелодичная бессмыслица:

С тонкого лезвия ножа капала на снег волчья кровь.

Он дойдет. Должен же хоть кто-нибудь дойти.

Хоссы медлительны.

Они появляются из пустых углов. Никогда, никогда не оставляйте углы пустыми. Если не хватает шкафов — поставьте хотя бы тумбочку. Свечку на ней зажгите или ночник какой.

Хоссы — нет, не боятся. Но свет уплотняет пространство. Тьма — как пустота. Тьма там, где нет света. Можно сказать, там, где есть свет, — уже что-то есть. Там, где только тьма, — нет ничего.

Места соединенья стен — всегда тоньше, здесь можно проскользнуть из одного мира в другой. Свет уплотняет эти промежутки. Конечно, световое уплотнение не является для хосс непреодолимым препятствием. Если они пришли заведомо по вашу душу — они продавят свет, пролезут сквозь него, хоть и с трудом. Но вот случайной жертвой вы не окажитесь, если в пустом углу вашей спальни горит ночник. Точнее, вероятность этого очень мала. Хоссы медлительны и в какой-то мере ленивы. Если не голодны.

Душным утром, после очередной беспокойной ночи, она все-таки решается снова спорить с мужем. Пилюльки постукивают в пластмассовой коробочке в такт ее словам: от волнения она дергает рукой.

— Марвин, это не отпуск. Это пытка.

Он молчит, как будто ничего не слышит. Прячет глаза.

— Марвин, я все-таки хочу, чтобы ты… Ну раз ты так категорически не хочешь идти к врачу… Это хорошие таблетки, ты напрасно…

— Я же сказал. Никаких снотворных, никаких успокоительных, ничего такого.

Она ставит коробочку на стол и с поджатыми губами идет к холодильнику. Кувшин с водой, лимоны, лаймы, сахар.

— Ну нельзя же настолько бояться побочных эффектов, тем более что их опасность наверняка преувеличена, просто раздута.

— Все. Ни слова об этом. Жена неразумная…

— Марвин, не дури, а? Это предрассудки. Ничего страшного не случится, если ты…

— Отстань. Лучше сделай лимонаду. Жара — с ума сойти.

Она молча готовит лимонад.

Даже когда хоссы не слишком голодны, они готовы приложить немало усилий, чтобы проникнуть в спальню с особенно ароматными снами — живыми, яркими, подвижными, вскипающими крохотными пузырьками, как эти дурацкие леденцы с содой и лимонной кислотой. Особенно хороши детские сны. У некоторых взрослых тоже бывают такие. Но гораздо, гораздо реже.

Если ваши сны тусклы и одноцветны, течение их медленно, как жидкое стекло, — можете спокойно гасить свет в спальне. Если хоссы не голодны, они не придут за вашими снами.

Впрочем, хоссы голодны почти всегда. Путь от одной жертвы к другой может занять от нескольких суток до пары недель. И тогда хосс не остановит самая яркая лампа, разве что прожектор мог бы их задержать. Но в спальнях не ставят прожектора.

Любопытно, что движения голодной хоссы ни в малой степени не убыстряются, оставаясь столь же изящно-неторопливыми.

Хоссы медлительны. Они могут себе это позволить. Их жертвы неподвижны.

Всхлипывая от обиды, она запирается у себя. Вытирает салфетками щеки, глаза, лоб: жара в самом деле несусветная, слезы смешиваются с потом, кожа горит от соли. Скотина, грубая скотина, все мужики козлы. Сексист. "Жена неразумная"! Еще Библию процитируй, сволочь. Из-за чего весь шум-то? Что с ним будет от одной таблетки? Ничего, кроме крепкого спокойного сна хотя бы в эту ночь — после двух недель кошмаров, от которых он мечется и рычит по ночам и яростно матерится, когда она его будит. Такая работа. Да. Да, понимаю. Но как-то надо… беречь себя, что ли. Лечиться.