Хисматулла кивнул головой.

— Да, еще вот что, — Михаил приподнялся с пня. — Ребят своих проверил, можно ли доверять?

— Гайзулла, у которого мать слепая, вполне надежен, если поймают — умрет, а не скажет. Он и листовки раздавал, и по баракам бегал, звал на собрание… А другого мальчика еще бы испытать не мешало, да и маловат он немного…

— А родители у него кто?

— Мать не родная, а отец — Хаким, плотник, знаете? Он Гайзуллы приятель, Загитом зовут!

— Ну ладно, ты с ним пока прямо не связывайся, а действуй через Гайзуллу, понял?

Широкими, решительными шагами Михаил спустился на дорогу и быстро зашагал к балаганам.

«Оказывается, и такой большой пролетариат, как Михаил, тоже не всегда все гладко говорит, а я ведь только начал, — подумал Хисматулла, глядя ему вслед. — Значит, потом и у меня тоже получится…»

Но даже сейчас, увидев неудачу Михаила, он ни за что не мог бы рассказать ему о своей. «Пойду к Кулсубаю, — решил он, — попробую еще раз ему объяснить. Нечего, самое главное — огнем правды темное сознание осветить! Настоящую жилу не под землей искать надо, а в жизни!..»

Хисматулла пришел к шахте одним из первых.

На месте вырубленных берез над шахтой стоял большой подъемник, и старатели, пришедшие раньше Хисматуллы, сгрудились перед ним. Хисматулла заметил среди них старика Сайфетдина.

— Ишь ты, постарались! —сказал Сайфетдин. — По три человека спускает, не чета нашим корзинкам!

— Толку-то, — отвечал ему другой. — Все равно вручную, машина-то не работает, позавчера только воду насосами откачали! С тех пор как немец наш уехал, так и встала, —он указал на возвышавшуюся невдалеке черную громадину паровой машины. — Назначили Сабитова, прибежал он, раскудахтался — кто испортил, почему стоит, потом внутрь туда полез, руками немного покопался и говорит — дело фиговое, мол, механика надо из Оренбурга! Полез туда рукой снова, а оттуда как паром шуганет, тут же кубарем на землю свалился и без оглядки к себе в контору побежал, а по дороге все за штаны держался, наложил небось со страху-то!

Старатели одобрительно расхохотались.

— Пошли, что ли, — как бывалый шахтер; сказал Хисматулла, стараясь не показать, что не знает, как пользоваться подъемником.

Сайфетдин вошел с ним в клетку, и тотчас барабан закрутился, разматывая толстый стальной канат, и клетка медленно поползла вниз, раскачиваясь и ударяясь о деревянные стены колодца, обросшие мхом и плесенью. Становилось все темнее — казалось, что клетка падает куда-то в холодную бездонную пропасть. Сайфетдин, приподняв лампу, осветил лицо Хисматуллы.

— Как, сердце не дрожит?

— У кого, у меня, что ли? — обиделся Хисматулла. — Я же еще раньше спускался!

— Э, видел я ту мышиную норку, куда ты спускался! — рассмеялся Сайфетдин. — Это же не шахта была, а шурф!

Спускались очень долго, и страх снова сжал сердце Хисматуллы в крепкий кулак, особенно когда капающая сверху вода потушила лампу Сайфетдина, и лишь наверху, через копер, можно было увидеть маленькую светлую точку неба. Хисматулле казалось, что наравне с мерно падающим звуком капели слышен беспорядочный стук его сердца.

— Возьми меня за руку, а то упадешь, — вдруг сказал Сайфетдин, и почти тотчас дно клетки грузно ткнулось в землю. В шахте уже стояли несколько старателей и десятник Ганс, из немцев, бледнокожий, с одутловатым, в складках лицом. Сайфетдин снова зажег свою лампу, по весил ее на подхват. Тем временем рядом опустилась еще одна клетка, скоро в мрачной шахте стало оживленно. Забойщики топтались у стволов, осматривали стенки штреков, слышно было, как за креплениями что-то отваливается и трещит, лапти вязли в темном месиве глины. Пахло сырой землей и гнилой древесиной.

— Не выдержат крепления, — сказал кто-то.

— Это пусть аллах рассуждает, выдержат или не выдержат, а нам работать надо, — отозвался стоявший рядом Кулсубай.

— Может, Накышев боится, что кто-нибудь из родственников Фишера потребует шахту обрат но, потому и креплений не меняет?

— Ну да, его родственники и не знают про эту шахту! Знаешь, как Фишер над ней трясся? Все годы, пока болел, купить у него хотели, а он не продавал, все думал — выздоровеет и на ней разбогатеет!

— А какое нам дело до Фишера, когда его уже на свете нету? Фишеру, что ли, здесь работать? — раздраженно сказал Кулсубай.

— Не каркайт, не каркайт! — заорал вдруг немец-десятник. — Наша без вас знайт! Креп тер пит, шахта терпит, и ты терпит — хозяин знайт!

Освещая путь тусклыми дымными лампами, забойщики неторопливо двигались по длинному, как узкий и низкий коридор, проходу.

А Ганс уже остановился возле темных, похожих на норы, узких и длинных забоев.

— Пустой порода туда, богатый сюда клайт, — показывал он на тележку, — клетка другой чело век работайт.

— А куда же пустую породу, под ноги? И так тесно! — сказал Кулсубай.

— Не разговаривайт! — побагровел десятник. — Наша понимайт, шагай, работайт, живо!..

Забойщики опустились на четвереньки и поползли каждый в свой забой.

Сайфетдин поманил Хисматуллу пальцем:

— Идем покажу, что делать…

Низко нагнувшись, они вошли в темную дыру забоя.

— Поперечная байка называется огниво, а что такое стойка подхвата, ты знаешь, — озабоченно говорил идущий впереди Сайфетдин, — ты об нее еще в прошлый раз башкой трахнулся. Если земля обваливается, стойка в землю уходит, — понял?

Впереди показалась большая лужа, и Сайфетдин, передав лампу Хисматулле, стал тут же рыть отводную канавку в сторону главного штрека, торопливо объясняя:

— Пока воду не отведешь, работы не будет, канавку до штрека довести надо, а там насосом откачают…

— Может, лучше ведром вычерпать? — предложил Хисматулла.

— Ты вычерпаешь, а она через час опять соберется! Так будет себе и будет вытекать потихоньку.

Свалился державшийся каким-то чудом камень, шмякнулся в лужу, обдав Хисматуллу брызгами.

После того как прорыли канавку, освободили забой от старой породы и поставили крепления. Но легче работать не стало — все труднее было дышать, рубаха и штаны скоро промокли насквозь, разбухли, потяжелели от налипшей глины лапти.

По забою метались, точно дразня работающих, их суетливые тени, точно кто-то нарочно повторял каждое их движение, каждый жест.

Хисматулла еле ворочал лопатой, так она отяжелела от налипшей глины, ломило поясницу, но стоило немного отдохнуть, как потом нельзя было выпрямиться без боли.

— Эй, вы там спайт, что ли? — послышалось со стороны штрека.

— Сам небось сюда не лезет, боится штаны замарать, — тихо засмеялся Сайфетдин.

— Эй, кому я говорайт? — продолжал надрываться Ганс и вдруг резко и пронзительно свистнул.

— Дур-рак! — взорвался Сайфетдин. — А еще десятник называется! Ошалел, что ли, в шахте свистеть?!

— А что не отвечайт? Отвечайт, тогда не свистейт! Вам лишь бы день работайт, а там хоть умирайт! А кто перед хозяином говорайт? Я! — И, размахивая лампой, десятник пошел дальше по штреку.

— А почему нельзя свистеть? — спросил Хисматулла.

— Старики говорят — обвал будет, — мрачно ответил Сайфетдин. — Правда или нет — кто знает, но лучше в шахте не кричать и не свистеть — от беды подальше!

Он присел на корточки, отдохнул немного, поставил поудобнее лампу и, сняв мокрую рубашку, положил ее на большой камень, где уже лежал старый чекмень, и остался в тонком камзоле. При свете лампы казалось, что морщины на лице Сайфетдина стали резче и глубже.

— Как тебе не холодно! — Хисматулла по ежился.

— Работа человека греет, — Сайфетдин улыбнулся и показал на рубашку— Смотри, даже пар идет! — Он прислушался к дальнему, едва заметному стуку кирки в соседних забоях и по плевал на ладони: — Долго канителились, другие уже давно начали…

Он подкопал породу снизу и сразу же стал крушить киркой сверху легко, будто держал в руках игрушку. Большие темные руки его скользили по черенку ловко и быстро; пламя лампы от взмахов киркой заплясало, причудливо освещая забой; под ноги большими комками сыпался оставшийся без опоры верхний грунт.