Литмир - Электронная Библиотека
A
A

У первого же встречного Шарифулла спросил, как ему найти Галиахмета, и был совершенно огорошен, узнав, что тот в городе.

— К управляющему сходи, — посоветовал ему старатель. — Тоже шишка. Сегодня как раз будний день, он наверняка в конторе… Он даже к семье только по выходным ездит, говорит — «служу казне!..» . Иди, иди, может и получится что…

Управляющий и в самом деле находился б конторе. Он сидел за столом и подсчитывал, что может у него получиться, если он найдет золотое место и успеет купить землю раньше Галиахмета. Все годы, пока работал на Юргаштинском прииске, Аркадий Васильевич только и мечтал о том, как он сам завладеет прииском. Теперь его мечты наконец обрели почву, — Гайзулла вернулся в Сакмаево, и можно было начинать действовать.

Управляющий поднял голову от бумаг. Цифры получались огромные, никогда еще такая добыча не встречалась у него на пути. «Господи, — думал Аркадий Васильевич, — если такие самородки на поверхности валяются, что же там внутри? Только бы не перехватили!»

В этот момент и постучался к нему Шарифулла.

Управляющий сунул бумагу в стол и повернулся к вошедшему:

— Ну, с чем пришел?

Вид управляющего смутил Шарифуллу — простое платье, на улице от старателя не отличил бы, только вот стекла на носу… Шарифулла не знал, что Аркадий Васильевич всегда одевался на прииске просто и старался в одно и то же время и угодить баю своей исполнительностью, и быть со старателями запанибрата. На прииске многие считали его «своим человеком», не зная, что Аркадий Васильевич действует умело и скрыто, всегда только через своих помощников, и, скрываясь даже перед ними, говорит, разводя руками и делая вид, что он тут ни при чем: «Что делать, таков приказ! Не я его придумал, а Галиахмет-бай» — и таким образом притесняет старателей, может быть, даже больше, чем сам Галиахмет, оставаясь в то же время как бы в стороне. Тактику эту Аркадий Васильевич выработал еще в те времена, когда работал на Кэжэнском заводе, и с тех пор придерживался ее всегда, — не кричал на рабочих, старался каждому сказать приветливое слово, поговорить по душам…

Шарифулла откашлялся.

— С просьбой, начальник, обокрали меня…

— Ну-ну…

— Медь вместо золота продали!

— Эх, голуба, да чем же я тебе в таком деле помогу? Тебе с этим в город надо, в полицию… У меня ж и прав-то никаких нету, я здесь не хозяин. Да, вот такие дела… — Аркадий Васильевич потер переносицу. — К уряднику-то ходил?

— Ходил, куда там! Урядник пятьдесят рублей просит, где я их возьму?..

— Ну и люди пошли! Помочь человеку не мо гут… Эх, был бы я Галиахметом-баем, живо бы тебе помог! А так — скажешь слово поперек, тут тебя и с работы — шварк! Ничем не могу помочь, голуба… Рад бы! А не могу…

Шарифулла, видя, что начальник не гонит его и говорит ласково, продолжал стоять посреди комнаты, с надеждой глядя на управляющего. Аркадий Васильевич выдвинул ящик стола и протянул ему горсть слипшихся леденцов.

— На, хоть детям снеси… Плохи твои дела, плохи. — И, кивнув головой, встал, увидев в окно, что тарантас подан.

Все еще не понимая, что разговор окончен, Шарифулла тупо следил за тем, как управляющий собирает бумаги со стола и запирает их в сейф. Даже когда Аркадий Васильевич вышел, хлопнув его по плечу, он все еще продолжал стоять посреди комнаты, но тут в контору вошла полная женщина с ведром, в котором болталась половая тряпка, и попросила Шарифуллу выйти. Крепко сжимая в кулаке липкие леденцы, он вышел во двор и огляделся.

Больше идти жаловаться было некуда.

16

Курэзэ раскопал всю землю около того места, где Хайретдин зарыл внутренности телки, но и следа золота не было видно, и теперь он с нетерпением ждал, когда вернется Гайзулла. Первые дни после похорон мальчик плакал не переставая, он дичился чужого человека и стремился, уединиться во дворе, чтобы предаться своим горьким думам. Но через несколько дней подул с севера резкий, пронизывающий насквозь ветер; он комьями швырял наземь листву, гнал пыль по дороге, по утрам трава казалась от инея седой, как голова старого человека, и стало невозможно прятаться во дворе. «Вот, у земли тоже горе, раз она поседела, — думал мальчик, сидя у окна, затянутого брюшиной. — Умерло лето, и земля по нему тоскует… Может, лето для земли все равно что муж или отец? Или она за меня так убивается, за то, что я сиротой остался…» От этих мыслей слезы навертывались на глаза, Гайзулла отворачивался к стене и вытирал кулаком лицо, стараясь, чтобы чужой мужчина не заметил его слез. Однажды вечером, когда Гайзулла сидел так у стены, курэзэ подошел к нему и обнял за плечи.

— Ну что, браток? Опять мокрый нос? — ласково спросил он.

— Ничего не мокрый, — сдерживаясь, проговорил мальчик, но от ласкового полоса курэзэ, от того, что похоже с отцом взял его за плечи этот большой человек с черной бородой, что-то вдруг словно растаяло в нем, и, уткнувшись в широкую грудь курэзэ, мальчик заплакал, всхлипывая и бормоча:

— Как же? Без отца?.. Я не могу… Мама и сестры голодные, а я…

Курэзэ гладил его по голове и шептал:

— Ну, что ты, не надо… Я говорю, не изводи себя. Никто не может сказать, когда придет его последний час. Думаешь, ты один такой несчастный? Все бедняки такие… Я говорю, живые не могут уйти вместе с мертвыми, значит, надо тер петь. Может, еще все переменится… Давай-ка вместе подумаем, как нам дальше жить… Я бы взял тебя с собой, да на кого тогда мать и сестер оставить? Хотя ты и так им не в помощь с такой— то ногой!

Мальчик постепенно затих у него на груди, успокоился и задремал. Курэзэ осторожно придерживал его голову, и от того ли, как тепло и доверчиво дышал, уткнувшись в него, этот чужой ему ребенок, от того ли, как обмякли во сне его худенькие беспомощные руки, горячая волна нежности вдруг поднялась к горлу. Курэзэ вспомнил разом и свое бесприютное одиночество, и скитальческую сиротскую жизнь, все беды и обиды. Гайзулла безмятежно посапывал носом, и курэзэ боялся пошевелиться, чтобы не тревожить сон мальчика, который вдруг стал ему роднее всех людей на свете...

«Сыночек», — тихо, чтобы не слышала Фатхия, прошептал курэзэ на ухо мальчику. Гайзулла вздохнул во сне и, протянув руку, обнял курэзэ за шею. «Возьму с собой, — решил курэзэ. — Все равно он здесь ничего не сделает, а матери поможем как-нибудь…» В эту минуту он и думать забыл о золоте. Горе этих простых людей и мальчик, лежавший у него на коленях, — все это стало ему таким близким, как будто случилось с ело семьей. Он осторожно поднял Гайзуллу, переложил его на чары и лег рядом, все еще чувствуя на груди прикосновение вихрастой мальчишеской головы с тонкой голубой жилкой на бледном виске.

Утром, чуть только выпили чай, дверь распахнулась, и в дом, запыхавшись от быстрой ходьбы, покраснев от мороза, шагнул Нигматулла. Он постоял немного, привыкая к сумраку комнаты, и, заметив курэзэ, который сидел, положив руку на плечо мальчика, громко расхохотался.

— Ой, умру от смеха! — держась руками за живот, захлебываясь, сказал он. — Так это ты и есть курэзэ? Ха-ха-ха! Ну и плут же ты, Кулсубай!.. — Видно было!, что он никак не в силах остановиться, и каждый новый знак, что подавал ему курэзэ, казалось, только больше распалял его. Длинные, желтые, похожие на лошадиные, зубы Нигматуллы обнажились, глаза сощурились, и сжавшийся в комок при его появлении Гайзулла чуть не вскрикнул от страха, узнав гостя.

— Я говорю, хватит! — Яростно сжав кулаки, курэзэ вскочил с места и двинулся навстречу Нигматулле, который сразу прекратил смеяться и попятился к чувалу.

— Все, агай, все, — примирительно забормотал он. — Я же не знал, что ты курэзэ… Давай поговорим по-хорошему, дело есть. — Он под мигнул и вышел во двор. Курэзэ последовал за ним.

— Что же ты делаешь? — зло зашептал Кулсубай, как только они вышли во двор. — Ух, от резал бы я тебе язык поганый!

— Ну, прости, не сердись, Кулсубай-агай, — оправдывался Нигматулла. — Откуда же я мог знать? А вообще-то ты для этой роли как раз подходишь! — Он оглядел курэзэ с головы до ног и прищелкнул языком: — Здорово сработано!

33
{"b":"11539","o":1}