В рубленом, барачного вида балагане было тепло и сумрачно. Маленькая железная печка, стоявшая посредине, и освещала балаган и обогревала, но тепло было только тем, кто находился близко около нее. На длинном колене железной трубы, протянувшейся под потолком, уже висели мокрые портянки, от них шел пар, и в воздухе круто замешивался запах пота и давно не стиранных рубах.

Пристроившись на краешке нар, боясь, как бы его не согнали и с этого места, Хисматулла прислушивался ко всему, приглядывался.

— Говорил я тебе, мусульманин — это мусульманин, он всегда поможет правоверному, — с горячностью утверждал человек с острой козли ной бородкой своему соседу. — Кто оказался прав?

Сосед его сидел к Хисматулле спиной и чинил лапти, но, как только он начал говорить, Хисматулла узнал по голосу Сайфетдина.

— Что ты ко мне пристал? Видишь, я лапти чиню, — отвечал Сайфетдин. — Дело не в мусульманине, а в человеке, понял? Рано еще хвалить! Хваленая девушка на свадьбе воздух портит, слыхал? Вон Хажисултан или Галиахмет— бай… Какой мне толк от того, что они правоверные, раз в животе у меня и так и так пусто? Галиахмета хоть тупым ножом режь — кровь не покажется, такой жадный! Чего ж ты этого нового выгораживаешь? Живы будем, поглядим, что за птица этот Рамей, а пока судить без толку…

— Ошибаешься, Сайфетдин-агай! Я его сам видел, он на плохого человека не похож. Улыбнулся мне и сказал: Никого без работы не оставлю…

— Ладно, ладно, — отмахнулся Сайфетдин. Он натянул лапоть на колодку, поддел острием кочедыка сплетение, пропустил лыко через отверстие и постучал по этому месту, чтобы расправить строчку.

— Посмотрим еще, кто прав будет! — не унимался человек с козлиной бородкой.

Хисматулла обратился к нему:

— Агай, скажи, о чем спорите?

— Не спорим, а говорим! — раздраженно ответил тот.

— А чего ты задаешься? — спокойно заметил Сайфетдин. — Тебя по-хорошему спрашивают! Знаешь — ответь, а не знаешь — так и скажи, что не знаю, мол, — и пропустил лыко в новое отверстие.

— Кто не знает, я?.. — человек с козлиной бородкой задохнулся. — Да разве есть хоть что-нибудь, чего я не знаю?! Ведь и эти новости вы узнали от меня! Знали вы, что управляющий приехал? Не знали! Знали, что за крепления вдвойне платить будут? Нет!

Однако скоро, сменив гнев на милость, он отвел Хисматуллу в сторону и стал шептать что-то.

— Балаболка! — тихо сказал Сайфетдин. — Язык, как мочало, обтрепался…

Тем временем человек с козлиной бородкой, разойдясь, стал говорить громче:

— Новый управляющий, Гарей Накышев его зовут, запомнил? Так вот, запомни сразу и другое — он свой, мусульманин, хороший человек. Вчера он из Оренбурга приехал, я его встретил, когда крепы отвозил на санках. Он сам меня остановил, за руку поздоровался, говорит: Салям! Ей-богу, не вру, зачем мне врать? Сам остановил и поздоровался, рука белая, мягкая, веселый такой, все время смеется! Говорит, как тебя зовут, передай, говорит, своим, что нарубленные крепы я все у вас скуплю и за ценой не постою! Вот какой он, наш новый управляющий! По плечу похлопал, говорит, чем занимаетесь, приходите ко мне, у меня ни один без работы не останется…

— И, таких ребят, как я и Мутагар, на работу возьмет? — спросил Хисматулла, указывая на своего напарника.

— А почему нет? Конечно, возьмет! Он свой человек, это сразу видать! А если б не был свой, разве стал бы он с таким, как я, за руку здороваться? .

— И у нас купит заготовки? — спросил один из старателей. — Мы много нарубили…

— Купит! Я сам ему скажу, будь уверен!

— А сколько будет платить, не сказал?

— Я и не спрашивал, как можно? Ты что думаешь, если он со мной за руку поздоровался, он от этого таким, как я, стал? Нет, наш начальник — большой человек, самому Рамею близкий, говорят! А уж богаче Рамея никого нет, все прииски у него в руках!..

— Как Хажисултан? —робко спросил Мутагар.

— Что там Хажисултан, ему и Галиахмет— бай в подметки не годится! Тьфу! Все наши баи для него — сор, не больше! У Рамея знаешь сколько добра? Лошади и коровы тысячами, по тысяче в каждом стаде, вот какой он богатый!

— Сам видел? — не отрываясь от работы, на смешливо спросил Сайфетдин.

— Не видел, говорили мне…

— А не видел, так и не бреши! Он же в Оренбурге живет, где там скот держать? У него в руках золото, плевать ему на твоих коров!

— Ну, плевать… У богачей всегда коровы и лошади есть! Какой же без этого богач? — не сдавался человек с козлиной бородкой.

— Какой, какой! Самый обыкновенный!.. — Сайфетдин посмотрел на собеседника и отложил лапти в сторону: — Давай-ка спать, хватит на сегодня!

— Рано еще!

— Ну и что ж, что рано? И вставать завтра тоже рано. — Сайфетдин накинул на себя армяк и растянулся на нарах.

Старатели разбрелись по своим местам. Одна за другой гасли зажженные в глубине барака сальные свечки, кое-где еще шептались, но Хисматулла уснул сразу, будто провалился в темную глубокую яму. Проснулся он внезапно, среди ночи. Люди все еще шептались. Лежа на нарах и прислушиваясь, Хисматулла ловил обрывки этого шепота. Старатели говорили все о том же — о золоте, тяжелой работе, о том, как из рук в руки переходят прииски, и каждый раз еще хуже становится жизнь. От этих разговоров на душе Хисматуллы стало опять тревожно, но усталость была такой, что он опять уснул и проснулся, когда уже рассветало.

— Вставай, Мутагар! — толкнул он лежавшего рядом напарника.

— Еще немножко, подожди, еще чуть-чуть, — забормотал спросонья Мутагар.

— Вставай, вставай! Сайфетдин-агай и другие давно уже ушли на прииск! Давай быстрее закончим на делянке и тоже пойдем в контору, заодно и о цене за крепы сторгуемся. Может, тогда и увезут сами, а то на санках тяжело— не под силу нам будет…

— Ну и сны мне снились! — Мутагар сел, почесывая за пазухой. — Всю ночь одна какая— то чертовщина!

— Ты был как больной, — сказал Хисматулла. — Я даже думал — не простудился ли ты! Или испугался, когда дерево упало, все бормотал и звал кого-то…

— Не помнишь, какое имя я называл? — Мутагар засмеялся: —Может, девчонку звал?

— Да нет, вроде просил у кого-то хлеб.

— И во сне хлеб! — Мутагар вздохнул, улыбка сбежала с его остроносого худого лица. — Когда ешь не досыта, всегда снится хорошая еда.

Когда Хисматулла со своим напарником подошли к деляне, тут уже вовсю кипела работа.

Ночью выпал снег, к утру подморозило, дул резкий, пронизывающий ветер, и старатели то и дело прикрывали рукавицами лица, словно боялись, что ветер обожжет щеки.

Туго поскрипывал под полозьями саней снег, фыркали заиндевелые лошади, покрикивали возчики, в морозном воздухе далеко разносился стук топоров и визг пил.

Хисматулла с товарищем выбрали дерево, попрыгали вокруг него на снегу, пытаясь согреться. Мороз перехватывал дыхание.

— Давай! — поднимая топор, сказал Хисматулла. — Поработаем, и нам станет тепло…

Он взмахнул топором, и свежие, пахнущие смолой щепки полетели на снег.

Узнав, что новый управляющий за двойную цену скупает намытое в верховьях Юргашты золото, люди хлынули на прииск со всех окрестных деревень.

Едва занимался рассвет, как целые толпы старателей окружали контору — небольшой рубленый дом с крыльцом — и стояли там часами, обросшие, грязные, с мешками за плечами, чайниками, санками, кайлами и лопатами, чтоб получить работу. Вечером они расходились, ночевали в заброшенных землянках, в наскоро сколоченных балаганах, а то и просто в шалашах, у костра. Ни в один теплый барак нельзя было протиснуться и отвоевать там место хотя бы не на нарах, а где-нибудь у стены, чтобы сесть, скрючившись, и скоротать там ночь.

Хисматулла и Мутагар, не расстававшиеся теперь, тыкались то в балаган, то в барак, но их отовсюду гнали, а утром, когда они прибегали к конторе, там уже тянулся огромный, шевелящийся и гудящий хвост очереди. Однако проходили дни, работу получали только редкие счастливчики, а на прииск шли все новые и новые толпы искателей счастья и удачи, и он становился похожим на гигантский вокзал, куда прибывали пассажиры, не находившие себе ни пристанища, ни работы. До города было далеко —без малого триста верст; хлеба, который выпекали на месте, не хватало даже для тех, кто уже имел работу, да новый управляющий и не позволял продавать. хлеб на сторону, поэтому люди голодали, жили на одной картошке и на принесенных с собой сухарях. Хисматулла и его напарник перебивались подачками и уже еле держались на ногах.